Борис Хлебников — о своих любимых книгах и о том, почему кино проигрывает литературе

«Остров сокровищ» — это удивительный роман. Там есть лучший, как мне кажется, персонаж из тех, кого я встречал в литературе, — это Джон Сильвер. Разгадать я его совершенно не мог, пока не узнал историю, как он создавался. Роберт Стивенсон жил довольно закрытой жизнью, но у него был невероятный друг, с которым они были близки много лет. После того, как вышел «Остров сокровищ», они разругались и помирились только года через четыре — только тогда, когда этот друг прочитал роман и понял, что Джон Сильвер списан с него. В этом смысле это потрясающая вещь. Он пишет как бы про негодяя, но про невероятно интересного человека. Пожалуй, интереснее, чем этот Сильвер, не видел людей.

Вторая книжка, которая на меня произвела огромное впечатление в детстве — это «Эмиль из Лённеберги» Астрид Линдгрен. Сама идея этой книги совершенно выдающаяся. Мы читаем, по-моему, двенадцать глав про то, как мальчик делает невероятные и ужасные вещи: разбивает супницу, закрывает сестру — в общем, он бесконечный хулиган. Дальше ничего не меняется, никакого возмездия нет, ничего с этим мальчиком не происходит. Просто в конце Астрид Линдгрен пишет четыре строчки, что он стал главой округа, и люди его страшно уважали, любили и почитали. Нет более духоподъемной книжки в этом возрасте для семилетнего мальчика, чем «Эмиль из Лённеберги». Это прямо очень важная книжка про то, что даже получив кучу двоек, разбив все стекла и не придя вовремя домой, ты все равно потом станешь главой округа и тебя будут все уважать.

Я люблю увлекательное чтение, детективы, боевики. Мне невероятно нравятся герои Чейза — это очень простые, топором сделанные книжки, но в них всегда есть какой-то невероятно одинокий герой в огромном мире, и в этом мире все абсолютно гипертрофировано: если девушки, то все красавицы; если злодеи, то прямо настоящие стопроцентные злодеи. И есть человек, который все время пьет, курит, все время принимает холодный душ и продолжает дальше какое-то свое расследование. Мне ужасно нравится этот картонный, даже ледяной мир. При этом я не помню названия ни одного его романа. Их 100 штук, и каждый забываешь через секунду после прочтения.

Недавно я совершенно по-новому перечитал Довлатова. Почему-то он всегда казался мне невероятным павлином, который изо всех сил старается понравиться. Я мог читать страниц 15-20, а потом он меня начинал раздражать. Сейчас все изменилось: то ли я в его какой-то возраст вошел, то ли в другую интонацию. Буквально три книжки прочитал абсолютно по-новому, и вдруг Довлатов мне очень понравился.

Еще я перечитал книжку Максима Белозора «Волшебная страна». Это книжка про совсем молодую интеллигенцию (музыкантов, поэтов, писателей, есть даже директор кинотеатра) 1990-х в Ростове-на-Дону. При повторном прочтении она мне показалась еще более смешной и страшной. Мне кажется, в ней есть, безусловно, какая-то перекличка с «Москва — Петушки», но в чем-то она показалась мне даже ценнее. Это 1990-е, которые я очень хорошо узнаю.

Последние годы я перечитывал только уже знакомые книжки. Может, «Щегла» прочел или еще что-то. В прошлом году я был в жюри «Национального бестселлера» и прочитал восемь романов, которые номинировались. Вот и все. Из этих книг мне запомнился роман Анны Козловой, «F20», он называется, что-то такое. Это аббревиатура медицинская, по-моему, маниакально-депрессивный синдром, шизофрения (в июне 2017 роман Анны Козловой «F20» получил премию «Национальный бестселлер». — Правила жизни). Я иногда читаю то, что выпустило издательство Ad Marginem, потому что я дружу с их главным редактором Мишей Котоминым, и он иногда приносит мне книжки. Там была хорошая книга, не помню названия и автора, про героиновый Тбилиси 1990-х годов. Она называется, кажется, «Чертово колесо», чёртово что-то (имеется в виду роман Михаила Гиголашвили «Чертово колесо». — Правила жизни). Еще был абсолютно замечательный украинский роман, тоже Ad Marginem выпустил, называется «23» (Автор — Игорь Лесев. — Правила жизни). По жанру это ужасы. Дело происходит на стыке девяностых и нулевых в Украине. Здесь я впервые, в общем-то, увидел достоверно переданный, очень советский ужас. Не русский народный, а с очень таким советским шлейфом, когда все дело разворачивается в пятиэтажках, в микрорайонах, на автобусных остановках, дачных поселках, заброшенных пионерских лагерях, в атмосфере страшных историй, которые рассказывали друг другу пионеры в пионерских лагерях. И вот эта советская жуть в романе как-будто перетянута на постсоветское пространство.

Есть два писателя, которые очень сильно меня изменили и на меня повлияли. Это Толстой и Пушкин. Однозначно. «Война и мир» — на мой взгляд, по-настоящему великая книга. Я каждый раз читаю ее совершенно по-новому, это какая-то часть моей жизни. Что до Пушкина, то речь не о стихах, хотя его детские стихи, «Руслан и Людмила» в особенности, конечно, сильно на меня повлияли. Но уже как на молодого человека на меня произвела неизгладимое впечатление пушкинская проза. Мне невероятно нравится, что это почти беллетристика, что это можно читать в поезде, в самолете, в метро, на пляже, потому что насколько это круто, настолько же это и просто.

А два автора, которых я больше всего ценю, — это Гайдар и Лесков. В Лескове есть удивительная вещь. Условно говоря, он как Балабанов — совершенно непереводимый для европейцев автор. Скажем, в «Повести на краю света», мне кажется, он больше рассказывает, чем Толстой, про веру, про православие, и заходит намного дальше и точнее, чем Толстой. В «Очарованном страннике» он почти русский Маркес. «Соборяне» — вообще отдельный мир, совершенно сумасшедший. Почему он не так громко знаменит? Почему Маркес знаменит на весь мир?

Мне нужно, чтобы не было фантастики, я ее не люблю. Мне нужно, чтобы был достаточно увлекательный сюжет, несложный, потому что я начинаю путаться. Чтобы не было каких-то сюжетов, которые были бы философско-обобщающими; чтобы все это мне рассказывалось через частную историю. Мне важно, чтобы иногда я испытывал прилив счастья от того, что я вдруг что-то понял через автора, дошел благодаря ему до какой-то мысли. Или от языка, когда какая-нибудь «Барышня-крестьянка» начинается с того, что Марья Гавриловна была воспитана на французских романах, и следовательно, была влюблена — это тоже прилив счастья.

Я больше люблю кино, просто потому что мне интересно им заниматься. Но я прекрасно понимаю, что кино — более дефективное, инвалидное искусство, чем литература. Вот вам пример. Помните, раньше были книжки из серии «Библиотека приключений»? Вот ты читаешь «Оцеола, вождь семинолов», и на какой-нибудь 30-й странице написано, что происходит сражение или приключение, а потом на 50 странице иллюстрация и подпись: «к странице 30». И как бы хорошо это ни было нарисовано, это всегда хуже, чем ты себе представлял. Литература с фантазией работает, а кино ее абсолютно обрубает. Это одна из причин, почему не надо ставить хорошие книжки. Я ни разу не видел хорошую экранизацию хорошей книжки. К тому же в кино никак не передать мыслей и чувств героя — это другая причина.

Перестройка не родила ни одной толковой книжки. Удивительное дело. Ни одна революция не обходилась без какого-то всплеска. Перестройка в этом смысле оказалась абсолютным импотентом, и это очень важный признак. Точно так же и 1990-х в литературе практически нет. А в кино есть — Балабанов. Данила Багров — уникальный абсолютно персонаж. Интересно, что он стал героем поколения, потому что на самом деле он не герой поколения, а зеркало поколения. Это, действительно, тот самый парень моего года выпуска из школы. Мы не понимали ничего, что такое хорошо и что такое плохо. Все законы просто отменились, хорошие они или плохие — неважно, их просто не было, все размылось. Каждый придумывал для себя какую-то неандертальскую логику или микрорелигию — как жить. Я помню, в год нашего выпуска директор школы заполнила половину нашего школьного подвала ящиками с водкой, которой она пыталась торговать, а наш учитель физкультуры занимался с нами каратэ и с самыми талантливыми парнями сбил бригаду. Троих из них убили буквально через несколько лет. Вся Москва торговала непонятно чем, люди просто стояли рядами, и ты через них шел. В этом смысле Данила Багров шел через эти ряды людей.