Начнем с главного: как вам удалось рассказать историю в реалиях чужой страны? Понятно, что для вас она не такая уж чужая, но все же чужая.
Что ж, это самый важный вопрос, который мне задают по нескольку раз во время каждого интервью. Я пытался что-то отвечать, объяснять, описывать процесс, но вообще по итогам мне кажется, что мне просто необходимо, фигурально выражаясь, плыть, не зная, как глубоко и какие беды меня ждут, и тогда в какой-то момент я достигну берега. Как я конкретно плыл, что могло произойти, меня не очень волнует. Возможно, потому, что вопросы и темы из этого фильма связаны с моим собственным прошлым. И, на самом деле, жизнь в разных странах не так уж сильно отличается, как вы можете думать. На поверхности все по-разному, но, в сущности, — одинаково.
Оскароносный режиссер Асгар Фархади: «Еще до написания сценария я думал о Пенелопе Крус и Хавьере Бардеме»
А как сюжет этого фильма связан с вашим прошлым?
Что ж, структура семьи: то, что семья — это не просто три или четыре человека, это большое сообщество людей, и то, что они часто обсуждают прошлое — это похоже на Иран. Сельский Иран, не в больших городах.
Расскажите о том, как вы придумывали эту экранную семью.
Я всегда начинаю с истории, а не с персонажа. Их всегда раскрывает контекст, в который они помещены. Только в ситуации, где возникает конфликт, персонажи могут по-настоящему существовать.
Семья всегда была одной из главных тем мировой литературы. У многих — Толстого, Чехова, Ибсена — семья используется как инструмент для того, чтобы репрезентовать все общество, там ведь та же структуры: поколения, гендерный вопрос, множество проблем, которые можно обсуждать.
Да, вы всегда говорите в ответ на этот вопрос про Ибсена, еще иногда про Шекспира, про русских великих писателей, но не говорите, есть ли проблемы в вашей собственной семье.
Нет, к счастью, у меня совершенно нормальная и счастливая семейная жизнь, как в моей с женой семье, так и в семье моих родителей. У нас не было никаких драматичных кризисов. Но, может быть, именно благодаря литературе и искусству я знаю, какой может быть семья, и поэтому у меня все так хорошо. Семья — первый социум, в жизни которого ты принимаешь участие. Когда ты выходишь во внешний мир, то тебе приходится носить маску и примерять на себя какие-то роли, когда как в семье знают, кто ты есть на самом деле.
Вы упомянули Ибсена, а ведь у него дети всегда очень важны, хотя в одной пьесе пропавший ребенок даже не появляется на сцене. Это напоминает в чем-то «Лабиринты прошлого».
Я считаю, что Ибсен — один из величайших, его работы можно перечитывать бесконечно. То, как он обращается с женщинами, детьми, семейными вопросами, взаимоотношениями — мы на самом деле их почти не видим, но они в самом сердце каждой пьесы. «Враг народа» — пьеса, которую до сих пор ставят, она очень интересная. Кстати, если я правильно помню, то в «Кукольном доме» мы как раз не видим ребенка.
Как вы относитесь к жанровым произведениям? В большинстве ваших фильмов можно заметить какие-то жанровые элементы. Проще говоря, стоит ли у вас на полке рядом с Ибсеном какая-нибудь Агата Кристи?
Что ж, как зрителю или читателю мне нравятся жанровые произведения, но как автора жанр меня очень ограничивает. Не хочу следовать определенным правилам или структуре, которую диктует жанр. Так что я никогда не подпишу ни один контракт, в котором будет написано, что я должен снимать жанровый фильм.
Вы сразу выбрали Бардема и Крус или были еще какие-то варианты кастинга на эти роли?
Еще в самом начале, когда у меня была только идея фильма, еще до написания сценария, я думал о них двоих. Я с ними связался и почувствовал, что им тоже это интересно.
Помогали ли Бардем и Крус с воссозданием испанского колорита на съемках?
Да, конечно, причем не только Хавьер и Пенелопа, а вся съемочная группа очень ответственно подошла к делу. Я имею в виду, все приложили руку к тому, чтобы этот фильм был по-настоящему испанский.
Приведите пример?
Да, конечно, приведу, потому что обычно такие вещи воспринимаются как что-то должное. Когда ты работаешь у себя на родине, можно не переживать о каком-нибудь предмете антуража, достаточно ли он иранский или нет. Например, в саундтреке у нас были несколько песен, записанных для сцены свадьбы. Композитор написал нам их, но затем сказал про одну из песен, которые мы выбрали, что она слишком уж испанская и что мы «переиспанизировали». Поэтому мы взяли что-то менее типичное.
Наверное, взгляд извне помогает. Мне кажется, таким образом можно сделать более испанский фильм, чем смог бы испанский режиссер.
Дело в том, что не существует одного способа быть испанцем. Испанцев так много, это большая страна, причем это страна с большой историей и традициями. Например, я могу показать Иран таким, который будет совершенно отличаться от ваших представлений о нем.
В персидской литературе и поэзии многое говорится между строк, такое же ощущение возникает, когда смотришь иранские фильмы.
Это часть нашего языка, нашей манеры выражаться, это заложено в самом корне персидского языка. Например, у каждого слова в персидском много значений. Ты можешь сказать какую-то фразу и иметь в виду ровно противоположное сказанному. Например, у нас одно и то же слово обозначает «молоко» и «льва». Одно ты пьешь, другое тебя ест. Интерпретировать сказанное должен слушатель, и точно так же работает и наше кино.
Я, конечно, не прошу автора объяснять его произведение, это довольно бессмысленно, как спрашивать у Ван Гога, зачем он использовал этот оттенок желтого. И все же: что лично для вас было важно сказать между строк в этом фильме?
Все, что я знаю, — так это то, что я ничего не знаю. Кстати, раньше избегал этой фразы, когда был моложе, но сейчас я точно знаю, что ничего не знаю. Думаю, весь смысл кинематографа для меня в том, чтобы исследовать мое сознательное и бессознательное. Думаю, ради этого я и снимаю кино.
Я где-то читал, что изначально семья в «Лабиринтах прошлого» должна была быть не из Аргентины, а из США.
Да, в первом варианте сценария они приезжали в Испанию из Штатов, но были сложности с тем, чтобы фильм был на двух языках, я этого не захотел.
У многих режиссеров в Иране большие проблемы с тем, чтобы выезжать из страны, и вы работаете как дома, так и в других странах. У вас не возникает с этим проблем?
Заботиться об этом приходится постоянно, но проблемы недостаточно серьезные, чтобы помешать мне работать и вообще меня беспокоить. Я просто работаю, если что-то случится, то я с этим столкнусь.
На самом деле ситуация парадоксальная. С одной стороны, когда работаешь за рубежом, то не надо отсылать сценарий на проверку цензурной комиссии, ты свободен и можешь делать все, что хочешь. Но в то же время ты не можешь делать все, что ты хочешь, потому что приходится выбирать те темы, которые ты чувствуешь для себя знакомыми. Вместе со свободой приходят и ограничения этой самой свободы.
Это не было моей изначальной задачей, но я надеюсь, что одним из выводов, которые зритель сможет здесь из фильма, будет такой, что между Испанией, Ираном и другими странами нет большой разницы, и режиссер из какой-то страны может найти пути, чтобы работать с разными людьми. Может, так все осознают, что различия между нами, о которых рассказывают в СМИ, не нужно принимать всерьез.
У вас есть какая-то самоцензура?
У всех у нас есть, у тех, кто вырос в этой системе, и это, конечно, худшая из возможных цензур. Но это все делается бессознательно, так, что ты сам об этом не догадываешься.
Да, иранская ситуация очень сложная, но в этом же кроется и вызов для автора. Альпинисту нужно залезть на самую вершину горы, чтобы прогуляться по ровной поверхности этой вершины. Точно так же захватывающе противостоять этому обществу.