Сооснователь «Фаланстера» Борис Куприянов — о критериях великой литературы и забытых книгах

Иван Наживин — это толстовец, иммигрант, писавший большие исторические романы. «Кремль» у него тоже отличный — это толстенный, большущий, неподъемный, классический роман-хроника, как «Хождение по мукам» Толстого и «Жизнь Клима Самгина» Горького, отчасти как «Доктор Живаго». Наживин описывает жизнь либерально-интеллигентского общества в небольшом русском уездном городе. Это общество рассыпается, разваливается, погибает, а главный герой, классический русский интеллигент, доживает свою жизнь в Париже.

Все дети рождаются на книгах. Когда я был совсем маленьким, два-три года, мать читала мне в огромном количестве Пушкина и Лермонтова (я до сих пор помню «Мцыри» наизусть), но нельзя сказать, что они подходили мне по возрасту. «Питера Пэна» и муми-троллей в моем детстве не было. В юности я читал «Властелина колец» и «Хоббита». Из самого любимого детского чтения — «Как закалялась сталь» Николая Островского и «Разгром» Александра Фадеева. Последний роман, кстати, я только что перечитал. Это необыкновенная, почти самурайская, проза о поражении. Я впервые познакомился с «Разгромом» в 4-5 классе, и даже толком не понимал, о чем она.

Своему сыну, когда он только родился, мы с женой читали Чуковского. Тогда мы жили с моей мамой, и она грозилась уничтожить все книжки Чуковского, — по ее мнению, они были слишком жестокими для такого маленького мальчика. Мама считала, что это неправильное чтение, должно быть какое-то более ласковое. А вообще я читаю своим детям разные книжки — модные и не очень, новые и старые. «Винни-Пуха» — обязательно, «Незнайку на Луне» очень люблю и считаю, что это важная книга.

Я знаю людей, которые постоянно перечитывают одни и те же книги, возвращаются к ним всю жизнь. Например, мой близкий товарищ, который сейчас живет в Америке, в любую сложную минуту, перечитывает «Трех мушкетеров», знает их наизусть. Для него это такая практика, скорее, не литературная, а медитативная. У меня же одного и единственного произведения, наверное, нет. Книг, которые произвели на меня впечатление, тысячи, просто мириады. И есть те, к которым я иногда возвращаюсь — например, «Жизнь Клима Самгина» (одна из моих любимых книг) или «Человек без свойств» Роберта Музиля (которую я считаю исключительно важной сегодня).

Вообще, возвращаться можно к самым разным книжкам. Например, я недавно перечитал «Хаджи-Мурата» и «Протопопа Аввакума». Много лет люблю «Петербург» Андрея Белого и иногда возвращаюсь к нему. Мне кажется, это важнейшая книга для понимания того, что происходит в мире сейчас. Если и не встретишь на Патриарших людей в красном домино, то стоит отъехать от Садового хоть на два километра, хоть на 6000 — и тут же встает перед глазами призрак Васильевского острова.

Единственное, что я никогда не перечитывал, — это «Бунтующий человек» и «Миф о Сизифе» Альбера Камю. В 16 лет Камю меня просто перепахал, и сейчас я боюсь разочароваться..

Критерии «великой книги» уже придуманы до нас Сэлинджером. Герой романа «Над пропастью во ржи» говорит: хороша та книга, после прочтения которой ты захочешь позвонить автору. Неважно, умер ли автор 500 лет назад или жив до сих пор. Великая книга — та, которую считаешь великой именно ты, которая подействовала именно на тебя. В свое время на меня оказали сильное влияние «Надзирать и наказывать» Фуко и «Пейзаж, нарисованный чаем» Павича. Можно ли роман Павича назвать великой книгой? Сложно сказать. Великую книгу человек выбирает сам, это его личный читательский маршрут.

Есть еще один критерий великой книги — так называемый «набоковский критерий». Это книга, которая развивает литературу и литературный процесс. В этом плане одной из великих книг — и пусть кто-то со мной не согласится — я считаю роман Эдуарда Лимонова «Это я — Эдичка». После ее выхода миллионным, прошу заметить, тиражом ящик Пандоры был открыт. Издать Джойса до Лимонова было невозможно — столько существовало табу. Выпустив в 1991 году этот роман и взяв на себя огромные риски, великий издатель Саша Шаталов порвал порочный круг, сделал литературу неподцензурной и фактически открыл доступ к Буковскому, Томпсону — да к кому угодно. К слову, «Это я — Эдичка» — еще одна иллюстрация субъективности критерия величия книги. Мне гораздо больше нравятся лимоновские «Дневники неудачника» или «Харьковская трилогия», но отрицать ценность «Эдички» невозможно.

Другое дело, что любое ранжирование и составление списков «великих книг» опасно — таким образом мы сами себя ограничиваем. Например, если мы будем делать список «100 произведений русской литературы», то в него, скорее всего, не попадет «На ножах» Лескова, не попадет никакой Писемский, Успенский, Наживин со своей великой книгой «Распутин», которую вообще никто не читал.

В России огромное количество книг — прекрасных, замечательных, фантастических — просто забыты. Все читают «Мастера и Маргариту». А тот же самый «Разгром» или произведения Фазиля Искадера, Валентина Распутина, Виктора Астафьева читают гораздо меньше. Из XIX века вообще выпали целые пласты: например, Лесков, величайший русский писатель, возможно, один из самых больших авторов столетия, остался в истории в кастрированном виде «Левши». А его фантастическая сатира, сила и народность его произведений забыты.

Есть книги, которые читатель просто не сможет разглядеть в многоголосице модного и «нужного», например «Дневники крестьянина Юрова». Эта необыкновенная книга издана в Рыбинске, в Москве ее почти не достать, и это настоящие дневники рыбинского крестьянина, с начала ХХ века до 1935 года, рассказывающие о жизни, быте и нравах русской деревни не с точки зрения науки, а изнутри.

Да что говорить, в России пять лет не издавали «Моби Дика», его просто не было в магазинах. Задумайтесь! Это история памяти, глубины рынка. Любой рынок (французский, немецкий, английский, китайский или персидский) значительно глубже, чем русский. Есть вещи, которые регулярно переиздаются и всегда есть в доступе. У нас же постоянно переиздаются только «Война и мир» или «Анна Каренина», иногда просто с чудовищными кинообложками. У нас действительно большая проблема с издательским процессом.

Ситуация с «Моби Диком» вообще вопиющая. Я не читал Мелвилла в детстве и открыл для себя «Моби Дика» только в сознательном возрасте, лет за 30, наверное. Естественно, я знал, о чем этот роман, его сюжет и так далее, но мне хотелось прочитать его самостоятельно. Так вот, я не мог купить новую книжку. Мне удалось купить букинистическое издание с совершенно феерическими гравюрами Рокуэлла Кэнта, но в целом это ненормальная ситуация.

Есть авторы, которые остались несправедливо незамеченными. Среди них, например, Дмитрий Бакин — замечательный русский писатель, который написал всего две книги рассказов: «Цепь» и «Страна происхождения». Он умер год назад. Еще есть Олег Постнов с замечательной книжкой «Страх», не знаю, помнит ли ее кто-нибудь сейчас.

Есть замечательный писатель Каледин, который написал роскошный роман «Стройбат». Это великая книжка, которая на меня подействовала невероятно в конце 1980-х. Она вышла в «Новом мире» и ее читали не меньше, чем «Остров Крым». Есть замечательная книга, которая, надеюсь, скоро выйдет в издательстве Сommon Place, — «Одлян или воздух свободы», очень живая и поэтому страшная книга о тюрьме, автор Леонид Габышев. Это же величайшая книжка, которая оказалась абсолютно забыта, вымещена.

Я глубоко убежден, что наше время куда больше характеризуют не современные романы, а книга Андрея Белого «Петербург». Или «Человек без свойств» — уже два года это книжка про нас сегодняшних, имена только замени — и все.

Я не читал ни одной книги о 1990-х, которая бы меня устроила во всех отношениях. Самая близкая — это «Журавли и карлики» Леонида Юзефовича с идеей самозванства. Перестройка, самое странное и уникальное время в истории России, вообще не имеет никакого отражения в литературе. Кино есть: можно сказать, что мы жили, как в фильме «Курьер». А книги нет. И вообще от 1980-х в литературе мало что осталось.

Мне кажется, что после Бродского поэзию в России писать нельзя. Я безумно его люблю, и это тот самый случай, когда в человеке неожиданно одновременно рождаются Моцарт и Сальери. Такое бывает, может, раз в тысячелетие, если не раз за всю историю человечества. Человек, который сочетает в себе абсолютно точный расчет и чистый гений.

После этого все попытки писать поэзию, что верлибром, что не верлибром, кажутся мне достаточно туманными. Мне кажется, что поэзия уходит на периферию, на маргинальные полосы. Она уходит в те стихотворения и пьесы, которые пишет Андрей Родионов; поэзия уходит в стихи Севы Емелина — очень простые, с заимствованным ритмом, как будто балалаечные. Поэзия, может, уйдет в рэп.

Есть писатели, над которыми смеешься один раз. А есть авторы, над которыми я смеюсь постоянно, буквально заливаюсь во весь голос. Это Айн Рэнд, любую книжку возьмите, хоть «Атлант расправил плечи», хоть другую. Чувство стыда за писателя и его героя, говорящих трюизмы, можно преодолеть только смехом. Такая смешная книжка!

В 2002-м вышла пророческая книжка «Легко ли быть издателем» величайшего издателя американского из династии издателей Анри Шифрина — небольшая, памфлет практически, Она о том, что происходит с книжным рынком Америки. Книга продавалась, ее вообще никто не покупал и не знал. Пока почти через 10 лет мне не показал ее Михаил Котомин, мой близкий товарищ и хороший друг, который подсказал мне много важных книг. Я прочел ее за полночи. «Легко ли быть издателем» — набор пророчеств того, что происходит с книжным бизнесом в России. Но никто ее не прочел, никому она была не интересна. Потом она была переиздана, переиздана еще и еще раз. Слава Богу, мы успели перед кончиной Шифрина привезти в Москву ее в 2011-м году. Это величайшая история, которая была не отрефлексирована в России, говорит о том, что книги не читают, люди не хотят знать, что будет, не хотят знать, что происходит сейчас.