Рассказ: «Монета» Дмитрия Липскерова

Мальчишечка родился черноглазым, несмотря на несколько дней от роду волосат, и плакал так музыкально, словно песни пел. На младенца даже нянечки с нижних этажей приходили поглядеть.

— Цыганенок! — предположила одна.

— Или арабчонок! — высказалась другая.

— А арабы разве поют?

— Все поют...

Сошлись все же на цыганском происхождении вокально плачущего ребенка и назвали беспомощное существо Чавеллой. Отчество давали по имени директора сиротского дома, и фамилию по нему же. Директор был грузином или грузинским евреем — кто здесь разберет. Таким образом в начале жизни произошел Чавелла Михайлович Датошвили. Так и в метрике записали. Но ненадолго.

Уже в полтора года красивому мальчику повезло. Его усыновила бездетная семья артистов цирка, работающих в большом постановочном номере эквилибристов и катающихся по всему необъятному СССР. Честно говоря, идея об усыновлении принадлежала матери эквилибриста, так как ей давно было скучно и грустно. В силу возраста она не могла служить в цирке, а дома было одиноко.

Новая бабушка Инесс Искрящая, заслуженная артистка Якутии на пенсии, поглядев в метрику, твердо заявила, что мальчик будет отныне называться Марлоном, в честь американского артиста Брандо, отчество, соответственно, ему присуждается по имени отца — Марленович, а фамилией Искрящий, потомственной цирковой, завершилось формирование новых ФИО приемыша.

Через два года, когда мальчик прилично подрос, Инесс Искрящая предположила, как, впрочем, думали и в приюте, что ее внук цыганских кровей. Мальчик с черными сверкающими глазами испытывал живейший интерес к музыке и замирал, если по радио передавали песни советской эстрады, особенно когда диктор объявлял выступление артиста Сличенко с цыганским ансамблем: радовался, будто ему новый конструктор подарили.

— Чует своих! — рассказывала бабка подружке. — Кровь к крови!

Впервые его вывели на цирковой ковер в пять. Полгода мучили, мяли, тянули, подняли на лонже под купол цирка, откуда мальчика вырвало на дрессированных собачек-левреток, ну а потом вынесли вердикт: непластичен, вестибулярный аппарат ни к черту, моторика рук и ног обыкновенная, для циркового дела не годен!.. Цыган, уверовала заслуженная артистка Якутии. Цыган сроду в цирке не было!

Бабушка Инесс ненадолго призадумалась, а потом решила, что у цирковых и у цыган много общего. И те и другие бродячий люд, зарабатывают душами, поющими от невозможности самоневыразиться. На том ее сердце успокоилось, и к первому классу она подарила внуку семиструнную гитару, купленную в магазине музыкальных инструментов на Неглинке.

В школе Марлон учился крайне плохо, педагоги натягивали ему тройки, глядя на цыганенка с укоризной всем педсоветом. Зато по одному предмету тезка Брандо имел пятерку с плюсом, и понятно по какому. Учитель пения Сверчков нарадоваться не мог на мальчишку — таким чистым, слегка печальным голосом ученик пел пионерские и народные песни. Он даже пытался агитировать Инесс Искрящую отдать мальчика в интернат хорового пения, но та наотрез отказалась. Не для того усыновили!.. Бабка всем сердцем полюбила своего приемного внука, души в нем не чаяла и расставаться не хотела.

Учился Марлон отвратительно, зато гитару освоил в кратчайшие сроки, нотную грамоту узнавать не желал, сам изучил аккорды и замысловатые переборы. Уже к восьмому классу в длинноволосого красавца были влюблены все девочки школы, околдованные волшебным тембром Искрящего. Надо признать, что некоторые практикантки из педагогического также не смогли остаться равнодушными. Одна из них, Варвара, подарила Марлончику, так она его звала вне школы, знания о приятнейших любовных утехах — и уроки практики в них внедрила. Как-то голых Варвару и Марлона застала в своей постели Инесс Искрящая. Бабка вовсе не была против сексуального образования внука, но соитий на кровати мужа, Семена Искрящего, продолжателя и новатора знаменитой цирковой династии, сорвавшегося из-под купола цирка и разбившегося насмерть пятнадцать лет назад, на их святом, незапятнанном супружеском ложе стерпеть не смогла. Практикантку с позором выгнали из школы и из института, а Марлон в отместку бабке проглотил ее кольцо с бриллиантом в пять карат.

Инесс была потрясена случившимся, заперла внука в комнате наедине с пустым ведром, надеясь, что физиология возьмет свое, но по прошествии двух суток в отходах человеческой деятельности ничего найдено не было.

— Где кольцо, изверг?! — допытывалась бабка.

— Не знаю, — отвечал на голубом глазу внук.

— Ты, засранец, на моих глазах его проглотил!

— Тебе показалось! Я не дурак железо и камни глотать!

Марлон и впрямь не глотал драгоценность, лишь вид сделал для Инесс, что сглотнул, а на самом деле затолкал языком взятое без спросу между зубами и щекой. Кольцо было надежно спрятано до поры.

— Чавелла! — обозвала Инесс. — Не в бровь, а в глаз тебе имечко дали в сиротском доме. — Чавелла всегда Чавеллой и останется! Сколько ни корми Чавеллу — все равно в лес смотрит! Или не в лес, а в степь?..

Ни в какие институты Марлон не поступал, а предпочел работать лабухом в ресторане, где деньги текли в карманы рекой. Богатые престарелые женщины, жены высокопоставленных чиновников и барыг всех сортов млели от бархатного голоса длинноволосого итальянца, от его бесподобных рук с тонкими пальцами, которыми музыкант виртуозно перебирал струны. Марлон сам себя называл итальянцем, сыном известного тенора — не цыганом же... Некоторые старушки позволяли себе зазывать попеть юношу в загородные фазенды, и Марлон охотно соглашался, пел за серьезные гонорары, делал еще кое-что, заодно присматривая что-нибудь ценное, но небольшое, например цепочки золотые или кулоны, затем, случайно наученный Инесс, действительно глотал их и сбывал краденое в ломбардах. На него никогда не подавали в милицию из-за боязни потери репутации, а потому Марлон Марленович жил свободно и раскованно, в хорошей съемной квартире, куда пускал лишь одну женщину — Варвару, да-да, ту самую практикантку, которую он почти выгнал из своей жизни. Любил ли он ее — ту, которая была старше на восемь лет? Видимо, да, если столько лет спал с ней. Но когда Варвара забеременела, Марлон велел ей сделать аборт. Женщина отказалась, и их отношения расстроились. Он не счел нужным объяснять спутнице столь радикальное свое решение. Просто сказал, что время их совместной жизни подошло к концу... Напоследок Марлон проглотил Варварин перстенек с первоклассным рубином, который сам же и подарил ей...

Когда Марлону исполнилось сорок, умерла Инесс. И вдруг оказалось, что Чавелла любил ее, сам того не подозревая. Не приемных родителей, а именно бабушку. Он плакал над ее остывшим телом, лежащим в семейной кровати Семена Искрящего, пока санитары не забрали ее навсегда. Марлон порылся в бабушкином шкафу, ничего ценного не обнаружил, нашел лишь какую-то серебряную монету в хрустальном бокале, которую в память об Инесс по обыкновению проглотил. Он решил, что монета всегда будет находиться при нем как память, но она куда-то запропастилась. Ну и грош ей цена, так как память — она в сердце.

Он не появился на похоронах. Ему не хотелось видеть родителей, которые были для него совершенно чужими, которые теперь могли выйти на пенсию, чтобы заселиться в квартиру заслуженной артистки...

Марлон продолжал лететь по жизни бессмысленной красивой птицей, живя лишь одним часом, как будто будущего не существовало. Он по-прежнему пользовался успехом у женщин и без сожаления обносил, глотая ювелирные изделия в избытке и живя на деньги от их реализации.

Одно время он пел даже в цыганском театре «Ромэн», куда его пригласил сам Сличенко. Главный цыган страны, оказывается, хорошо помнил циркача Семена Искрящего, который управлял номером эквилибристов на смешанных эстрадных концертах. Сличенко, окруженный восхитительными цыганками, пел, а Семен без устали крутил ногами собственную жену.

В цыганском театре Марлон убеждал артистов и персонал, что он лишь похож на цыгана, на самом же деле он по рождению итальянец — так якобы было сказано в записке, заткнутой в одеяльце, в которое был завернут подкидыш. Никто ему не верил – рыбак рыбака видит издалека, но относились к его фантазиям с терпением, слегка жалея ветреного артиста. Ляли, Златы и Рады советовали сорокапятилетнему мужчине обзавестись семьей, ведь плохо дело может закончиться. Невыносимо цыгану без жены и детей, умрет от тоски цыган.

— Я итальянец! — настаивал Марлон.

Как-то вечером, во время спектакля, старейшая артистка театра застала его в своей гримерной глотающим ее старинные фамильные серьги с огромными розовыми жемчужинами — подарок деда, известного цыганского барона Гозело. Марлона безжалостно выгнали из театра, а молодые артисты-цыгане напоследок избили мнимого итальянца, приговаривая «у своих не воруют», после чего Марлон Марленович пролежал в больнице две с лишним недели. С этого времени он частенько хворал: то ли почки повреждены были при избиении, то ли уже возраст усугубил последствия расправы. Он часто посещал врачей с различными жалобами, тратя свои небольшие сбережения. В те месяцы, когда здоровье позволяло, Марлон пел в маленьком ресторанчике на краю города, где его представляли как артиста театра «Ромэн». Он исполнял классические цыганские песни, получал чаевые и благодарил по-цыгански: «Найс туменгэ» («Спасибо») — единственное, что он выучил на родном языке.

В январе 1990 года Марлон почувствовал новое недомогание — в области кишечника. У него появились проблемы со стулом, да такие, что он на полчаса боялся выйти из дома. Промучившись месяц, страдалец вызвал врача, цыгану помяли отвисший живот и определили, что без колоноскопии здесь никак не обойтись. Врач выписал препарат, очищающий прямую кишку, и объяснил, что сейчас в клинике прекрасная американская аппаратура и понадобится девять минут, чтобы понять причину недомогания.

Процедура оказалась не из приятных, но уже на четвертой минуте исследования врач вскрикнул, как если бы ему гвоздь в мягкое место воткнули:

— Иди ж ты!!!

— Рак?! — с ужасом прошептал Марлон Марленович.

— Вот это да!!! — таращил глаза в монитор врач. — Ну никогда такого не видел! Да здесь на статью научную наберется!

— Так плохо?

— Ну не поверил бы, если бы сам не увидел! — и развернул монитор к лицу обследуемого. — Это ж надо такое!

Пациент пялился в экран, но понять ничего не мог. Видел какие-то пузыри, еще какую-то розовую гадость. Он понимал, что это его кишка и что она, малоприятная изнутри, наверное, очень больная. Марлон тяжело вздохнул и тихо пропел строчку:

— Ми-и-ил-а-а-я, ты услы-ы-ышь меня...

— Видите? — спросил врач.

— А что я должен видеть?

— Да вот здесь же! — доктор перевел курсор в правую часть экрана и укрупнил картинку.

И здесь Марлон Марленович увидел лицо девушки с распущенными волосами.

— Вижу, — ответил потрясенный артист.

— Что это?!!

— Это девушка в жо... Вернее, это монетка, которую я проглотил в молодости... — в это мгновение перед Марлоном пронеслась вся жизнь беззаботной бабочки-однодневки. В этой жизни отсутствовали любовь, друзья, и даже соплеменники не верили, что он итальянец. И было лишь одно светлое пятно — бабушка. Его Инесс Искрящая, балующая внука, окружившая неродное дитя любовью и нежностью. — Я ее проглотил, а она, видимо, застряла... Там...

— Вот оно как бывает! — радовался доктор. — А сейчас мы ее вытащим, коли она сама на свет попросилась. Слизистая ее поглотила когда-то, обволокла молодыми тканями, а сейчас, когда и геморройчик имеется — напрягаетесь излишне, и общая слабость организма... Вскрылась она, и никуда не денется ваша девушка! С помощью захвата я ухвачу ее...

Больно не было, и через несколько минут врач извлек из ануса Марлона монетку.

— Уан доллар! — прочитал колоноскопист. — Не слишком богатый в материальном плане улов, зато в научном!..

— А последствия для моего здоровья?

— Никаких! Все проблемы со стулом были из-за нее! Надевайте штаны и живите! — врач вымыл денежку в спирте и передал пациенту. — Надо же такому случиться!..

Марлон спрятал монету в порт­­моне и продолжил свою жизнь. Безмятежность его существования исчезла, денег не хватало, женщины ушли в прошлое вместе с драгоценностями, и он вынужденно перебрался в маленькую съемную квартирку рядом с местом работы, продолжив петь в ресторане за еду и чаевые от клиентов.

И тут пришла внезапная помощь. Оказалось, что супруги Искрящие, его приемные родители, в течение двух лет друг за другом умерли по веским причинам, оставив ему двухкомнатную квартиру, которую он тотчас продал и все имущество из нее реализовал.

В переломанной стране стало совсем серо, страшно и тоскливо. Марлон, переведя деньги на счет товарища по театру цыгана Ромы, эмигрировавшего из СССР пару лет назад, посетил Соединенные Штаты, где попросил политического убежища. Он быстро его получил, так как исторически на цыган устраивались гонения и уж слишком мало осталось братьев по крови, впору в Красную книгу заносить.

А вот цыган Рома, подлец, денег не отдал, не признал в Марлоне товарища, поступив как истинный представитель своей национальности. Судебных перспектив не было, и Марлон остался жить в незнакомой стране на крошечное пособие.

Он быстро старел и часто болел. Иногда его брали попеть в армянский ресторан, для работы в котором ему пришлось выучить наизусть песни на чужом языке. Припухшие пальцы уже не могли так ловко перебирать струны, как в молодости, да и бархат голоса истерся, истончился.

— Ов, сирун, сирун, инчу мотецар, — пел пожилой цыган, не знающий родного языка. — Сытыс гахтникы инчу имацар...

В один из вечеров ему пришлось петь при пустом зале. Клиентов не было, и хозяин с огромным мясистым носом, из которого произрастал дикий лес, разрешил Марлону пойти домой, но артист вдруг исполнил невероятной красоты итальянскую песню Alta Morea — «Высокая волна», — и столько грусти он вложил в ее исполнение, не итальянской, не цыганской, а грусть души своей заключил в простые слова... Хозяину ресторана вдруг показалось, что он в Армении, в родных горах, где пахнет счастьем и овечьей шкурой. Армянин пустил слезу и подарил Марлону кусок бастурмы...

Он узнал ее на входе в метро — Варвару, практикантку из юности, ту, которую когда-то прогнал. Сначала шел за ней, спускаясь по лестнице, рассматривая немолодую женщину со слегка согнувшейся спиной, с пакетами в руках. Она прошла через турникет, а он, судорожно порывшись в карманах и не найдя жетонов, вспомнил, что у него в портмоне имелся на экстренный случай один, который и достал, чтобы пройти в подземку.

Марлон догнал ее и окликнул:

— Варвара!

Она обернулась и долго всматривалась в лицо пожилого седо­власого человека с черными глазами.

— Марлон? — она поставила пакеты на холодный пол. — Это ты, Марлон?

— Я, — ответил он.

— И зачем ты здесь?

— Да вот как-то... А ты?

— И я как-то... – она смотрела на него приветливо, а он ожидал неприязни с ее стороны, приготовился к ответному удару судьбы. Но вместо этого женщина сказала: — Я рада видеть тебя, Марлончик!

Они вышли на Четырнадцатой улице, где жила Варвара. Сели в китайском ресторанчике и говорили долго, вспоминая юность, делясь событиями своей жизни. Он врал ей, что ему дали «заслуженного артиста РСФСР» от театра «Ромэн», а Варвара, в свою очередь, рассказала, что вышла в Москве замуж за итальянца, который усыновил ее ребенка, дав свою фамилию, тем более что она назвала мальчика итальянским именем Франко, в честь великого оперного режиссера Франко Дзеффирелли. Сейчас сын вырос и поет в Нью-Йоркской опере. Правда, не первые партии. Его полное имя Франко Пирелли...

Марлон понял, что Варвара сейчас рассказывает ему о его сыне... Он на минуту вышел в туалет и поплакал, затем, высморкавшись, умыв лицо, вернулся за столик. Варвара, взглянув в покрасневшие глаза бывшего любовника, все поняла, но сделала вид, что не заметила, и заказала кофе.

— Твой сын знает о тебе. Я никогда не скрывала от него, кто его отец.

— Спасибо...

Варвара попросила официанта принести счет, Марлон попытался расплатиться чеком, но вялая толстая китаянка словно робот ответила, что «ноу чек, ноу фуд стемп». Варвара дала карточку и, ожидая транзакции, сказала:

— У тебя есть маленький внук.

Старый цыган поглядел в потолок, словно в небо, откуда на него щедрыми пригоршнями сыпалось счастье.

Он улыбнулся:

— Как его зовут?

— Марлон, – ответила Варвара. — Но не в честь тебя, не надейся! В честь актера Марлона Брандо. Марлон Пирелли. Твои потомки — итальянцы, как ты и мечтал! Кстати, мальчик учится играть на гитаре.

Он отважился и спросил:

— Можно мне их увидеть?

Варвара подписывала счет и что-то прикидывала в уме:

— Наверное, да... Правда, сын послезавтра уезжает в турне по Азии, но внук всю зиму в Нью-Йорке. Оставь свой телефон, я наберу тебя, как время будет...

Той ночью у Марлона случился инфаркт. Его везли на «скорой помощи», а он пытался объяснить на ломаном английском, что у него в портмоне есть уан доллар, он хочет, чтобы в случае его смерти монету передали внуку, гранд сану... Ему обещали, а в приемном покое врач обыскал портмоне и сказал, что есть только десять центов и карточка страхования. А больше ничего...

Вероятно, я потерял ее, думал в реанимации Марлон с торчащей в горле трубкой. Потерял в который раз. Сознание его путалось, он его старательно удерживал, переживая встречу с Варварой... Но память — она в сердце, а разве можно внуку сердце оставить, тем более поношенное. Цыган хотел было рассмеяться, но трубка из аппарата, помогающая ему дышать, помешала, смех хрипом вышел.

Его держали в больнице месяц, хоть и мечтал он поскорее из нее выбраться, чтобы Варвара ему дозвонилась, а он бы объяснил, что не сбежал от нее на этот раз, просто такие обстоятельства произошли.

Накануне выписки он смотрел в холле больницы телевизор, вернее, слышал его, а сам представлял себе другие картинки — идиллические: как он в окружении большой семьи играет вместе с внуком гитарный дуэт и учит его итальянским песням. А потом он увидел свою монету... На экране телевизора. Ведущий «60 минут» рассказывал о необыкновенной находке в нью-йоркском метрополитене. В банковском хранилище подземки, куда свозилась вся недельная выручка, среди жетонов обнаружили самую ценную в мире монету — «Девушку с распущенными волосами», предварительной стоимости от пяти до двенадцати миллионов долларов.

— Это моя монета! — тихо сказал Марлон. — Бабушки Инесс Искрящей монета!

Его никто не услышал, а диктор рассказал, что была попытка найти хозяина столь ценной монеты, но, к сожалению, отпечатков пальцев на «Девушке с распущенными волосами» не обнаружилось и, значит, идентификацию провести невозможно. Вероятно, монета будет продана на аукционе, а деньги от выручки пойдут в благотворительный фонд подземки.

Подошла очередь Марлона на выписку. Его катили на кресле, а он улыбался и думал, что украденная у Инесс монета была платой в будущее, за его сына и внука, которых он скоро увидит... Ему дали на подпись финансовые бумаги с перечнем оказанных медицинских услуг и их стоимостью. Попросили, если все правильно, поставить на финансовом документе подпись. Он кивнул и напротив галочки написал по-русски «Не согласен», а сам подумал, что пусть теперь за него метрополитен платит... И, счастливый, покатился к выходу, напевая:

— Ми-и-ила-а-я, ты услы-ы-ышь меня...