«Полчаса на сборы, потом — или за решетку, или в толпу». Рассказ Ивана Бевза «25% Бориса»

Борис придумал на годовщину свадьбы себе и жене подарок — генетический тест ДНК на происхождение. Жена ему сразу сказала:

— Борис, ты в своем уме? Давай просто в «То-Да-Се» сходим, как нормальные люди, выпьем вина, потом сексом займемся. Ты чего сочиняешь?

А он ей:

— Ну Надь, интересно же. Интересно же, Надь! Сейчас это модно. Бундаков вон выяснил, что сам татарин на треть, а жена его — на одну седьмую полячка. Вдруг мы евреи, ну вдруг? Может, репатриируемся под шумок, кто его знает?

Жена еще отпиралась, мотивируя тем, что национальность есть атавизм и мнимый социальный конструкт, кровное происхождение — фикция, нас формирует среда, обстоятельства, выбор — и новое знание не прибавляет и не убавляет от нас, а только излишне смущает и отвлекает от профессионального предназначения. Так говорила жена, добавляя:

— Вот ты, Борис, гарантийный ремонтник, а я — сотрудник отдела кадров. Ты мужик, а я баба. Оба мы средний класс из Рязани. К чему множить свои идентичности?

Но Борис, он если раз загорелся, то становился уперт, и жена в конце концов поддалась. Взяла да и плюнула в пробирку, и Борис тоже плюнул, а потом пошли пить вино и есть суши, а вернувшись домой, занимались полчаса сексом, громко и тяжело дыша друг над другом. И это была их любовь, какой они ее знали уже лет как десять, три года ровно из них в брачной жизни. Надо было уже и в декрет, и детей воспитать, и ипотеку закрыть, подходил естественный срок, это они оба знали. Все к тому шло.

Через неделю Борис и думать забыл о пробирке и сидел в своем кондиционируемом офисе магазина «Электронный рай». «Электронный рай», в свою очередь, находился в главном торгово-развлекательном центре города и предлагал широкий ассортимент техники и бытовых товаров. Техника, как и многое другое в нашей жизни, имела свойство беспрестанно сбоить. Вот и в этот раз Борис сидел, ковыряя схему микроволновки, силясь восстановить чей-то семейный комфорт. Вдруг на служебный компьютер пришло уведомление о новом письме.

«Результаты генетического теста на национальность», — прочел Борис в теме письма. Глаза побежали по строкам таблицы. «Веткина Надежда Алексеевна: 45 % — русских, 40 % — белорусов, еще 15 % — татары». Без сюрприза. «Веткин Борис Владимирович» — тут глаз замер. Ну и дела! «Веткин Борис Владимирович. Русских — 25 %, мориори — 75 %». Это еще что за новости? Сразу загуглил: мориори — коренной народ архипелага Чатем, Новая Зеландия. Последний представитель считается вымершим в 1933-м. Ну дела! Ну!

Наспех дочинив микроволновку, прибежав домой, Борис заорал из прихожей: «Надька, Надька!» Жена, недовольная, с кухни ему:

— Че орешь? В лотерею выиграл, что ли?

— Какая еще лотерея, — Борис раздражался. — Результаты теста пришли. На происхождение. Я — мориори, прикинь! Редкий представитель коренного новозеландского этноса. Возможно, последний! Чистокровный на семьдесят пять процентов.

Жена внимательно и долго смотрела из кухни.

— Понятно. А я?

— А ты чего! С тобой и к бабке ходить не надо: русская и белорусская, ну татарка чуть-чуть. Хотя бы знаем, что тест не врет.

Жена вытерла руки о полотенце и вышла с кухни в прихожую к мужу. Взяла распечатку. Прочла все раза четыре.

— Иди есть, Борис. Ужин стынет.

Борис следовал есть, но не унимался:

— А я ведь действительно в детстве смугловат был! И мать темнила насчет себя с батей. Бати так вообще в глаза не видал, а он, вишь че, оказывается. И эпикантус у меня на глазу, ага? Стало быть, монголоид. Чую в себе племенную кровь! Мне теперь, Надь, только полинезийскую кухню можно, так что ты с борщом и тефтелями-то завязывай.

И больше об этом не говорили, перешли на дела, быт, ипотеку, которую надо б закрыть. Легли спать, не целуясь и не совокупляясь. Ночью Борис проснулся от пристального взгляда жены сквозь темноту.

— Надь, ты че не спишь?

— А? Да нет, ничего-ничего. Это я с открытыми глазами сплю просто. Такое бывает. Все нормально, спи. Ничего, спи, все нормально.

Утром Борис все еще на некотором подъеме энергии отправился в офис. Вороны, собравшиеся у подъезда, вопреки обыкновению, не разлетелись, а сгрудились на пути у Бориса и стали воинственно каркать. Мориори пнул слегонца одну из ворон и весело перепрыгнул других.

— Анатолич, слыхал? — ткнул он в плечо своего коллегу, того, что обслуживал технику выездным образом и посему они с Борисом практически не пересекались надолго, но поддерживали в кратких беседах дружественно-близкий тон. — Слыхал че, Анатолич? Я генетический тест прошел, оказалось — я новый зеландец. Из племени мориори. Последний из мориори, можно сказать.

— Брешешь! — Анатолич нахмурился.

— Вот те справка, неверующий ты Фома! — улыбаясь самодовольно, протянул ему результаты Борис.

Хмурость на лице Анатолича приобретала ранее невиданные масштабы. Он выказал сомнение, что результаты теста могут быть стопроцентными.

— Двухсотпроцентными, чудак ты на букву «м»! В Надьке моей как есть славянские корни нашли, — упивался своим торжеством мориори.

— Все ясно, — сказал омраченный Анатолич и удалился ремонтировать холодильники.

Борис решил, что коллега из низменных своих побуждений ему позавидовал.

День двигался тихо, микроволновок было всего штуки три, да еще один блендер, и, расправившись с ними досрочно, Борис понесся на встречу со своим корешем и одноклассником Ибрагимом, с которым имел договоренность раз в квартал ходить в баню. То был как раз банный день. Ибрагим работал в патрульно-постовом ведомстве участковым уполномоченным и всем подряд затирал за профилактику правонарушений как метод полиции будущего.

— Это дело известное, — и теперь кричал в парилке Ибрагим, обрабатывая березовым веником спину Бориса, — что если из общественных пространств удалить лишние элементы, нарушающие баланс сил в природе, то мигом все кипежи прекратятся. Лишнего элемента по глазам видать, у меня чутье — во! Но разве каждого так рассмотришь? Вот если б нам в ведомство аппарат, который по камерам глаза считывает, мы б их всех, сука, заведомо порешали! И гомосеков, и либерастов, всех чик-чик-чик! Есть, говорят, система в Китае, лунъянь (что в переводе — «очко дракона») — сразу схватывает, понял? У кого глазки-то бегают.

— Понял, — стонал Борис под ударом березы. — Правду говоришь, Ибрагим. Так их, чик-чик. А я тут, к слову, проверился на национальность!

И сызнова объяснял свое новооткрывшееся происхождение. Ибрагим, как водится, поначалу не верил:

— Ты ж, брат, рязанский, и мамка твоя из рязанских была, дай бог упокоения в загробном мире.

Но на выходе из парилки мориори протягивал результаты анализа плевка в пробирку, и лицо Ибрагима в чем-то начинало походить на лицо Анатолича. Он переспрашивал, точно ли, верно ли и абсолютно ли наверняка? Борис ручался за лабораторию на материнской могиле.

Ибрагим сидел в предбанном загончике без полотенца, опустив мохнатую голову книзу. Мимо ходили толстые запыхавшиеся мужички, забавно потрясывая причиндалами. До Бориса доходило постепенно, что хорошего впечатления его новости не производят. Он постарался перевести разговор: дескать, как там Люська, как спиногрызы, готов ли дачный ремонт? Ибрагим оборвал его на полуслове:

— А ведь мы с тобой, Борька, пуд соли вместе сожрали! Я у тебя на всех контрольных списывал, помнишь ты? Из одной бутылки запрещенные препараты употребляли ингаляционно.

— Было такое, — оторопело реагировал на него Борис.

— Я тебя веником только что парил, — чуть не плача продолжал Ибрагим. — А теперь что мне думать? Ты, выходит, шпион? Иностранный, сука, агент? Впрочем, у меня подозрения были, у тебя в глазах что-то ненашенское всегда мельтешило. У-ух, Иуда!

— Да я ж...

— Пшел отсюда! С глаз моих вон, рептилия, бля, подколодная! Будь благодарен, что я на месте тебя не давлю!

Борису становилось не по себе, он спешно натягивал брюки и под Ибрагимовы крики упаковывал простыню с тапками в сумку. Выбежав на улицу, он был столь растерян, что всю дорогу домой не снимал банной шапки, так в ней и шел. На улице ему мерещилось, что окружающие смотрят на него исподлобья. Какая-то бабка с будто нарочно двинула его в плечо и наехала тележкой на ногу. Борис невольно ускорился. Родная улица также почудилась ему перекошенной, солнце глядело из-под туч ненавистнически. Может, дело в погоде? Метеобури? Марс в третьем доме?

В прихожей Борис, уже предчувствуя лихо, опасливо кликнул жену: «Надька!» Никто не ответил. Борис на деревянных ногах зашел в спальню, не разуваясь. Жена выбирала платья из шкафа и бросала прямо с вешалками в чемодан.

— Надь, ты че делаешь? — спросил Борис, впрочем, уже понимая занятие жены.

Супруга, не оборачиваясь от шкафа, ему:

— Я так больше не могу. Я не знаю, с кем я живу. Мне страшно. Ты — чужой человек. Ты не тот, за кого я выходила замуж. То есть на двадцать пять процентов, может, и тот... Но двадцать пять процентов — это очень мало, чтобы любить и жить в согласии, чтобы это все, — руками она очертила их спальню, — продолжалось. Мы оба знаем, что семьдесят пять процентов непонятно кого — они в итоге возобладают над двадцатью пятью. Я думала всю ночь. Для меня это был экзистенциальный выбор — та женщина, которая могла остаться с тобой, несмотря ни на что, — ее больше не существует. Есть только та, которая покидает тебя прямо сейчас. Прими это без скандала, пожалуйста. Три дня я поживу у матери, в холодильнике есть котлеты. Потом — сам понимаешь.

— Надя! — только и успел крикнуть Борис вслед закрывшейся двери.

Вечер прошел для Бориса оцепенело. Он открывал холодильник, тупо смотрел на котлеты, закрывал холодильник, садился на стул и вставал с него. Потом лег спать прямо в одежде и утром, как по привычке, пошел на работу.

В этот же раз ему не казалось, а точно — люди на улице и в районе, где он провел всю свою жизнь, глядели на него подозрительно, переговаривались, тыкали пальцем. На подходе к «Электронному раю» за Борисом увязалась группа на вид агрессивных подростков. Один из них свистнул Борису на ухо так, что тот вздрогнул и резко прибавил шаг. Зайдя в здание торгового центра, он прижал за собою дверь и поспешил к рабочему месту.

— Куда?! — за плечо его схватился охранник торгового центра.

Охранник был сед и по-старчески худощав, он вряд ли мог нанести потенциальному противнику серьезный урон, но Борис прочитал у него в глазах азарт гладиатора: де, только дернись, дай мне только повод.

— Я к себе на работу, пустите! — пикнул Борис, ощущая потерю остатка уверенности.

На писк его из офиса выбежали Анатолич и их совместный с Борисом начальник по фамилии Шпалов. Оба будто заранее все запланировали и действовали как по инструкции. Анатолич загородил своим телом вход в офис, начальник по фамилии Шпалов достал из папки бумаги:

— Значит, так, Веткин. Со вчерашнего дня по собственному. Здесь ставишь подпись. Нам тут всякие мориори к х*** не сдались. Если б я только знал при приеме тебя на работу! Да, в общем, ловко ты нас всех за нос водил.

— Супостат, — зашипел Анатолич, — мориорская рожа.

— Вот именно. Зарплату тебе задним числом выплатят. Точнее, четверть зарплаты, за твою русскую часть. Все, и на этом спасибо скажи.

— Аркадий Валерьевич, да как же!.. — Борис был готов упасть на колени.

— Молчать! Давай подписывай — и чтоб больше сюда ни ногой.

Повинуясь грубому натиску, Борис подписал документы и покинул здание своей работы, которой отдал восемь лет жизни. Но куда идти дальше, этого он не знал, поэтому тут же осел на ступеньки ТЦ и обнял обеими руками нагревшуюся от напряжения голову. Он не знал, сколько так просидел, пытаясь логически объяснить подобное к себе отношение.

На площади перед торговым центром стал скапливаться сгусток народа. Глядя на Бориса, вокруг перебуркивались бабки, лаяли псы, требовательно плакали дети. Наконец, ко входу подъехал полицейский автомобиль, включив на секунду сирену. Из него выпрыгнули три вооруженных мента. За их могучими спинами прозвучал голос участкового уполномоченного Ибрагима. Ибрагим заговорил в громкоговоритель:

— Веткин Борис Владимирович восемьдесят девятого года от роду. Вы обвиняетесь в преступном сокрытии своего происхождения...

В этот момент Борис словно очнулся, встал, вскинув руки, и что было мочи:

— Товарищи! Миленькие, родненькие! Вы ж меня все как облупленного знаете! Ну какой же я мориори? Это шутка! Ну сделал я глупость, ну оступился, виноват, в чем точно, не знаю. Но дайте мне второй шанс! Дайте я этот тест гребаный пересдам, там какая-то ошибка, это же так не бывает, в самом деле!

Толпа закипела и предприняла движение к наступлению на Бориса, но полицейский наряд уже его оцепил и держал оборону. Лица людей смешивались в густую сердитую массу, руки жестикулировали, покачивая кулаками. С разных сторон в Бориса полетели огрызки яблок, окурки и мелкие камешки.

Ибрагим опустил громкоговоритель и подошел к своему бывшему другу вплотную.

— Боря, сука! Слышишь меня? В уголовном кодексе пока нет такой статьи, но мы тебе обязательно что-нибудь инкриминируем. Так что давай подобру-поздорову собирай манатки и п***** нахер из города. Полчаса на сборы, потом — или за решетку, или в толпу. Сам знаешь, как они тут за последние триста лет одичали. Вздернут тебя на фонаре, это еще в лучшем случае, и правильно сделают. Так что давай, я тебе путевку в жизнь дарю. Аллé, сука нах!

И Борис сел в машину и поехал вместе с уполномоченным участковым домой, собрал в узелок небольшой набор вещей первой необходимости и стал покидать чертоги города в пешем порядке. По пути один находчивый гражданин вспомнил древнюю традицию и накинул Борису на шею петлю, а конец веревки отрезал. Другой гражданин стукнул его по спине длинной палкой, а третий попросту плюнул в лицо и матерно обругал.

Так уходил Борис из родного города — с узелком за спиной и петлей на шее, оплеванный и всеми хулимый. Он шел бесцельно вперед, то и дело вздыхая, шел, покуда не стало смеркаться.

В сумерках изгнанник обнаружил вокруг себя поле с травой по колено. Но заката не было, только темно-серые тучи и бесконечная рязанская степь, сливающаяся с горизонтом. Борис достал из узелка пачку сигарет, сел на траву и закурил, пытаясь осознать свое положение.

Стемнело. Изгнанник подумал, что чрезмерно устал, чтобы продолжать двигаться дальше неизвестно куда, а стало быть, придется спать тут, да, прямо вот в этом поле. Хотелось еще жрать, но в узелке и в карманах ничего не отыскалось, кроме проклятой бумажки с результатами теста. Борис еще раз изучил ее содержимое — да, все по-прежнему, 75% ненавидимых всеми аборигенов. Злость охватила Бориса, злость и обида, и он сжег документ вместе с паспортом и со всеми купюрами и посыпал голову оставшимся пеплом. Затем, пребывая в остекленелом отчаянии, лег на траву и горько заплакал, погружаясь в младенческий сон.

Но спал он недолго: его потревожил невнятный шорох в траве и шаги, размноженные по пространству степи. Кто-то огромный, стоя прямо над ним в темноте, звал Бориса по имени, но это было не имя Борис, а нечто другое, только по интонации он догадывался, что обращаются именно к нему и что его окликают. И за тем голосом повторяли другие — десятки, а может, и сотни чужих голосов, мужские и женские, детские и престарелые. От страха изгнанник вскочил на ноги и приготовился защищаться. В темноте не представлялось возможным различить никаких очертаний.

— Кто здесь? Что вы от меня хотите? — выкрикнул он.

— Все нормально, — медленно и отчетливо проговорил вождь. — Ты теперь среди своих.