Как понять Пруста: 7 книг для тех, кто хочет погрузиться в творчество величайшего французского писателя XX века

М.: Молодая гвардия, 2015

Прусту посвящена уйма биографических исследований: от строго научных работ до популярных книг, рассчитанных на читателя, который без ума от «Прекрасной эпохи» и хочет как можно больше узнать о ярких ее представителях. Книга филолога Галины Субботиной, защитившей о Прусте две диссертации (в Санкт-Петербурге и Лилле), располагается где-то посередине и идеально подходит для первого знакомства с писателем. Главная задача автора — убедительно показать трансформацию неглубокого, как казалось современникам, щеголя в затворника; светского критика — в одного из самых проницательных и беспощадных прозаиков XX века. Книгу отличает известная сдержанность: Субботина не замалчивает очевидные сегодня факты прустовской биографии (так, исследователи 1950-х годов побаивались откровенно говорить о гомосексуальности писателя), но и не сводит его жизнь к банальному набору тегов: любовь к маме; жизнь в шкафу; еврейство; Сен-Жерменское предместье; астма; комната с пробковыми стенами. Так «В поисках...» становится чем-то бесконечно более сложным, чем просто беллетризованные мемуары чувствительного француза-аристократа, жившего в Париже на рубеже веков.

СПб.: Модерн, 2002. Перевод с французского Дмитрия Соловьева

Одилон Альбаре служил у Пруста шофером. Весной 1913 года он перевез в Париж жену Селесту. Чтобы та не скучала в большом городе, писатель начал давать ей мелкие поручения (первая миссия — навестить друзей Пруста и раздать им экземпляры только что вышедшего романа «В сторону Свана»). Постепенно этих просьб и заданий становилось все больше, и в какой-то момент Селеста обнаружила себя одновременно горничной, кухаркой и секретарем писателя. После смерти Пруста она была обречена стать добычей биографов и литературоведов, но не тут-то было: никто не смог разговорить Альбаре. Селеста нарушила обет молчания только в 1970-е, осознав, что инициатива в прустоведении перешла к шапочным знакомым писателя. «Господин Пруст» — расшифровка интервью с Альбаре, которые провел журналист Жорж Бельмон. Это интимное повествование о требовательном, но очень эмпатичном «домашнем тиране», который организовал вокруг себя тонко нюансированный быт. Читать, держа в уме неизбежные искажения, которые время — и любовь — накладывают на самого добросовестного мемуариста.

Новосибирск: Открытая кафедра, 2021

Пожалуй, самым авторитетным российским прустоведом можно считать Андрея Михайлова, который специализировался на французской литературе и посвятил писателю книгу «Поэтика Пруста». Тем, кто решит прочесть «В поисках...» в переводе Елены Баевской, будет полезно обратить внимание на ее вступительные очерки и комментарии, значительно облегчающие восприятие трудных мест романа. Но, может быть, самая дружелюбная к читателю-новичку работа принадлежит Наталье Ласкиной. Ее «Время Пруста» — путеводитель по биографии писателя и миру «Поисков», благодаря которому можно быстро сориентироваться на местности, выделить главное и вместе с тем осознать неисчерпаемость прустовского эпоса. Может быть, для кого-то такое пособие и вовсе заменит знакомство с романом (думается, книгу ждет большой успех у студентов), но оптимальная модель взаимодействия с гидом Ласкиной — использовать его как отправную точку для самостоятельных изысканий. Пафос исследовательницы — в том, что Пруст совсем не так непостижим, как кажется: даже в не до конца законченном виде это вполне стройная, поддающаяся дешифровке система. А с другой стороны, «Поиски» — это не просто хорошо написанная ностальгическая книга про мадленку в чае: для Ласкиной важен Пруст-новатор, не боявшийся тем, которые предыдущие поколения писателей старались обходить стороной, и экспериментальных техник, которые современники оценили только после смерти автора.

М.: Текст, 2009. Перевод Марка Дадяна

О Прусте — лаконично или развернуто — высказывались множество знаменитых писателей: Вулф, Фолкнер, Набоков, Теннесси Уильямс, Апдайк, Мердок. Но самая фриковатая книга об авторе «В поисках...» написана 24-летним Сэмюэлем Беккетом. Будущий нобелевский лауреат провел лето 1928-го, по меньшей мере дважды перечитав «Поиски» от начала до конца. Перед нами — эссе, которое мог бы сочинить джойсовский Стивен Дедал: невыносимый эрудит, который мыслит не предложениями, а припадками (вот, к слову, образчик ранней беккетовской метафорики) и при каждом удобном случае пытается вбросить в ноосферу что-то скандальное. Примечательно, что эта маленькая брошюра, опубликованная на русском в сборнике «Осколки», задумывалась как критическое введение в творчество Пруста, ориентированное скорее на старшекурсников. У Беккета — вопреки заказу — получился глубоко личный текст обо всем на свете: теме привычек у Пруста, различении произвольной и непроизвольной памяти, Шопенгауэре, Достоевском — все это пересыпано цитатами на латыни, итальянском, французском. Наверное, «Пруст» ближе всего к литературно-критическому хардкору, чем что-либо другое в этом списке, но кто еще сообщит вам, что страсть писателя к растительным образам — «естественный спутник его полнейшего равнодушия к нравственным ценностям и понятиям человеческого правосудия», а на страницах, где Пруст осуждает войну, он «перестает быть художником и возвышает голос вместе с плебсом, толпой, чернью, сбродом».

СПб: Алетейя, 1999. Перевод с французского Евгения Соколова

На протяжении долгих лет само название прустовского цикла способствовало тому, что читатели и критики думали о книге исключительно в категориях прошлого и ретроспективы — с неизбежным оттенком меланхолии; «Обретенное время» (заглавие финального тома) следовало читать как «обреченное». В 1964 году французский философ Жиль Делёз написал прорывную работу «Марсель Пруст и знаки», в которой он предложил читать «В поисках...» как роман воспитания — правда, весьма специфический. Главная задача, которую решает герой на протяжении книги, — научиться правильно интерпретировать окружающие его знаки. Делёз выделяет четыре типа: светские, любовные, чувственные и знаки искусства. В таком изложении арка повествователя заключается в том, чтобы подниматься уровень за уровнем: от самых холостых и бессмысленных знаков (светских) к самым важным (знакам искусства) — и в конце концов сочинить свой шедевр. Книга подойдет тем, у кого нет аллергии на философский язык второй половины ХХ века и кто готов взглянуть на прочитанное под неожиданным углом.

М.: Эксмо, 2014. Перевод Владимира Правосудова

За сто лет, которые прошли со дня смерти Пруста, его книгу не раз успешно экранизировали, ставили на сцене, превращали в комикс. А сам автор успел побывать персонажем развлекательной беллетристики, объектом интереса нейробиологов — и даже героем селф-хелпа. Такой ход придумал британский философ-вундеркинд Ален де Боттон, в 28 лет написавший книгу о том, как читать Пруста, чтобы обрести счастье в любви и дружбе и научиться страдать с пользой. Может показаться, что автор играет на понижение — где «В поисках...», а где популярная психология, — и он явно срезает какие-то углы в угоду своей концепции «Пруст как лекарство». Но, как бы то ни было, это одна из наиболее амбициозных попыток сделать классика модернизма темой для разговора современных горожан; предложить внятную альтернативу психоанализу. Впрочем, отечественного читателя на пути к французской мудрости, пропущенной через британскую иронию, ждет определенный квест: за восемь лет русский перевод книги стал библиографической редкостью.

СПб.: Jaromír Hladík press, 2019. Перевод с французского Анастасии Векшиной

У Варлама Шаламова есть рассказ «Марсель Пруст», в котором у повествователя на Колыме воруют «Германта» — третью часть «Поисков». Герой задается вопросом: «Кто будет читать эту странную прозу?», имея в виду «читать здесь» — в нечеловеческих условиях, когда добротный прустовский мир вступает в противоречие с унизительной «голой жизнью». Опыт польского искусствоведа Юзефа Чапского свидетельствует: а почему бы, собственно, и не здесь. Он попал в советский лагерь Грязовец в 1939-м и смог организовать для польских солдатов и офицеров что-то вроде лектория, где по вечерам рассказывал о Прусте — по-французски, черпая детали о жизни автора и его книги из собственной памяти. Так, парадоксальным (и, говоря откровенно, довольно жестоким) образом, роман о тотальном воспоминании сам становится тотальным воспоминанием. Но ценность этой тонкой книжки не исчерпывается экстремальными обстоятельствами ее возникновения. Чапский — талантливый читатель, который оказался особенно чуток к важной для Пруста линии Бергота. Этот выдающийся писатель одновременно совмещает в себе черты Анатоля Франса, Мориса Барреса и самого Пруста, а его постепенное угасание — одна из самых пронзительных линий романа.