Чтение выходного дня: фрагмент нового романа Анни Эрно «Дневник улиц»
В поезде Сержи—Париж две женщины, сидя друг напротив друга, листают каталоги товаров. Та, что помоложе, торжественно начинает: «Моя мать до сих пор не оправилась после того, что случилось в их доме». Другая поднимает на нее любопытный взгляд. Тогда первая продолжает. Прямо перед нами (многие пассажиры стоят в проходе, кое-кто прислушивается) разворачивается история, в которой есть главная героиня — пожилая женщина с язвами на ногах, — место действия — многоэтажка, где живет мать рассказчицы, — и перипетии: старухи давно не видно, в ее квартире тихо, потом доносятся стоны, мать пытается уговорить главного по дому открыть дверь, тот отказывается, тогда вызывают полицию. Действующие лица делятся на «хороших» (мать) и «плохих» (управдом). Трагический исход предугадывается по тону и динамике повествования: женщина нагромождает зловещие подробности — «выломать дверь не могли, она очень крепкая, дом-то старый», — указания времени — «позавчера», «вчера», — всё ближе подбираясь к ужасу настоящего. Она сама себя обрывает — «короче говоря», — потом продолжает, изображая удивление — «и что же вы думаете!», — быстро облизывает губы, взмахивает рукой. На лице рассказчицы нескрываемое удовольствие, взгляд опущен, порой поднимается на изначальную слушательницу — сидящую напротив женщину (которая теперь — фигура номинальная, ведь настоящая аудитория — это люди, толпящиеся в проходе между сиденьями). Бесстыдная радость вещать на публику, неприкрытое наслаждение процессом, замедлиться, приближаясь к концу, нарастить возбуждение слушателей. Любое повествование подчиняется законам эротики. В конце концов старуху нашли мертвой: ее труп пролежал в квартире неделю.
(Замечаю, что всегда ищу в реальности признаки литературы.)
Новый город под мартовским солнцем. Никакого объема, только тени и свет, парковки чернее обычного, бетон сияет. Место, у которого всего одно измерение. У меня болит голова. Кажется, будто в этом состоянии я могу проникнуть в саму сущность города — белый, далекий сон шизофреника.
На машине мимо Сен-Дени, небоскреб «Тур-Плейель». Непонятно, живут ли там люди или всё занято офисами. Издалека он пустой, черный, зловещий.
В газете «Либерасьон», историк Жак Ле Гофф: «В метро мне не по себе». Будет ли тем, кто ездит на метро каждый день, так же не по себе в престижном университете? Этого мы никогда не узнаем.
По телевизору репортаж о приюте «Мэзон де Нантер». Тут живут пожилые люди, молодые девушки, семьи с детьми. Их всех объединяет несамостоятельность, неспособность работать, обеспечить себе жилье, строить планы на завтра, на жизнь. В мире им нет места — только здесь. Обеденные залы со столиками на шестерых, чистенькие комнаты с покрывалами в цветочек. Люди попадают сюда из поколения в поколение: двадцатилетняя девушка, а рядом — мать, толстая слепая женщина. Всеобщая безропотность, замороженность. Во дворе какой-то мужчина собирает камни и узорами выкладывает их вокруг деревьев. Он говорит, что камни не должны болтаться без дела. Это последний сюжет репортажа, голос за кадром комментирует: «В этих словах звучит сама суть приюта "Мэзон де Нантер", где у всего — и у всех — есть свое место». Для красивой концовки берут действия одного человека, отдельный кусочек жизни, и превращают его в символ, в фигуру речи. Это отвлекает от вопроса, как этот мужчина оказался в приюте и почему, если репортеру и телезрителям страшно даже представить себя в таком месте, другие люди чувствуют себя там, вдали от мира, счастливыми.
На вокзале Сен-Лазар в поезд до Сержи садятся друг напротив друга мать и дочь, разговаривают в полный голос. Дочь читает журнал «Телерама», комментирует: «Гляди-ка, по ящику сегодня "Корова и солдат"!» и т. д. Мать достает пачку чипсов: «С луком!» Обе по очереди берут из пачки и съедают всё до конца. Мать: «Как приедем, сходим в супермаркет». — «Не, я лучше телик посмотрю». — «Ладно, как хочешь». Они считают, что вправе посвящать в свои мысли весь вагон; к чему стесняться — они явно гордятся своей общественной ролью и знают, что их слушают, на них смотрят. Желание похвастаться близостью между матерью и дочерью, доверительными отношениями, которым, как им кажется, все завидуют. Обе в спортивных костюмах, эспадрильях и коротких носках, возвращаются с бретонского побережья.
Снаружи гипермаркет «Леклер» похож на стеклянный собор. Внутри ходишь по широким рядам между громадными стеллажами и вдруг видишь у задней стены, за прозрачной перегородкой, мужчин и женщин в белом — халаты, шапочки, резиновые перчатки, — разделывающих мясо. Висят окровавленные туши. Словно, нагрузив тележку продуктами, вдруг оказываешься на вскрытии в морге.
У касс инвалид в кресле смеется вместе с кассиршами — те посылают его узнавать цену товаров без штрихкода. Он кладет упаковку на колени, едет к нужному стеллажу, возвращается. Кассирши смеются над его усердием, какой он перед ними покорный. Он счастлив быть в центре внимания этих красивых насмешливых девушек, а те рады, что в их распоряжении мужчина, которого можно не бояться, и гоняют его туда-сюда, как собачонку.
В ожидании приема у дантиста мы читали журналы, разложенные на столике. Трое пациентов, не знакомых друг с другом. Треск мопеда под окном (зал ожидания на первом этаже). Молодой мужской голос окликает кого-то вдалеке: «Эй, ты в воскресенье будешь?» Ответа — то ли парня, то ли девушки — не разобрать. «Смотри, не опоздай!» — снова кричит голос. И еще громче: «Ну давай! Только не всем!» Смущение в зале ожидания из-за этих слов, из-за положения, в котором мы оказались, — незнакомцы в роли невольных шпионов. То, к чему в одиночку мы отнеслись бы с веселым любопытством, при чужих стало непристойным.