Бритни Спирс есть у нас дома: почему новый роман Виктора Пелевина «Круть» совсем не крутой?
Конечно, новый роман Пелевина — он теперь во многом как осень, в том смысле, что наступает всегда и неизбежно. Но осень в этом году хорошая, а вот новый роман Пелевина — нет, и по-другому это никак не скажешь. Прежде во всех, даже в последних пелевинских романах-пятиминутках всегда находилось что-то, что искупало всю их поспешность и конвейерность. Это были или мгновенное провидчество, как в Transhumanism, Inc., или скупое пожелание читателю KGBT+, ну, это, держаться там, или даже мысли о Римской империи и внезапные промельки нежности в «Путешествии в Элевсин».
Но в «Круть», увы, ничего этого нет и ничего другого нет тоже, кроме разве что безмерной усталости великого писателя, который когда-то придумал «Священную книгу оборотня» и «Чапаева и Пустоту», а теперь стал сезонным явлением и вынужден, как усохшая сивилла Кумская, подавать слабый голос из кувшина, точнее, из банки на пятом таере, когда ему хочется и когда не хочется.
Короче, в этом году Пелевин не то что арбузы — не уродился. Роман «Круть» — это новая серия приключений баночного оперативника Маркуса Зоргенфрея, который в очередной раз обнулился ради того, чтобы опять спасти мир от рептилоидов. Древний демон по имени Ахилл, та сила, что вечно хочет зла, хоть и не мыслит в столь земных категориях, хочет поработить мир при помощи петуха-отказника (не спрашивайте), который мотает срок в ветроколонии имени Кая и Герды, решительно отказываясь крутить педали во имя национальной идеи и доктрины ветрогенезиса. А в это самое время ученый капитан жандармерии Сердюков выписывает в колонию из бутика «Юрасик» два трип-бокса, которые используются для симуляции секса между динозаврами в условном парке юрского периода, но Сердюкову нужны, чтобы избавить кур-заточниц от гипертрофированного пенетрационного импульса, он же пайкинг, при помощи нейрострапонов и цугундеров (фаллообразных заточек), названных так в честь карбоновой активистки Варвары Цугундер, о которой почти ничего не известно, но, чтобы раскрыть ее тайну, читателю придется пережить зум-атаку голого классика карбоновой эпохи Шарабан-Мухлюева, членом-корреспондентом которого написана часть этой книги.
Ничего не понятно, правда?
Однако примерно так этот роман и читается. Все основные понятия новой вселенной, а также куски информации, необходимые для понимания ее мироустройства, вываливаются на читателя бесконечным инфодампингом. Круть, ветроколония, ветробашня, ветродеяние, ноготворный ветерок, злобро добло, угол Лукина, деревяк, мавава, разница между шпорой и цугундером — Маркус Зоргенфрей по любому поводу вызывает справку, с которой, как он говорит, даже думать не надо. И правда не надо: все, чего нет в справке, расскажет резонирующими вставками епископ Ломас, а когда надо, то и со шконки подробный справочный базар подержат, и даже финал, точнее, как оно все было на самом деле, разъяснят снова лишившемуся памяти Маркусу на одиннадцати с половиной страницах.
Казалось бы, что тут такого, вроде бы все по привычной схеме. Романы Пелевина при всей их внешней сюжетности никогда не были историями про сюжет, и уже в предыдущих сериях вселенной Transhumanism Inc. Пелевин представал нейросетью имени себя, перерабатывая куски своих старых романов в новые «Песни невинности и GPT’a», но, как говорится, любили мы его не за это, а за то, что было вокруг: точный юмор, пророческий дар и умение налепить побольше катафотов на колесо сансары, чтобы верть была круть.
Но что-то пошло не так. Знаете, в пелевинском романе 2011 года S.N.U.F.F есть такие суры — суррогатные женщины, которых можно себе купить и настраивать как угодно. Интереснее всего бывает, замечает хозяин такой суры, если выкрутить у сур на максимум «сучество», «соблазн» и «духовность». Так вот, в нынешнем пелевинском романе «сучество» выкручено до максимума, но интереснее он от этого не становится, потому что рычажок «юмора» в этот раз напрочь уехал вниз. Фирменный пелевинский юмор перешел в категорию «сам шучу — сам торчу», потому что шутки про зону и петушатник (gospodee!), про гендер и феминизм и вообще про общество победивших фемок с нейрострапонами, а также про Янагихару, которая в этом романе становится то стоп-словом, то кодом для совершенного убийства, в 2024 году выглядят примерно как шутки человека, который пытается идти в ногу со временем, но его время остановилось примерно в 2016-м. Более того, читателю приходится пережить в высшей степени неловкую сцену инвективного секса — книжный аналог дипфейк-порно — великого русского писателя Шарабан-Мухлюева с известной литературоведкой, проходящей под кодовым словом «Рыба», единственным, кстати, персонажем в романе, которого Пелевин не потрудился замаскировать, и ничем, кроме как заклинившим рычажком «сучества», это торжество телесного низа и карнавальной культуры не объяснишь.
Но, знаете, даже это не самое грустное в романе. Самое грустное тут, наверное, что впервые новый роман Пелевина не складывается ни в какое высказывание. Из этого романа нельзя вытащить никакой оформленной идеи, никакого самого слабого огонечка пророческого просветления, которые раньше Пелевин так ловко умел зажигать силой мысли. Разве что хороша концепция «злобра добла», которая призывает к противлению злу при помощи нечаянного рикошетного добра, но в целом после четырехсот с лишним страниц текста мы наверняка понимаем только одно. Виктору Олеговичу, кажется, очень нравится критик Галина Юзефович, но он не знает, как ей об этом сказать, и поэтому дергает ее за косичку и шлет дикпик Шарабан-Мухлюева.
Вообще, если и было в Пелевине как авторе что-то безусловно верное и хорошее, так это то, что уже многие годы он оставался глубоко литературным, немедийным конструктом. Он не давал интервью, его не было в соцсетях, мы, слава богу, не знаем, что он ест на завтрак, и не видели его лифтолуков. Раз в год он стучал нам в сердечко своим огромным талантом, и мы видели, что это хорошо.
А теперь вдруг показалось, что Виктор Олегович — это наша Бритни Спирс. Помните, как поклонники просили ее надеть желтое и подмигнуть, если она хочет вырваться из-под опеки отца, и она надела, подмигнула и ка-а-ак вырвалась. Вот и Пелевин сначала пытался подавать нам сигналы и подхлопывать одной рукой, а теперь как будто вырвался на свободу и танцует голым с нейрострапоном наперевес, нападая на мирно беседующих в зуме фемок. Все мы, конечно, еще храним в уме образ милой, отмытенькой до скрипа певицы-школьницы и безмерно талантливого писателя, который брал сразу пять октав, от оскоминного сарказма до искренней, космической нежности, но эти образы постепенно вытесняются неумолимым настоящим, в котором Бритни уже не торт, а теперь и Пелевин, как бы это сказать, зачерствел.