Необычные СИЗО и их обитатели: «Кремлевский централ». Отрывок из книги «Кому на Руси сидеть хорошо?»

В этом изоляторе находились Михаил Ходорковский, патриарх криминального мира Вячеслав Иваньков по прозвищу Япончик, самый эпатажный бизнесмен Сергей Полонский, экс-министр экономики Алексей Улюкаев, экс-губернатор Сахалина Александр Хорошавин, «ночной губернатор Петербурга» Владимир Кумарин и т. д. В 2022 году самый знаменитый СИЗО страны стал единственным (!) в Белокаменной, где не просто нет перелимита, но даже половина камер пустует. Это нонсенс, который заставил некоторых предполагать: в «Кремлевском централе» освобождают места для особых преступников, связанных со спецоперацией на Украине. Но нет, в легендарном СИЗО по-прежнему содержатся только чиновники, бизнесмены, спортсмены и те, кого считают лидерами ОПГ (иногда это одни и те же люди). Объединяет их одно: им не могут гарантировать безопасность и тотальную изоляцию ни в одном другом СИЗО.

СИЗО No1 — лучший в России по условиям содержания. Нет ни равных, ни даже близко к нему приближающихся. Но «золотая клетка» — все равно клетка.

«Кремлевский централ» располагается на той же территории, что и «Матросская Тишина». У них один и тот же адрес и даже один КПП. Но если вы побываете сначала в одном, а потом в другом изоляторе, то испытаете когнитивный диссонанс. Вам покажется, что два СИЗО находятся в разных пространстве и времени. «Матросская Тишина» застряла в 1990-х, «Кремлевский централ» благополучно перешел в 2022-й. Но вот вам несколько зарисовок с натуры.

«Матросская Тишина». Корпус No3. Первый этаж.

Коридор мрачный, темный, вонючий, с плесенью на стенах и выбоинами в полу. Тараканы и крысы чувствуют себя здесь хозяевами (и везет тем камерам, куда хотя бы изредка заглядывает кто-то из местных котов). В первой же камере мы ощущаем удушающий запах плесени и видим убожество убранства. Люди спят на цементном полу. Ни вентиляция, ни вытяжка не работают. В другой камере стоит запах грязного вокзала постперестроечного периода.Заключенные просят заглянуть в туалет:

— Можно сделать что-то с унитазом? Уже больше трех месяцев снизу течет вода, а смыв не работает. Из него выпрыгивают крысы. Одна из них, самая наглая, ходит прямо по нам, когда мы спим! Это страшно: вдруг нос откусит? Но главное, она наши продукты жрет.

— Разве это не мрак? — спрашиваю у сопровождающего сотрудника. Тот грустно кивает.

Другой корпус. Карантин.

В камерах, рассчитанных на четыре человека, мы видим по семь-восемь. В тех, где кроватей 8–10, содержится не меньше 16 человек. Они спят по очереди. Нет ни телевизоров, ни холодильников. Заключенных не всегда выводят на прогулки, потому что не хватает сотрудников. Многие арестанты просят, чтобы позвали врачей. Медики объективно не успевают обходить все камеры даже пару раз в неделю, потом что тут почти 2000 сидельцев (из них около 500 «лишние», то есть не имеют своего спального места).

В день нашего визита в «Кремлевский централ» здесь содержались 69 заключенных (в некоторых московских СИЗО столько пребывают в одной камере). А вообще лимит у «Кремлевского централа» —125 сидельцев. Непонятно, почему при наличии свободных мест людей отсюда вывозят туда, где от перелимита задыхаются. Вот, скажем, не так давно вывезли в СИЗО No4 (который забит арестантами до отказа) бывшего заместителя министра МЧС Андрея Гуровича. Выходит, показали, как хорошо он мог бы сидеть, а потом поместили в жуткие условия?

А вот как сидят в «Кремлевском централе». Все камеры, коих 29, совершенно идентичны (в эту проверку мы прошли весь изолятор, заглянули в каждую). Небольшие (рассчитаны на четыре–восемь человек), с окнами нормального размера и работающим санузлом. В каждой есть телевизор, холодильник, радио. Ни в одной нет плохих матрасов. Везде достаточное освещение. Ни грибка, ни плесени, ни крыс, ни тараканов. А какая там вентиляция! Это действительно идеальные камеры. В самом СИЗО есть платные спортзал и душ, услуга по доставке электронных писем, здесь можно заказать еду из «ресторана» (комплексный обед от ФГУП) и редкую литературу из книжного магазина.

— На этот изолятор грех жаловаться, — говорит арестант в кроксах (самая распространенная у сидельцев «Кремлевского централа» камерная обувь) в первой же камере. — Вот если бы все были такие, как он. Но это, видимо, нереально сделать. Он прав в том смысле, что сделать идеальным маленький СИЗО на сотню арестантов гораздо проще, чем огромный, рассчитанный на 1000–2000 или даже больше заключенных. А в Москве все СИЗО, за исключением этого, именно гигантские.

Мы идем из камеры в камеру и обращаем внимание на все, но, честно говоря, даже и придраться особенно не к чему. Заметили, что на некоторых окнах есть пленка. Заключенные в таких камерах не могут не просто разглядеть небо, но и вообще устремить взгляд вдаль (а из-за этого портится зрение).

— Для нас это некритично, поскольку у нас есть альбом для тренировки зрения, — говорит арестант и показывает большую книгу с картинками для расфокусировки взгляда. В абсолютном большинстве камер хвалят и СИЗО, и его начальника Андрея Селюнина, просят записать в журнал проверок благодарности.

— Профилакторий! Только без клизм, — шутит один из сидельцев.

Но кто же эти люди, которым не посчастливилось попасть за решетку, но при этом повезло с почти идеальными условиями?

В первой же камере узнаю двоих — их лица не так давно показывали в новостях. Это бывший замглавы Пенсионного фонда (суд приговорил его к четырем годам, ждет апелляции) Алексей Иванов и армянский бизнесмен Борис Авакян (подозревается в неуплате таможенных платежей, был в федеральном розыске).

В другой камере узнаем члена исполкома Олимпийского комитета России, президента Федерации водного поло России, Российской федерации прыжков в воду и Федерации синхронного плавания России Алексея Власенко. Он благодарит руководство за нормальные условия содержания и хорошее отношение.

— Только нам почему-то не разрешают брать еду на суд, — замечает Власенко (обвиняется в мошенничестве в особо крупном размере, под арестом уже больше года). — Выдают на целый день сухпаек, который есть невозможно. В итоге по дороге и в суде подкармливают арестанты из других СИЗО. И можно ли что-то сделать с комнатой для заключенных в Мосгорсуде? Это пыточная. Там сидишь как в холодильнике, так мало места.

Власенко говорит, что пытается поддерживать в камере спортивный дух, приучает всех к физическим занятиям. «Соревнования устраиваем — кто больше отожмется».

Вместе с Власенко сидят начальник департамента информационных технологий Пенсионного фонда Дмитрий Кузнецов (получение взятки в особо крупном размере с использованием служебного положения по предварительному сговору), топ-менеджер Росрезерва Вадим Гаврилов (инкриминируют хищение), управляющий директор Сбербанка Евгений Зак (по делу о мошенничестве) и известный амурский золотодобытчик, создатель компании, открывшей десятки рудников, Павел Мысловский (обвинен в растрате, позже переквалифицированной в мошенничество).

— Интересная у вас компания, — замечаю я. — Есть о чем поговорить друг с другом. Можно даже разработать какой-то проект государственного значения.

— Можно, — говорит Зак. — Но пока я, например, пишу диссертацию по экономике образования.

Один из арестантов показывает книгу «Атлант расправил плечи» Айн Рэнд. И наизусть цитирует: «Если преступников недостаточно, нужно их создавать. Принимается такое количество законов, что человеку невозможно существовать, не нарушая их... Издайте законы, которые нельзя ни соблюдать, ни проводить в жизнь, ни объективно трактовать, и вы получите нацию нарушителей, а значит, сможете заработать на преступлениях».

Разве это не актуально?

Надо сказать, что ни в одном другом СИЗО всем им не смогли бы обеспечить безопасность. Так что никто бы не гарантировал, что с этими людьми не случилось бы того, что произошло с исполнительным директором «Роскосмоса» Владимиром Евдокимовым (напомню: он был найден мертвым в СИЗО No5 в камере, где отсутствовало видеонаблюдение).

Именно этим объясняется содержание в «Кремлевском централе» Семена Токмакова — главного фигуранта по делу националиста Максима Марцинкевича по прозвищу Тесак. Сам Тесак был найден мертвым в камере Челябинского СИЗО, его ближайшие соратники покончили с собой при странных обстоятельствах.

Токмаков содержится сейчас в «одиночке», но на отсутствие соседей не жалуется. К слову, недавно суд приговорил его к пяти годам за сопротивление сотрудникам спецслужб во время задержания в его доме под Сочи. Мать Семена прикована к кровати (ее парализовало в результате нападения неизвестных), мечтает только о том, чтобы увидеть сына перед смертью...

— Моя фамилия Инкин.

— А моя Янкин. И заметьте, мы не шутим.

Арестанты улыбаются. Да уж, видимо, руководство СИЗО, решившее поместить их в одну камеру, не лишено чувства юмора.

Управляющему директору дивизиона «Цифровые платформы образования» Сбербанка Максиму Инкину в СИЗО нравится все, кроме самого лишения свободы. К слову, по статье 159.4 УК РФ «Мошенничество в особо крупном размере» ему может грозить до 10 лет тюрьмы. Константин Янкин, в прошлом глава МИЦ Пенсионного фонда, рассказывает, что выиграл дело в ЕСПЧ по поводу длительного времени содержания в СИЗО.

Вместе с ними сидит в прошлом журналист, предприниматель и министр правительства Северной Осетии Алан Диамбеков.

— Почему в СИЗО нельзя калькулятор? — спрашивает он. — У меня экономическая статья. Все обвинение — это документы с цифрами. Невозможно посчитать оценочные акты без калькулятора.

Вопрос, к слову, не праздный. Многие предприниматели и чиновники, оказавшись за решеткой, просят калькулятор. В других СИЗО счетный прибор иногда разрешают, но в «Кремлевском централе» почему-то нет.

Диамбекову и Сергею Такоеву (он в другой камере), который был председателем правительства республики, вменяют один эпизод от 2015 года (связан с приобретением в собственность республики объекта недвижимости под организацию «Технопарка» по завышенной цене).

Диамбеков обращает наше внимание, что в новых ПВР ничего не сказано про плечики для одежды. Именно из-за этого в камерах стали их изымать.

— А как хранить костюм, в котором вывозят за суд? Как сушить постиранные вещи? И почему не разрешают влажные салфетки, если в ПВР в списке новых разрешенных предметов и вещей написано просто «салфетки», но не уточняется, какие именно?

Все эти вопросы более чем актуальны. Дело в том, что новые ПВР в разных СИЗО стали трактовать по своему усмотрению: то, что разрешают в одном, категорически запрещают в другом.

В следующей камере мы обнаружили в прошлом главного тюремного врача Москвы (был лучшим за всю историю начальником больницы «Матросской Тишины», уволен 1 августа 2022 года, когда уже сидел в этом СИЗО) Александра Кравченко. И как не спросить его про тюремную медицину?

— На хорошем уровне, — говорит Кравченко, обвиненный в том, что улучшал условия содержания пациентов «путем направления их на лечение в гражданские больницы». — Но это вызвано объективными факторами. Ставка фельдшера одна и та же — что на маленький, что на большой СИЗО (один специалист на 100 и один — на 2500 человек).

Его сокамерник — в прошлом сотрудник ФСБ Евгений Свиридов — рассказывает, что ему даже зубную коронку сделали, причем весьма качественно. В их камере полно хороших книг по истории и философии, есть произведения современных авторов, таких как Леонид Парфенов и Михаил Зыгарь* (Внесен в реестр СМИ, выполняющих функции иностранного агента). Замечаю лежащие на столе раскраску-антистресс и комиксы Marvel, а также роман «про сверхчеловека» (так написано на обложке).

В коридорах каждого этажа висит памятка про запрещенную и признанную экстремистской в России АУЕ. Но, кажется, тут никому в голову не придет «гонять дороги», назначать «смотрящих» и «положенцев». В СИЗО 99/1 все равны.

Олег Медведев, которого некоторые СМИ называли главным авторитетом страны, ни на что не жалуется. Говорит:

— Не сахарные. Потерпим. Вот женщин и несовершеннолетних за решеткой жалко.

Показывает книги. Читает сейчас анархиста Петра Кропоткина и питерскую писательницу Татьяну Москвину (скончалась летом 2022 года). На тумбочке лежит еще одна книга. Название говорящее: «Мы живые».

Идем дальше. В нескольких камерах называют статью, по которой обвиняются, и она относится к Уголовному кодексу СССР. Как такое может быть?

— Преступление было совершено 26 лет назад, — говорит один из таких заключенных Дмитрий Маденов. — Так что 102 УК СССР (сейчас это 105 УК РФ «Убийство»). Речь о стрельбе, произошедшей в 1995 году в кафе «Трактир на Мытной», где в бандитской разборке два человека были убиты, а еще двое ранены.

Похожая история у Степана Кузьмина, которого ровно 10 лет назад оправдали присяжные по делу об убийствах банды скинхедов, а недавно следствие его снова за это же арестовало.

Краснодарский предприниматель Геннадий Родионов жалуется на серьезные проблемы со здоровьем. Список болезней более чем внушительный, да и возраст. «Немеет рука. Лекарства, которое дают, не подходят».

— Мне нужен кардиолог, но в медчасти сказали, что следователь не разрешает, — говорит Родионов. — Почему следствие вмешивается в процесс моего лечения?

Очередной арестант — основатель процессинговой компании ChronoPay Павел Врублевский (задержали по подозрению в мошенничестве) — просит сообщить о нем уполномоченному по защите прав предпринимателей в России Борису Титову, потому что считает: ничем иным, кроме предпринимательства, не занимался, а брать под стражу бизнесменов закон запрещает.

В соседней с ним камере сидит совладелец известного «Чайного дома» Леонид Венжик, но у него оснований для обращения к уполномоченному вроде как нет: арестован по подозрению в посредничестве во взятке в особо крупном размере.

В камере вместе с бывшим руководителем аппарата главы МЧС Вадимом Сойниковым (задержан по делу о превышении должностных полномочий) содержится экс-замначальника 8-го отдела Управления «К» ФСБ РФ.

Заключенные Игорь Фролов (уже осужден, ждет этапа в колонию) и сотрудник Росгвардии Бахарев говорят, что проблем нет, атмосфера соответствует тюремной.

В следующей камере заключенные — среди них экс-чиновник Минкультуры Борис Мазо, арестованный по делу о хищении, иностранный гражданин Спектор, взятый по делу о посредничестве во взятке, экс-глава Осетии Сергей Такоев, бывший сотрудник администрации Чеховского района Московской области Игорь Грыжанов, которого обвиняют в хищении, — подготовили целый перечень вопросов, которые касаются новых ПВР.

— В этих правилах нет понятия «промышленные товары». В итоге у нас стали изымать не только вешалки, но и разделочные доски. Резать продукты прямо на столе мы не можем — иначе нас обвинят в повреждении казенного имущества. Так что пытаемся делать это на тарелке. Но вот новая беда: запретили иметь более двух тарелок на одного человека. Как нам быть? Запретили резиновые перчатки, так что теперь убирать туалет надо голыми руками (а ведь мы используем чистящие средства). БАДы в медицинских передачках больше не пропускают, хотя некоторые из них — это, по сути, обычные витаминные комплексы.

— И все же здесь намного лучше, чем в «Лефортово», — говорит бывший чиновник Минкульта Борис Мазо. — Я уже несколько лет сижу. Скоро буду про себя говорить: «Человек тюрьмы»...

Среди всего этого ян (мужского) есть и инь (женское) начало. Единственная женщина во всем СИЗО — в прошлом юрист Ольга Голубева. Она уже осуждена по 159-й, часть 4 («Мошенничество в особо крупном размере») на два года. Сидеть осталось совсем ничего — до декабря.

— Это только кажется, что мало... — вздыхает она.

Все это время она провела в одиночной камере. Шахматы и шашки, которые здесь лежат, ей ни разу не пригодились. Ольга поднимает важнейший вопрос про детей осужденных, которые, по сути, подвергаются дискриминации. Ведь если мать или отец когда-то получили срок, это автоматически ставит для детей запрет на прием на работу в госслужбу, в некоторые общественные движения.

— У меня сын окончил колледж полиции. После того как меня осудили, на работу по профессии его не возьмут. Получается, что дети отвечают за родителей. Чтобы не испортить им карьеру, нужно сделать так, чтобы лишили родительских прав. Я не шучу. Это единственный вариант. Я детям написала, что готова — пусть меня лишают, только бы у них все было хорошо.

— Это же абсурд, — замечаю я.

— Это нынешние реалии, — отвечает она.

— Спасибо, что пришли! — бросается к нам совсем юный заключенный по фамилии Кондрат. — Они перед вашим приходом специально вывели его, чтобы вы не увидели.

— Кого?

— Сатаниста. Людоеда.

— Давайте по порядку. Это вы про соседа?

— Да. Понимаете, он не совсем здоровый человек. У него расстройство личности. Он людей убивал и ел. И вот все это он каждый день и каждую ночь рассказывает.

Кондрат говорит об Андрее Трегубенко, который обвиняется в совершении ритуальных убийств и употреблении человеческой крови «ради здоровья». Самого Трегубенко я видела в апреле этого года во время проверки Центра им. Сербского. Помню, мы тогда его застали в кабинете психолога, где он рисовал чудовищ. Смотреть на эти рисунки, честно признаюсь, было жутко. Да и сам молодой мужчина выглядел устрашающе: весь в татуировках, которые, по его словам, имеют исключительно оккультное значение. Но тогда Трегубенко уверял, что раскаялся, отошел от Сатаны и якобы даже пришел к православной вере. По крайней мере, нас он просил привести к нему батюшку и принести религиозную литературу. Выходит, врал?

— Он круглые сутки рассказывает, что собирается покончить с собой, — продолжает Кондрат. — Я не могу это слушать. Это кажется тем более кощунственным, что сначала меня поставили на учет как склонного к суициду (хотя я глубоко верующий), а теперь заставляют слушать про способы совершения самоубийства, о которых рассказывает Трегубенко. А эти его истории о сатанизме! При этом администрация СИЗО отлично знает мое отношение к религии.

Кондрат не врет. Когда его арестовали, мне звонили прихожане храма, в котором он был алтарником. Они говорили, что он много лет служил в церкви. К слову, вменяемые преступления тяжкие: студент-отличник московского вуза якобы был организатором убийств. Его мать сейчас тоже в СИЗО No6 по обвинению во взятке, сын в «Кремлевском централе» — обвиняется в заказных убийствах. А отец — между прочим, в прошлом заместитель генерального прокурора России (!) — пытается доказать невиновность членов своей семьи. Но эта история заслуживает отдельного рассказа. Меж тем заключенный Кондрат продолжает:

— Трегубенко написал два заявления, где указал, что чувствует агрессию и может причинить вред сокамерникам. Он просил перевести его в другую камеру. И что? Ничего! Мы просим рассмотреть вопрос о переводе Трегубенко. Но оказывается, это не единственная проблема.

— С мая этого года стали требовать особой заправки кровати, — продолжает Кондрат. — По три-четыре раза в день в «домофон» неизвестный невидимый сотрудник кричит, что я неправильно заправил кровать и буду наказан за это. При этом способы заправки кровати в ПВР не предусмотрены. Так что требования считаю незаконными. Еще одно новшество этого СИЗО: если ты встаешь с кровати (сходить в туалет, попить и т. д.), то должен мгновенно все с нее убрать — книги, тетради. Чем это регламентировано?

Еще один житель этой камеры — предприниматель из Ижевска Сергей Магданов, который, как писали СМИ, подозревается в том, что организовал в даркнете фирму, принимающую заказы на убийства. В постановлении о его аресте говорится об убийстве семейной пары в лесу под Владимиром. В момент проверки ОНК Магданова в камере не было. Но сразу после он написал супруге, что его якобы специально вывели и продержали в следственных кабинетах, чтобы он не мог что-то рассказать правозащитникам.

Наверное, кто-то позавидует арестантам «Кремлевского централа». Кто-то скажет, что жаловаться на дозаправку кровати, в то время как другие заключенные живут в скотских условиях, мягко говоря, неэтично. Но в том-то и дело, что до приговора суда перед законом все равны. А значит, претензии к тюремной администрации предъявлять можно и нужно, только так реально добиться соблюдения прав людей за решеткой. Иначе мы неминуемо скатимся к тем временам, когда заключение человека в тюрьму (хотя его вина еще даже не доказана) фактически означало его смерть.