Правильный вояж: Калининград глазами писательницы Оксаны Васякиной

Каждую неделю я езжу на море. В Светлогорске строят променад — к воде не подойти. Поэтому я еду в Зеленоградск, его не любят те, кто привык к стерильному побережью. И правда, в выходные дни набережная Зеленоградска напоминает курорт Краснодарского края: неустроенность, уличные музыканты и старушки, торгующие поделками. Но здесь можно спуститься к воде и бродить по песку. Разглядывать улов рыбака: спаровский пакет с еще живыми камбалами, их животы молочного цвета. Наблюдать за мужчиной в серой куртке, который медленно идет по берегу: в одной его руке ведерко из-под майонеза, в другой — специальное устройство для распознавания твердых объектов. Он ищет янтарь и ювелирные украшения, затерявшиеся в песке.

Собака гарцует, вся ее морда в водорослях: она скачет и роет норы, а потом подбегает меня задирать и приглашает играть с ней в догонялки. Один джек-рассел увидел, что у меня есть кусочки говяжьего легкого, пришел за угощением и заодно украл у Филюши ее игрушку из моего старого носка — пришлось выменивать на лакомство. Я сижу на камне и смотрю на темное осеннее море.

Потом иду есть строганину из пеламиды, в Зеленоградске она самая вкусная из всех, что я пробовала. Бледные, в розовых разводах кудри замороженной рыбы с горчичным подслащенным соусом подают в одноразовой тарелке, на краю которой лежат маринованный лук и долька лимона. Нужно вилкой раздавить рыбу, вмешать в нее соус и лук, чтобы намазать на горячий хлеб. Эту закуску я запиваю безалкогольным пивом, а осколки ледяного мяса даю слизнуть собаке.

Я возвращаюсь домой на такси или электричке. И захожу в свой освещенный желтой лампочкой дом. Здесь сохранилась немецкая нумерация. То, что я привыкла считать подъездом, здесь называют домом. У меня всего три ключа: два от входной двери и один от кладовки. На двери дома нет замка. Днем она нараспашку, на ночь прикрывают. Сначала меня это напугало, я решила собрать с соседей подписи и деньги, чтобы поставить замок на общую дверь. Но спустя неделю передумала: в моем районе почти все двери открыты. Я не знаю, с чем это связано — возможно, с тем, что здесь живут старушки со своими таксами и мопсами. Может быть, дело в том, что в старых домах лестницы нужно проветривать. Когда утром я иду с собакой, на улице пусто и открытые двери немного пугают своей чернотой. Дома кажутся заброшенными, но в окнах стоят современные стеклопакеты и с подоконников за мной следят разъевшиеся коты. Многие немецкие дома были разрушены во время войны. В мой дом, построенный еще сто лет назад, попали снаряды, под отделкой можно разглядеть едва заметные переходы между красным и желтым кирпичом. Я живу в уцелевшей части. Когда я впервые вошла в эту квартиру, на полу еще оставалось несколько немецких досок.

Бездомные псы бродят по району. Те, что живут на промке, не ходят в наш двор, а мои местные — рыжий и серый не ходят на железную дорогу. В дождь они спят под вольво восьмидесятых годов. В сухие дни рыжий и серый разваливаются на солнце и ждут, когда мужчина из соседнего дома вынесет им еды. Стаи псов поделили территорию и живут, соседствуя. Здесь бездомные псы сожительствуют с людьми и котами. Собаки увесистые, я почти выучила их всех: в порту живет мраморный пес, а на промке, недалеко от пекарни, главарь Черный несколько раз проводил меня до границы владений моих дворовых собак. Псов никто не боится, они бродят и не обращают внимания ни на людей, ни на птиц, ни на котов. Живут в своем параллельном псовьем измерении. Крупные, боками в колтунах рассекают влажный воздух, ходят по кормушкам и спят на крышках колодцев.

Сейчас ноябрь, и небо ясное, его разрывают еще не опавшие листы старого клена. Я не люблю достопримечательности и ни разу не была на Острове Канта, его могилу я видела только на фотографиях. Я люблю этот город не за его места, которым следует поклоняться, а за его разрывы. Брусчатку, проступающую сквозь прорехи в асфальте, бывшее общежитие работников вагоностроительного завода, зажатое между немецким и литовским домами. Иногда тишину прорывает собачий лай или разговор пенсионеров под моим окном. Владимир беседует с дядей Толей о погоде, вспоминают родителей и свое детство, проведенное в многокомнатных квартирах, которые давали на три семьи в конце сороковых. Говорят о картошке, которую выращивали на придомовой территории, теперь у каждого дома — сады с сезонными цветами, груши, шиповник. Весной распускаются магнолии, их соцветия размером с ладонь взрослого человека, а белые и лиловые лепестки похожи на замершие языки. В пяти минутах от моего дома аскетичное здание кирхи Христа. Ее строили для рабочих в тридцатые. Теперь здесь «Вагонка», один из самых старых клубов России — его открыли в конце семидесятых. А в декабре в «Вагонке» будет выступать Линда.

Я хожу пить кофе в порт на Правой набережной. Здесь в одном из складских зданий обжаривают зерно, которое привозят по воде. При производстве — кофейня, каждое утро бариста заваривает несколько термосов с разными сортами. Когда приходишь, обязательно нужно спросить, что сегодня заварили: Уганда, Эфиопия, Никарагуа? Прошу большой покислее и выхожу на крыльцо, наблюдать за погрузочными кранами. Часто мне везет и мимо проходит тяжелый сухогруз, я рассматриваю его вблизи. По гавани спешно ходит туда и обратно желтый баркас. После дождей Преголя поднимается, потом, в сухие дни, — сходит и от реки пахнет илом. Чаячий остров вопит, от птичьих тел небольшой островок на реке белый и, если присмотреться, мельтешит: чайки перелетают с одного места на другое. На берегу у элеватора дрожат два ослепительных пятна — это лебеди. Вода темная, волнуется.

Я живу в тишине. Большинство людей, с которыми мне приходилось здесь говорить, — моя подруга Тильда, владелица груминг-салона Екатерина, мастерица маникюра Настя и другие — переехали сюда несколько лет назад. Все они сказали, что не было ни минуты, которую они потратили на сожаление о переезде. Я живу здесь чуть больше месяца. После утренней прогулки мою лапы своей собаке, кормлю ее, пью кофе и сажусь работать. Моя жизнь похожа на движение травинки, упавшей в медленную реку. Здесь тихо, но я вижу, как время, породившее разрывы, медленно шлифует кромки. Во дворе камни покрыты сочным мхом, на зиму соседка подстригла розовые кусты, черные галки пугают голубей, а сами боятся котов. Коты никого не боятся, утром они подходят под окна и ждут, когда с верхних этажей кто-нибудь сбросит им кусочки куриного мяса. Вчера я высыпала на асфальт овсянку, утром ее уже не было. Я медленно плыву и оставляю еле заметную бороздку. А по вечерам смотрю, как на воспаленном от портовых прожекторов небе проступают белые звезды.