«Никого дороже тебя»: фрагмент дебютного романа Габриэля Таллента

Окно в гостиной заколочено изнутри. На раме закреплен металлический лист с толстым куском фанеры, на котором намалевана мишень для стрельбы из винтовки. Выглядела эта мишень так, будто ее в упор расстреливали из дробовика: маленькие кратеры слились в один большой, а в глубине, словно вода на дне колодца, сверкает металл.

Мартин открыл консервированную фасоль и поставил банку на старую плиту. Чиркнув спичкой о большой палец, зажег конфорку. Всколыхнувшись, пламя медленно разгорелось, осветив темные дощатые стены, нехитрую крашеную кухонную мебель, засаленные крысоловки.

Ударом ноги Мартин распахнул заднюю дверь с пустыми прорезями вместо замка и ручки и вышел из кухни на недостроенную веранду. Голые перекрытия оплетали стебли ежевики, то тут, то там мелькали хвосты колючих игуан. Из глубины ежевичных зарослей поднимались острые иголки хвощей и нежно-розовые соцветья мяты — диковинные, пушистые, с кислым душком. Мартин широко расставил ноги, пытаясь устоять на двух соседних стяжках, и потянулся к обшитой растрескавшимися досками стене — туда он вешал грязную сковородку, рассчитывая на то, что голодные еноты вылижут ее дочиста. Ржавым гаечным ключом открыл водопроводный кран и подставил чугунное дно посудины под мощную струю. Свободной рукой он сорвал пучок хвоща, чтобы оттереть въевшуюся грязь. Вернувшись в дом, поставил мокрую сковородку на огонь — та зашипела. Открыв дверцу бледно-зеленого холодильника, достал из темной камеры два стейка в коричневой бумаге. Затем снял с пояса охотничий нож, вытер лезвие о джинсы и, поддевая куски мяса острием, по очереди бросил на сковородку.

Черепашка уселась на кухонную стойку, сделанную из калифорнийской секвойи; в пористом дереве мерцали круглые шляпки гвоздей, окруженные старыми отметинами от молотка. Среди пустых консервных банок лежал «зиг зауэр». Девочка оттянула затвор — убедилась, что пистолет заряжен. Прицелившись в стену, обернулась — проверила, смотрит ли отец. Мартин стоял, опершись на кухонный шкафчик, и, устало улыбаясь, глядел куда-то вдаль.

Когда ей было шесть, папочка отвел ее на кухню, посадил, как на подушку, на спасательный жилет и предупредил: «Трогать свежие гильзы нельзя — обожжешься». Затем выложил на свернутое полотенце «ругер» двадцать второго калибра с продольно-сколь-зящим затвором и стал показывать, как он действует. Дедушка, должно быть, услышал выстрелы по дороге из винного магазина. Он возник в дверях — джинсы, махровый халат, кожаные тапки с маленькими кожаными кисточками — и сказал: «Какого черта, Марти». Папочка сидел в кресле и читал «Исследование о принципах морали» Юма. Черепашка сидела рядом. Мартин положил книгу на колено разворотом вниз, чтобы не потерять страницу, и скомандовал: «Марш в комнату, сухарик». Она поплелась вверх по скрипучей лестнице без перил и подступенников. Лестница, сделанная из плохо просушенной древесины, потрескалась и вздулась до того, что даже гвозди полезли наружу: их острые кончики торчали на стыке перекрытий и ступенек из секвойного капа. Мужчины молчали. Дед провожал ее взглядом, а Мартин поглаживал указательным пальцем позолоченное тиснение на корешке книги. В комнате Черепашка улеглась на служившие ей кроватью фанерные нары и спрятала голову под большой армейской сумкой, но даже так она прекрасно слышала их разговор. Дедушка разозлился: «Черт возьми, так нельзя воспитывать детей!» А папочка сначала долго молчал, а потом ответил: «Это мой дом, Дэниел. Не забывай».

Ужинают они в полной тишине. В высоких стаканах с водой медленно оседает песок. На столе лежит колода карт. Половина лица джокера на упаковке кривится в идиотской улыбке, другая — печально хмурится. Покончив с ужином, девочка отодвигает тарелку. Отец наблюдает за ней.

Для своих четырнадцати Черепашка была довольно высокой и крепкой. По-жеребячьи угловатая: длинноногая и длиннорукая, плечистая, с крупными стройными бедрами и жилистой шеей. Черепашка отлично знала, что она некрасивая и не такая, как все: слишком худое лицо, широкие торчащие скулы, кривой большезубый рот. Однако глаза у нее были удивительные — голубые, миндалевидной формы. На голове лохматилась копна выгоревших русых волос; некоторые пряди совсем побелели от солнца; по коже рассыпались медно-коричневые веснушки, а на ладонях и внутренней стороне предплечий и бедер виднелись голубые узоры вен.

— Давай-ка сюда домашнюю работу, сухарик, — сказал Мартин.

Девочка достала из рюкзака синюю тетрадку и открыла страницу с упражнениями на лексику, которые им задали на прошлой неделе, — она аккуратно переписала их со школьной доски. Перегнувшись через стол, Мартин забрал у нее тетрадь и стал зачитывать слова из списка:

— «Аспект, — после каждого слова он делал паузу и смотрел на дочь. — Дискредитировать».

Добравшись до конца списка, он дал ей первое задание:

— Поехали. Под номером один. «Такой-то умел работать с детьми».

Он вернул тетрадку дочери. Там значилось:

1. Умел работать с детьми.

Девочка окинула взглядом список слов. Поджала пальцы на ногах так, что захрустели суставы. Папочка ждал, вопросительно глядя на дочь, но та не знала ответа. Подумав, она все-таки сказала:

— Провокатор? Может, провокатор?

Мартин вскинул брови, но Черепашка уже принялась вписывать карандашом недостающее слово:

1. Провокатор умел работать с детьми.

Мартин снова потянулся за тетрадкой, чтобы посмотреть, что там дальше:

— Ну что ж, теперь давай под номером два.

Она прочитала задание:

2. Призывал к беспорядкам.

А сама прислушивалась к его дыханию. У папочки был сломан нос, и с каждым его вдохом девочка ощущала невыносимую боль — ведь она любила его. Всматриваясь в дорогое лицо, она повторяла про себя: «Ну давай, сучка, ты же можешь, сучка».

— Ну смотри. — Мартин забрал у нее карандаш, перечеркнул слово «провокатор» и написал правильный ответ: «Педиатр».

Тетрадка снова оказалась у Черепашки, а Мартин продолжил:

— Сухарик, что будет во втором? Мы только что об этом говорили. Все ответы перед тобой.

Она рассматривала страницу с заданием, эту дурацкую, никому не нужную бумажку, и чувствовала, как с каждой секундой папочка теряет терпение. Наконец он разломил в руке карандаш и хлопнул на стол две половинки. Девочка согнулась над тетрадкой в три погибели, твердя про себя: «Тупица, тупица, тупица, опять облажалась, ничего не можешь». Мартин почесал ногтями щетину на подбородке.

— Ладно, — устало сгорбившись, он повозил пальцем по оставшейся на тарелке крови от мяса. — Ничего страшного.

Секунду спустя раскрытая тетрадь летит в дальний угол гостиной.

— Ладно, все в порядке, на сегодня хватит. Да, вполне хватит... Что же это с тобой такое? — Мартин покачал головой. — Ну ладно-ладно, все в порядке, на сегодня и правда хватит.

Черепашка молчала, не решаясь поднять глаза; волосы рассыпались по ее лицу. Мартин подвигал нижней челюстью, будто пытаясь вправить сустав.

Он положил перед девочкой «зиг зауэр», подхватил со стола колоду карт и, перебрасывая ее из руки в руку, направился в гостиную. Там он встал у заколоченного окна, заслонив спиной простреленные мишени, и вытянул из колоды валета пик. Поднеся карту к самому виску, стал показывать ее с разных сторон: сначала лицом, потом рубашкой и, наконец, повернул ребром. Черепашка сидела, положив ладони на стол, и молча смотрела на пистолет.

— Ведешь себя как маленькая сучка. Да-да, как самая настоящая сучка, — процедил Мартин, не меняя позы. — Сухарик, ты что, хочешь меня довести?

Черепашка поднялась из-за стола, поставила ноги на ширину плеч, слегка согнула в коленях и, прикрыв левый глаз, прицелилась. Она знала, что мушка должна быть ровной-преровной; характерный блеск на поверхности целика показал бы, что пистолет завален. Выравнивая прицельную линию, девочка повторяла про себя: «Аккуратнее, подруга, не торопись». Карточное ребро в прицеле казалось тонким, как бритва. Она провела пальцами по массивному спусковому механизму; сделала глубокий вдох, медленно выдохнула и нажала на спусковой крючок. Верхняя половина карты спорхнула на пол, закружившись, будто пара кленовых сережек. Черепашка осталась стоять неподвижно, лишь вытянутые руки подрагивали от напряжения. Мартин покачал головой. Он едва сдерживал улыбку, потирая губу большим пальцем. Вытянул из колоды новую карту.

— Давай, сухарик, не будь сучкой, — он подождал, но девочка по-прежнему стояла как вкопанная.

— Какого черта, сухарик! — повысил голос Мартин.

Черепашка проверила курок большим пальцем. Она знала, как пистолет должен лежать в руке, и внимательно прислушивалась к своим ощущениям, чтобы убедиться, что все в порядке. Лицо Мартина скрылось за прорезью прицела, зеленый огонек тритиевой подсветки казался размером с его глаз. На мгновение она забылась, позволила стволу чуть сдвинуться, и вместо карты в прицел вплыли голубые глаза отца. Внутри у девочки все перевернулось и заледенело. Сердце затрепетало, как маленькая рыбка, что проглотила наживку и в отчаянии пытается спастись в зарослях на дне реки. Когда Черепашка убрала палец со спускового крючка, в ее голове гудела одна-единственная мысль: «Черт, черт, черт! Не смотри на него, главное — не смотри на него!» Но если Мартин и понял, что произошло, вида не подал. Собравшись с мыслями, девочка навела прицел на дрожащую, расплывающуюся карту, медленно выдохнула, и в доме снова раздался выстрел. На этот раз карта осталась в папиной руке, целая и невредимая. Черепашка промахнулась. На доске с мишенями, всего в нескольких сантиметрах от головы Мартина, появилась свежая отметина. Черепашка вернула спусковой механизм в безопасное положение и опустила пистолет. На ее ресницах сверкали крошечные капельки пота.

— А теперь попробуй нормально прицелиться, — сказал Мартин.

Она стояла не шевелясь.

— Ты там уснула, что ли? Черепашка поставила затвор на задержку, подняла пистолет. Прицел ровный, мушка в прорези — четко посередине, на кончик ствола хоть монету ставь ребром — не упадет. А карта, наоборот, поплыла, закачалась. Девочка почувствовала, что трясется, словно в такт отцовскому сердцебиению, и подумала: «Только не смотри на него, не смотри ему в лицо. Глаза — на мушку, на самый кончик».

Выстрел — и тишина. Черепашка медленно отпустила спусковой крючок, дождалась щелчка. Она снова промазала, и теперь Мартин решил устроить целый спектакль: он вертел карту в руке, якобы пытаясь найти простреленное место, и приговаривал: «Ах, ну да, так я и думал». Наконец он бросил карту на пол, подошел к столу, взял книгу, лежавшую там разворотом вниз, сел напротив девочки и погрузился в чтение. В заколоченном окне у него за спиной несколько маленьких дырок от пуль слились в одну большую — размером с четвертак.

Раз, два — после третьего удара сердца она откинула магазин, вытряхнула в ладонь патрон и опустила затвор. Магазин, патрон и пистолет положила на стол рядом со своей грязной тарелкой. Гильза тут же покатилась в сторону и, описав широкий полукруг, остановилась. Мартин послюнил палец, перевернул страницу. Черепашка еще немного постояла рядом, надеясь, что он посмотрит на нее, но он так и не поднял глаз от книги. «И что же, это все?» — подумала девочка и отправилась наверх. Стены в ее темной комнате были обиты некрашеными деревянными панелями, единственное окно выходило на запад. По стеклу, внешней раме и створкам расползлись побеги ядовитого дуба.

Черепашка забралась в постель, накрылась армейским спальным мешком и шерстяным одеялом и стала ждать утра, слушая, как на кухне копошатся крысы, доедая объедки с грязных тарелок. Мартин бродил из комнаты в комнату. На стенах висело оружие — ее оружие: автоматическая винтовка AR-10, полуавтоматическая AR-15, помповое ружье «Ремингтон 870» двена-дцатого калибра. Каждое из них соответствовало отдельной философии применения. Свою одежду Черепашка аккуратно сложила и убрала на полку, носки закинула в чемодан у изголовья постели. Как-то раз она оставила в комнате скомканное одеяло. Папочка сжег его на заднем дворе со словами: «Только животные разрушают свои дома, сухарик, только гребаные животные...»

Утром Мартин вышел из комнаты, на ходу застегивая ремень на джинсах. Девочка достала из холодильника яйца и бутылку пива — ее она бросила отцу. Не садясь, Мартин приложил пивное горлышко к бортику кухонной стойки, одним ударом выбил крышку, стал пить. Его рубашка была расстегнута, и Черепашка видела, как при глотании сокращаются мышцы на животе. Девочка стукнула яйцом о край стойки, расковыряла треснувшую макушку и вылила содержимое в рот. Пустую скорлупу швырнула в пятигаллоновое компостное ведро, стоявшее неподалеку.

— Тебе необязательно меня провожать, — прохрипела она, закашлявшись.

— Знаю.

– Совсем необязательно, — прочистив горло, на всякий случай повторила она.

— Знаю, что необязательно, — ответил Мартин.

Отец и дочь пошли к автобусной остановке по автомобильной колее. Ее середина заросла манником, а по обеим сторонам от колеи торчали шипастые, без цветов, стебли бодяка. Мартин левой рукой прижал недопитую бутылку пива к груди, а свободной правой принялся застегивать рубашку. Добравшись до окруженной книфофией и амариллисами стоянки, они стали ждать автобус. Вокруг сквозь грунт пробивались ростки калифорнийского мака. До Черепашки доносился запах выброшенных на берег морских водорослей, догнивающих на песке у подножия холма, и тяжкая вонь от устья реки ярдах в двадцати дальше. В Бакхорнcкой бухте плескались бледно-зеленые волны; из мутных глубин поднимались обрамленные белой пеной столбчатые утесы. Чем дальше от суши, тем светлее казалась вода, а потом океан и небо сливались – не видно было ни облаков, ни линии горизонта.

— Ты только посмотри на это, — показал Мартин.

— Тебе необязательно ждать автобуса, — сказала Черепашка.

— Душеполезное зрелище. Потому что нельзя увидеть такое и, черт подери, не задуматься о вечном. Подумаешь-подумаешь и вдруг решишь, что, если смотреть внимательнее, станешь на шаг ближе к истине. Живешь на краю мира, вглядываешься в эту бездну и думаешь, что это может тебя чему-то научить. Год за годом смотришь и думаешь, что вот оно, с минуты на минуту. Сечешь?

— Да, папочка.

— Проходит пять, десять, двадцать лет — а ты по-прежнему веришь, что совершаешь какой-то экзистенциальный подвиг, что этим вот своим актом созерцания сдерживаешь наступление вселенской тьмы. А потом приходит день, и ты осознаешь, что ни хрена за все эти годы не понял. Выясняется, что океан — очень странная штука, что он не похож ни на что другое и не имеет никакого смысла за пределами себя самого. А все твои философствования только тешили твое собственное тщеславие, ведь ни одна твоя мысль так и не проникла в истинную сущность океана — в его непостижимость, необъятность и совершенное безразличие. Все эти годы ты смотрел на океан и думал, что в твоих наблюдениях есть какой-то смысл. На самом деле никакого смысла в них не было.

— Тебе необязательно сюда приходить, папочка.

— Ох и нравится мне эта баба, — заявил Мартин, глядя на приближающийся автобус. — И я ей. Глаза не врут. Видишь, как смотрит? Такое не подделать.

При въезде на Бакхорнский холм автобус тяжело запыхтел. Игриво ухмыльнувшись, Мартин отсалютовал бутылкой водительнице — огромной тетке в комбинезоне «Кархарт» и тяжелых ботинках. Та смерила его скучающим взглядом. Черепашка тем временем забралась в автобус и пошла по проходу между сиденьями. Женщина снова взглянула на Мартина — тот улыбался во весь рот, прижимая бутылку к груди. Наконец, покачав головой, он воскликнул: «Хороша ты, Марджери! Жуть как хороша».

Марджери нажала кнопку, двери с резиновыми кромками закрылись, и автобус тронулся. Черепашка видела, как Мартин машет ей вслед. Стоило ей плюхнуться на пустое место, как сидевшая впереди Элиз развернулась и положила подбородок на спинку своего сиденья. «Папка у тебя вообще круто-о-ой!» – мечтательно протянула она. Всю дорогу до школы Черепашка молча смотрела в окно.

Во время второго урока Анна, с мокрыми волосами, собранными в конский хвост, расхаживала перед классом. На стене позади учительского стола висел гидрокостюм; вода капала с него в пластиковое ведро для мусора. Класс разбирал тесты по лексике. Черепашка сгорбилась над тетрадкой. Указательным пальцем она щелкала кнопку шариковой ручки – тренировалась нажимать на спусковой крючок так, чтобы ствол не уводило ни влево, ни вправо. Девчонки сзади что-то шепотом обсуждали, и Черепашка, когда могла улучить минуту, оборачивалась и пыталась читать детали разговора по губам.

— Джулия, — обратилась к ней Анна, — пожалуйста, произнеси по буквам слово «синекдоха» и дай ему определение. Затем прочти предложение, которое у тебя получилось.

Ученики должны были проверять тесты друг у друга, и прямо перед глазами у Черепашки были правильные ответы из работы другой девочки — той, которой она по-тихому восхищалась и которую исподтишка с любопытством рассматривала. Вот оно, слово «синекдоха», правильно и аккуратно выведенное блестящей гелевой ручкой. Тем не менее прочитать готовое не получилось. «С-Е-Н...» — начала было Черепашка, но запнулась, угодив в непроходимый лабиринт из звуков и букв. «С-Е-Н...» — вновь повторила она.

— Что ж, Джулия, это и вправду трудное слово, — голос Анны был мягким и вкрадчивым. — Синекдоха. С-И-Н-Е-К-Д-О-Х-А. Синекдоха. Ребята, кто знает, что означает это слово?

Руку вскинула Рильке — та самая симпатичная девочка, что не давала Черепашке покоя. От нетерпения она даже губы в трубочку сложила:

— Синекдоха — это стилистический прием, при котором название частного переносится на общее. Например, «Корона недовольна».

Рильке знала определение наизусть — у Черепашки она его посмотреть не могла, ведь в работе Черепашки было всего одно выполненное задание:

1. Провокатор — подстрекатель, действующий с целью предательства. Провокатор призывал к беспорядкам.

Черепашка не понимала, как частное может обозначать еще и общее. Да что это вообще значит? Как корона может быть недовольна, она тоже не понимала.

— Очень хорошо, — улыбнулась Анна. — Это слово с греческим корнем, как и слово...

— «Симпатия»! — Рильке так торопилась ответить, что едва успела поднять руку.

Черепашка сидела на голубом пластиковом стуле и покусывала костяшки пальцев, насквозь пропахшие илом со дна ручья Слотерхаус. На ней были поношенная футболка и подвернутые до колена «ливайсы», обнажавшие бледные, покрытые сухими корочками икры. Под ногтем темнело бурое пятнышко синтетического моторного масла; его старинный, доисторический запах намертво въелся в кожу ее рук. А все потому, что, когда Черепашка чистила оружие, она любила втирать ружейную смазку пальцами. А Рильке мазала губы блеском. Она уже разобралась с Черепашкиным тестом и рядом с каждой пустой строчкой вывела аккуратный крестик. «Вот шлюха. Ты посмотри какая шлюха», — думала Черепашка, глядя на Рильке. Она и не знает, что там, за порогом, совсем другой мир: вечный ветер в голых запруженных полях, пепельная глина на дне карьера, бескрайний дремучий лес. Черепашка могла бы уйти в самую чащу, и никто никогда ее не нашел бы. Но она пообещала Мартину больше никогда так не делать.

— Джулия! Джулия?

Черепашка медленно повернулась и вопросительно посмотрела на учительницу.

— Пожалуйста, постарайся сосредоточиться, — попросила Анна и в ответ получила кивок. — Спасибо.

Раздался звонок на большую перемену, и ученики повскакали с мест. Анна прошла между рядами, положила руку на парту Черепашки, улыбнулась и подняла вверх указательный палец, мол, надо минуту поговорить. Девочка проводила взглядом убегающих одноклассников.

— Итак, — сказала Анна, присаживаясь на край парты.

Наблюдательная Черепашка ясно читала по лицу училки, что у той на уме: как бы мне помочь этой славной девочке? Это дико и странно для Черепашки, которая терпеть Анну не могла и никогда не старалась ей понравиться, да и сама себе не нравится. «Сука ты», — подумала Черепашка.

— Итак, — снова сказала Анна. — Как у тебя дела с новой лексикой?

Ее лицо выражало теперь ласковую обеспокоенность. Учительница слегка прикусила нижнюю губу и приподняла брови; мокрая прическа растрепалась.

— Джулия?

Мир Черепашки умещался между зелеными берегами реки Наварро на юге и холодными течениями реки Мэттол на севере. Ей, уроженке северного побережья, речь Анны казалась холодной и наигранной.

— Да? — Черепашка опомнилась, сообразив, что пауза затянулась.

— Как у тебя дела с новыми словами?

— Да не очень.

— Ну а с определениями тебе удалось разобраться?

Она не понимала, что Анна хочет услышать. Она что, сама не видит, что ничего Черепашке не удалось? На любой вопрос учительницы есть один простой ответ: Черепашка — бестолочь.

— Нет, — ответила Черепашка. — Я их вообще не поняла. То есть поняла только первое: «Провокатор призывал к беспорядкам».

— Как думаешь, почему у тебя не получается?

Черепашка покачала головой — нет, правду говорить нельзя, а выдумывать ее никто не заставит. — А что, если мы вместе сделаем карточки для повторения? Давай как-нибудь в обеденный перерыв позанимаемся.

— Но я не бездельничаю, я стараюсь, — возразила девочка. — Мне кажется, карточки не помогут.

— Может, у тебя самой есть идеи? Что, по-твоему, могло бы помочь? — это был излюбленный прием Анны: создать «безопасное пространство» с помощью такого вот вопроса, но Черепашка знала, что никакого «безопасного пространства» в природе не существует.

— Не знаю, — ответила она. — Мы проходим все слова с папочкой.

Услышав слово «папочка», Анна смутилась, и Черепашка сразу поняла, что допустила ошибку. В Мендосино девочки так не говорили. Отцов тут называли по имени или «папами».

— Мы всегда проходим новые слова вместе. Наверное, мне просто надо потом еще поразбирать их самой.

— То есть ты считаешь, что достаточно будет просто чуть больше заниматься?

— Да.

— А как ты обычно занимаешься с папой?

Черепашка замешкалась. Молчать было нельзя, а отвечать нужно очень, очень осторожно.

— Ну, садимся вместе и разбираем.

— А сколько времени вы обычно занимаетесь?

Хрустнув суставом, Черепашка согнула и разогнула указательный палец. Подняла глаза на учительницу, наморщила лоб и сказала:

— Не знаю... Может, час...

Это была неправда, и по лицу Анны девочка поняла, что та ее раскусила.

— То есть ты каждый вечер тратишь на уроки целый час?

— Ну, — девочка замялась. — Почти каждый вечер.

Нельзя рассказывать, как она сидит у камина и чистит винтовку, а Мартин читает рядом, и отблески огня играют на их лицах, резвятся по всей комнате, а потом возвращаются обратно в камин, к догорающим углям.

— Нам придется обсудить ситуацию с Мартином, — подытожила Анна.

— Нет, постойте! Я знаю, как пишется «синекдоха»! — взмолилась Черепашка. — С-Е-Н...

Но тут ей стало ясно, что она не вспомнит, как пишется это слово, даже под страхом смерти.

Анна смотрела спокойно, вопросительно. «Ах ты сука», — подумала Черепашка. Она понимала, что продолжать подобный разговор опасно – еще немного, и она сболтнет лишнее.

— Хорошо, — сказала Черепашка.

После уроков она пошла в административный корпус и села на скамейку. Напротив скамейки была стойка дежурного, за ней — секретарский стол, а дальше — небольшой коридор и зеленая дверь в кабинет директора. Из-за двери слышался голос Анны:

— Этой девочке, храни ее Господь, нужна помощь, Дэйв. Реальная, серьезная помощь, которую я, к сожалению, не могу предложить. На мне все-таки целый класс — тридцать учеников!

Черепашка хрустела пальцами, а секретарша неловко поглядывала на нее поверх монитора компьютера. Из-за двери Черепашке было плохо слышно, но Анна, разволновавшись, почти кричала:

— Вы думаете, мне очень хочется иметь дело с этим человеком? Но вы послушайте, послушайте: девочка живет в изоляции, в атмосфере сексизма и паранойи. Все это очень тревожные сигналы. Я хочу, чтобы с ней пообщался психолог. Она уже изгой, и если мы сейчас не вмешаемся, к старшим классам она совсем утонет. Это окошко пока не закрылось, мы еще можем ее вытянуть. Я знаю, что мы уже пытались, но нужно продолжать. И если выяснится, что у них там и правда что-то не так...

У Черепашки сдавило в груди. «Нет, только не это», — подумала она.

Секретарша грохнула на стол стопку бумаг и направилась к кабинету мистера Грина. Девочка услышала, как тот что-то промямлил, и Анна в ответ возмутилась:

— Никому не надо? И почему же это никому не надо? Все, что я пытаюсь сказать: у нас есть варианты... — тут директор ее оборвал, а чуть погодя она продолжила: — Да неужели? Нет. Ну хорошо. Все, что я пытаюсь...

На этих словах секретарша громко постучала, заглянула в кабинет и объявила:

— Джулия здесь, отца пока ждем.

Голоса стихли, и женщина вернулась на свое место.

Дверь распахнулась, вошел Мартин. Смерив взглядом дочь, он подошел к столу секретарши. Та строго на него глянула и, указав бумагами в сторону кабинета, сказала:

— Они ждут вас, идите.

Черепашка поднялась со скамейки и пошла за отцом. Мартин один раз стукнул в дверь и толкнул ее, не дожидаясь ответа.

— Заходите, заходите, — сказал мистер Грин.

Директор был румяный толстяк с широкими пухлыми розовыми ладонями. Его тучное тело с трудом помещалось в тесных оливковых брюках со стрелками, живот свисал над ремнем. Мартин встал в дверном проеме, почти полностью его заполнив — и в высоту, и в ширину. Прикрыв за собой дверь, шагнул навстречу собравшимся. На нем была та же рубашка, что и утром; из-под расстегнутого воротника виднелись ключицы. Густые каштановые волосы собраны в высокий хвост. Под потертой тканью джинсов топорщилась связка ключей, которую он всегда носил в одном и том же кармане. Даже если бы Черепашка не знала, что при нем пистолет, догадалась бы — по тому, как сидела на Мартине рубашка, и по тому, как он усаживался на стул. Директору с учительницей никогда не пришло бы в голову, что кто-то может явиться в кабинет директора с пистолетом. Но вот интересно, думала Черепашка, если другие люди не замечают чего-то настолько очевидного для нее, может, и она упускает из виду что-то совершенно очевидное для них? И если да, то что?

Мистер Грин взял со стола вазу с шоколадными батончиками «Херши». Предложил сначала Мартину — тот жестом отказался, потом Черепашке — девочка даже не шевельнулась.

— Ну что ж, как ваши дела? — спросил директор, поставив вазу на место.

— Да так, — ответил Мартин. — Бывало и получше.

Сначала Черепашка подумала: «Неправильно. Неправильно он с ними разговаривает». Но потом решила, что это не ее ума дело: «Откуда тебе знать, что правильно, а что нет? Ты же просто мелкая сучка».

— А у тебя как дела, Джулия? — мистер Грин перевел взгляд на девочку.

— Все хорошо, — заверила она.

Тогда директор сказал:

— Что ж... Думаю, это непростой разговор для всех нас.

— Ну и? — Мартин нетерпеливо махнул рукой.

— Предлагаю обсудить сложившуюся ситуацию, — сказал директор Грин. Молодых учителей все называли по имени, но директор Грин принадлежал к другому поколению, поэтому его называли уважительно и по фамилии.

— Мы переживаем за Джулию, — продолжил директор Грин. — С нашей последней встречи мало что изменилось, дела у нее по-прежнему идут не очень. Ей тяжело дается учеба. С одной стороны, низкая успеваемость. Она неважно читает и плохо пишет контрольные. Но есть проблема даже важнее оценок: мы боимся, что Джулия — как бы это поточнее выразиться — чувствует себя не в своей тарелке и, может быть, даже считает, что в нашей школе к ней относятся враждебно. Мы уверены, что она еще удивит нас своими академическими талантами, но для начала ей необходимо расслабиться и осознать собственную причастность к учебному процессу и коллективу. По крайней мере, так эту ситуацию видим мы.

— Я уже давно занимаюсь с Джулией и думаю, что... — начала было Анна, но Мартин не дал ей договорить.

Он подался вперед и, сцепив пальцы, заверил:

— Она все наверстает.

Черепашка чуть не ахнула от удивления. Потом искоса взглянула на отца и подумала: «Да что ж ты делаешь?» Ей хотелось только одного — чтобы Мартин посмотрел на Анну, посмотрел ей прямо в глаза, как он это делает, и тогда она поверит, что все хорошо.

Анна снова принялась объяснять:

— У Джулии совсем не складываются отношения с другими девочками. Поэтому мы подумали, что она могла бы встретиться с Майей, нашим школьным психологом. Майя работает и с другими учениками. Все они очень тепло о ней отзываются. Не сомневаюсь, что такое общение пойдет вашей дочери только на пользу. Представьте, что в ее жизни появится товарищ, кто-то, кому она сможет довериться...

— Вы не имеете права оставлять Джулию на второй год только потому, что она не посещает психолога. Что можно сделать, чтобы помочь ей перейти в следующий класс? — снова перебив Анну, Мартин выжидающе посмотрел на директора Грина.

Черепашку охватил ужас, но она все же попыталась успокоиться: может, она просто ничего не понимает, может, он все делает правильно? Папочка, что ты задумал?

— Мартин, мне кажется, вы меня не так поняли. Никто не собирается оставлять вашу дочь на второй год. Поскольку бюджетных денег постоянно не хватает, нам пришлось закрыть летнюю школу. А на курсах дополнительного образования мест крайне мало. Нам негде заниматься с отстающими, поэтому все без исключения ученики будут переведены в следующий класс. Однако, если к моменту выпуска Джулия так и не найдет себе друзей, не научится быстро читать и усваивать новую информацию, все это выльется в плохие отметки в старшей школе. А плохие отметки в старшей школе сведут к нулю шансы на поступление в колледж. Именно поэтому мы должны заниматься этим сейчас, пока за окном еще только апрель и у нас есть время до окончания учебного года. Речь идет о будущем Джулии и только об этом. Мы уверены, что ключ к решению ее проблем — регулярные встречи с человеком, который сумеет ее разговорить и поддержать.

Мартин подался вперед так, что стул под ним зловеще заскрипел. Он впился взглядом в директора и демонстративно развел руками, будто спрашивая: «Если ей ничего не грозит, чем, черт бы вас подрал, мы тут занимаемся?»

Директор Грин смотрел на Анну. Мартин тоже посмотрел на Анну, словно пытаясь понять, чего это на нее уставился директор Грин. Потом он отвел взгляд в сторону. Именно директора Мартин считал вожаком и тщетно пытался раскусить. Анна была для него просто мелким раздражением. Черепашка не знала, почему Мартин так решил. Сколько было подобных разговоров, и папочке ни разу не удалось произвести на директора ни малейшего впечатления. Черепашка-то видела: директор человек серьезный. Девочка знала, что мистер Грин растит узкоглазого сына с синдромом Дауна и последние двадцать лет проработал на одном месте, в этой школе. Мистер Грин и Мартин говорили на разных языках, и как бы Мартин ни старался, директору Грину он никогда и ничего не докажет. Весь смысл этой беседы был в том, чтобы показать, что Черепашке не плевать на школу и Мартину тоже не плевать на школу, но папочка ничего не понял и сделал все не так, и сказал не те слова, и пытался давить на директора — так же, как и в самую первую их встречу.

— Мартин, — сказала Анна. — Я готова сделать все, что в моих силах, чтобы помочь Джулии в подготовке к старшей школе, но у меня руки связаны, пока она ни с кем не общается и постоянно витает в облаках.

— Послушайте, мистер Грин...

Хотя Мартин обращался к директору, на самом деле его речь предназначалась для Анны. Услышав свою фамилию, мистер Грин насупился и, слегка покачиваясь в кресле, скрестил руки на огромном животе.

— Поймите, — продолжил Мартин, — ваши попытки окружить мою дочь повышенным вниманием, приставить к ней какого-то школьного психолога — все это никак не повлияет на ее успеваемость. На самом деле ситуация намного проще. Джулии в школе скучно. А мы живем в такое увлекательное и такое страшное время. Главные мировые державы снова воюют — теперь на Ближнем Востоке. Содержание углерода в атмосфере приближается к четыремстам миллиграммам на кубический метр. Человечество переживает шестое массовое вымирание. В ближайшие десять лет мы достигнем нефтяного пика Хабберта. Может, уже достигли. Похоже, мы окончательно перейдем на фрекинг — новый способ добычи газа, который, хоть и отличается от старого технологически, представляет не меньшую угрозу для грунтовых вод. А наши дети верят, что вода в кране появляется по волшебству. Они понятия не имеют, что под каждым городом располагаются водоносные горизонты, и что горизонты эти в угрожающем состоянии, и что мы, взрослые, до сих пор не придумали, как будем жить, когда они полностью иссякнут. Дети даже не подозревают, что последние пять лет были самыми жаркими за всю историю климатических наблюдений. Думаю, вашим ученикам было бы интересно узнать как раз о таких вещах. И о будущем, которое их ждет. Но вместо этого мой ребенок пишет контрольные по орфографии. В восьмом классе. Вы правда не понимаете, почему она все время отвлекается?

Черепашка попыталась посмотреть на отца глазами учительницы и директора, и то что, она увидела, было ужасно.

Впрочем, мистер Грин, похоже, не раз слышал подобные замечания от других родителей, и даже в более жесткой форме.

— Ну, Марти, это не совсем так, — с легкостью парировал он. — Наши ученики пишут последнюю контрольную по орфографии в пятом классе. А восьмиклассники изучают слова греческого и латинского происхождения — с их помощью они однажды смогут понять и объяснить те самые явления, о которых вы сейчас говорите.

Мартин сверлил противника взглядом, а директор продолжал:

— А мы, конечно же, должны следить, чтобы ученики писали эти слова без ошибок.

Мартин снова подался вперед, и на его пояснице сквозь фланелевую ткань рубашки проступили очертания кольта M-1911. Лицо Мартина оставалось невозмутимым, однако в его позе появились мощь и угроза. Было очевидно, что, хоть мужчины и принадлежат к одной весовой категории, по силе они не равны: мягкий и тучный мистер Грин словно растекался по стулу, а Мартин возвышался над соперником, как скала. Черепашка понимала: на этой встрече от них требуется просто показать желание сотрудничать. Но папочка, кажется, не хотел этого признавать.

— Знаете, что думаю я? — сказал Мартин. — Что мы должны позволить Джулии самостоятельно разобраться с одноклассниками и с ее отношением к учебному процессу. Разобраться так, как ей самой покажется правильным. Вы не имеете права подавлять в ней личность и насильно переделывать ее в экстраверта. Вы не имеете права навязывать ей психотерапию и выдавать ее социальную апатию, вызванную скучной программой, за патологию. На ее месте любой погрузился бы в апатию — хоть вы, хоть я. Поэтому я не собираюсь и другим не позволю говорить Джулии, будто она — девочка с особенностями и требует соответствующего отношения. Вы мне тут талдычите о трудностях обучения в старших классах, но у меня такое впечатление, что после всей этой орфографии, после бессмысленных детских книжек и прочих инструментов для размягчения мозга трудности ее только приободрят. Каким бы ни был следующий год, она достойно встретит любые испытания. Тем не менее я вас услышал и готов прямо сейчас пообещать: я найду время, чтобы обучить Джулию тем навыкам, которых ей, по вашему мнению, не хватает. Я найду столько времени, сколько потребуется — и по будням, и в выходные.

— А ты что думаешь, Джулия? — директор перевел взгляд на девочку. — Ты хотела бы встретиться с Майей? Черепашка сидела неподвижно, крепко сжимая одной рукой другую — она всегда так делала перед тем, как хрустнуть костяшками. Приоткрыв рот, девочка посмотрела сначала на Мартина, потом на Анну. Как успокоить учительницу, не переча отцу? Все собравшиеся внимательно наблюдали за Черепашкой.

— Анна очень старается мне помочь, но иногда я, наверное, просто не даю ей этого сделать, — ко всеобщему удивлению, наконец произнесла Черепашка. — Думаю, мне стоит чуть упорнее заниматься и, может быть, чаще прислушиваться к Анне и принимать ее помощь. Но встречаться я ни с кем не хочу.

Когда они попрощались, папочка встал и открыл перед Черепашкой дверь. Они дошли до стоянки и молча сели в пикап. Мартин положил руку на ключ зажигания и, задумавшись, посмотрел куда-то сквозь боковое стекло. Наконец сказал:

— И это вершина твоих амбиций? Так и остаться маленькой неграмотной щелкой?

Он завел мотор и выехал со школьной парковки. В голове у Черепашки гудели его слова: «маленькая неграмотная щелка». Смысл их свалился на нее в одно мгновенье — как разбухшие мясные консервы, которые вытряхнули из банки в кастрюлю с супом. Черепашка не все понимала в себе, были в ее душе области неисследованные и безымянные — имена им давал папочка. Его слова помогали девочке яснее увидеть себя — и возненавидеть. Обозленный Мартин молчал и лишь рывками переключал передачи. Черепашка проклинала себя, проклинала эту незаполненную пустоту, незаделанную трещину внутри себя. Они подъехали к дому, Мартин припарковался и заглушил двигатель. Отец и дочь поднялись на крыльцо и зашли внутрь. Мартин отправился к холодильнику, достал бутылку пива и открыл о бортик кухонной стойки. Потом сел за стол и, заметив на поверхности засохшее пятно жира, принялся соскребать его ногтем. Черепашка опустилась рядом на колени и положила руки на шершавую ткань его застиранных темно-синих «ливайсов».

— Прости меня, папочка, — она скользнула пальцами вдоль выцветшего брючного шва, коснулась щекой его бедра.

Мартин ухватил пивную бутылку за горлышко, отхлебнул и посмотрел куда-то вдаль. Черепашка в отчаянии пыталась что-то придумать. Как ей—– такой маленькой и такой неграмотной папиной девочке, папиной щелке — загладить свою вину?

— Не знаю. Даже не знаю, что тебе сказать, — вздохнул Мартин. — Человечество занимается самоуничтожением. Последовательно, методично, с упоением гадит в единственный колодец с чистой водой. Человечество топит мир в дерьме просто потому, что не может этот мир постичь. Этот толстяк-директор и училка твоя — они просто не понимают. Развесили горящие обручи и теперь ждут, что ты будешь через них скакать, как дрессированная собачка. Хотят, чтобы ты поверила, будто это и есть настоящая жизнь, будто ты живешь лишь для того, чтобы прыгать через обручи. Но это не так. Заруби себе на носу — это не так. Твоя жизнь — в этом лесу, в этой бухте. Настоящий мир тут, а школа — мираж, фикция, не более того. Никогда не забывай об этом. Но ухо держи востро. Если ты оступишься, они нас разлучат. Вот что я тебе скажу: школа — игра, в которую тебе придется играть по их правилам.

Мартин посмотрел на Черепашку, будто оценивая умственные способности дочери. Затем ухватил ее за подбородок и задумчиво пробормотал:

— Что же происходит в этой маленькой голове? Он долго рассматривал ее лицо, поворачивал его из стороны в сторону и наконец сказал:

— Ты ведь знаешь, сухарик? Знаешь, что ты для меня значишь? Ты каждое утро спасаешь мою жизнь, просто просыпаясь и вылезая из постели. Я слышу, как ты спускаешься по лестнице, и думаю: «Это моя девочка. Вот ради чего я живу. Никого дороже...» ≠