Литературный номер «Правил жизни»: как The Rolling Stones перевернули жизнь Андрея Бухарина
Я помню этот день. И в этом нет ничего удивительного, поскольку он изменил мою жизнь и отправил в меня по той скользкой дорожке, которой я держусь и по сей день. Мне было лет 12, характерный возраст, кстати. А триггером, запустившим процесс, стала гибкая голубая 7-дюймовая грампластинка из аудиожурнала «Кругозор». Было такое своеобразное советское издание небольшого формата, в котором печатные материалы чередовались с гнущимися в рулон пластиночками, которые, чтобы прослушать, надо было вырезать из журнала. Так вот, на одной из таких, смешно сказать, пластинок оказалась песня каких-то не указанных исполнителей, называвшаяся «Всецело в ее руках». И только внизу в скобочках мелким шрифтом значились авторы: М. Джаггер, К. Ричардс. Да-да, это была она, замаскированная советскими культурными партизанами брутальная песня The Rolling Stones Under My Thumb (как позднее выяснилось, с альбома Aftermath 1966 года). Ее название можно перевести как «под моей пятой», а обратный по смыслу перевод говорил не только о конспирации издателей, но и об их чувстве юмора и том, что в праведном деле феминизма СССР был впереди планеты всей. Когда я услышал этот завораживающий варварский рифф, это было как мгновенная ослепительная вспышка, озарение, прикосновение к подлинной реальности, то есть самая настоящая иллюминация, в том числе и в глубоком значении этого слова (вспомните, к примеру, «иллюминатов», прости господи, Дэна Брауна). В беспощадном свете этой вспышки я, 12-летний, ясно понял, чего хочу, хотя не мог бы объяснить это словами, и чего не хочу. С этого момента и на всю жизнь музыка стала моим всепоглощающим увлечением, а позднее и профессией, которая кормит меня до сих пор.
Спустя десятилетия я прочитал интервью Джона Леннона журналу Rolling Stone 1970 года. Леннон рассказал о чувстве, которое испытал, когда впервые услышал рок-н-ролл, и это было похоже на удар молнии. Кстати, название этого журнала, в котором мне довелось проработать 14 лет, тоже интересная параллель. Что я такой не один, выяснилось еще тогда. Среди моих друзей и знакомых быстро нашлись другие инфицированные этой невиданной заразой. Тут надо пояснить, что в Советском Союзе с его пусть и дырявым, но все же железным занавесом никакого рока не было и, по идее, быть не могло. По радио эту музыку не крутили, по телевизору не показывали и в магазинах не продавали. Однако мы с дворовыми и школьными товарищами в советские 1970-е слушали все, что требовал наш растущий организм, пусть и с некоторым опозданием.
Магнитоиздат нам заменял интернет. И мы бегали к друг другу и старшим братьям друзей, сгибаясь под тяжестью огромных бытовых катушечных магнитофонов марки «Маяк», «Комета», «Ростов», «Яуза», «Астра», и переписывали вожделенные альбомы англо-американского рока в ужасающем качестве (было ли оно, кстати, хуже сегодняшних mp3-форматов стриминга или наоборот – сегодня установить сложновато). Лично у меня был магнитофон «Астра-110-1-стерео», и, возможно, в его названии тоже таился некий скрытый смысл – он начал слабо мерцать для меня только сейчас, когда я пишу эти строки. Вы поймете, когда я дойду до кометы и прочих астральных предметов. Прежде чем мои родители, во всем шедшие мне навстречу, купили мне эту сияющую хромом серебряную «Астру», я изучил на имеющемся под рукой допотопном магнитофоне отцовскую фонотеку. Но среди записей Высоцкого и Окуджавы рока не нашел, если не считать таковым «Дом восходящего солнца» в старинной органной госпел-версии. Чтобы понимать диспозицию вкусов советского интеллигента-шестидесятника, надо принять во внимание тетрадь моего отца, к слову сказать, человека классически музыкально образованного, которая была озаглавлена — «Хулиганские и прочие хорошие песни». Так что, не найдя того, что мне было нужно дома, я, как водится, обратил свои поиски на улицу.
Мы с друзьями-единомышленниками бросились разыскивать рок-записи и любую информацию их касающуюся. Наши школьные тетрадки стали похожи на стены, покрытые наскальными рисунками и знаками пещерных людей, – с перерисованными лого и названиями рок-групп. Другие специально заведенные тетради заполнялись подробными описаниями сокровищ: трек-листы пластинок, дискографии, составы музыкантов и их мутные черно-белые сто раз переснятые фотографии. Припадая по ночам к скрипящим, шипящим громоздким стационарным радиоприемникам типа «Ригонда», мы ловили сквозь шум помех живительные звуки западного рок-н-ролла, который транслировали «Радио Свобода», «Русская служба BBC», «Радио Люксембург» и прочие «вражеские голоса». Сотни, а может быть тысячи специальных вышек по всей стране глушили эти передачи, как нынешние — VPN, так что Стругацкие не так уж много сочинили в своем не теряющем актуальности «Обитаемом острове». Самыми яркими были передачи из лондонской студии BBC Севы Новгородцева, не только ставившего рок-музыку, но и интересно о ней рассказывавшего. Думаю, все это хорошо знакомо многим, и не только принадлежащим к моему поколению, но и людям как старше, так и младше. Забавно, конечно, что если тогда слушать англо-американскую музыку мне пытались запретить партия и правительство, то сегодня эти попытки предпринимают западные же корпорации. Такое и Стругацким вообразить бы не удалось. Кроме того, все мы читали и более доступные источники, а именно «Ровесник» со статьями Артемия Троицкого. И очень удивились бы, узнай тогда, что автор всего на несколько лет нас старше.
Естественно, что вскоре мы со школьными друзьями создали собственную группу — этого не могло не случиться. Это были те самые годы, когда каждый подросток с воображением и артистическими, простите, наклонностями мечтал стать рок-музыкантом, как сегодня — читать рэп. В основу барабанной установки лег пионерский барабан и одна откуда-то взявшаяся настоящая тарелка. Дефицитные даже для взрослых электрогитары заменялись обычными акустическими, на которые просто устанавливался звукосниматель. Все это кустарное оснащение я вспомнил много лет спустя, когда увлекся нигерийской, сенегальской, туарегской музыкой тех же лет. В этом смысле ближнее Подмосковье 1970-х с его танцплощадками и подпольной музыкальной индустрией сильно напомнило мне Западную Африку. Назвали мы группу банально, пафосно и в подражание понятно кому — Black Piligrim. Спустя десятилетия выяснилось, что не мы одни такие умные, и чуть ли не в эти же годы почти так же назвал свою студенческую группу будущий бизнесмен и депутат Андрей Ковалев. Мы даже успели сыграть один концерт перед кучкой наших девчонок-подружек в моей родительской квартире, которая была необычно большой по тем временам. На этом, слава богу, мои попытки стать рок-звездой завершились. Мы с родителями просто переехали. Я до сих пор с плохо скрываемой жалостью смотрю на многих своих знакомых, посвятивших жизни погоне за этим миражом. Я знаю людей, которые десятилетиями бились головой в закрытую дверь, вместо того чтобы войти в другую, открытую рядом. Впрочем, сегодня количество подобных несчастных не просто увеличилось, оно выросло в геометрической прогрессии.
Надо сказать, что первые годы нашего помешательства мы, мальчишки, никогда не видели пластинок, то есть того исходного носителя, с которого делались наши, сто раз переписанные на ужасной пленке «Свема» записи. Нет, конечно, пластинки производства «Всесоюзной фирмы грамзаписи "Мелодия" нам были хорошо известны, но вот фирменный привозной винил, с которого брались исходники для записи, до нас, мелкоты, не доходил. Поэтому в каком-то смысле у нас возникало странное чувство, что рок-музыка спускается откуда-то с неба, приходит с какой-то другой планеты или даже из другой галактики — научная фантастика с ее космической тематикой в те времена была в моде и силе. Ну представьте себе, вокруг нормальная советская жизнь, серая, скучная и упоительно стабильная, в которой для нас, ее законных детей, нет ничего, что хоть как-то соотносилось бы с той клокочущей энергией бунта, свободы и, конечно же, секса, что были в каждой ноте рока. Думаю, не будет преувеличением сказать, что для моего плюс-минус поколения – точнее, того не слишком большого, но и не такого уж маленького его процента – рок обладал подозрительными признаками настоящей религии.
Популярная музыка как таковая была всегда — и до, и после рок-бума, ну уж по крайней мере с начала ХХ века. Но рок-нролл в самом широком понимании этого слова был явной аномалией в истории музыкальной индустрии. Ну, во-первых, рок-музыка стала сочиняться самими исполнителями, а не специально обученными композиторами и поэтами-песенниками. Всемогущие продюсеры в ней постепенно превратились просто в менеджеров, традиционные трехминутные поп-хиты растянулись по времени и наполнились иногда довольно глубоким смысловым содержанием. Молодой рок был бунтарским, агрессивным и требовал к себе, что было новостью, серьезного отношения. О человеке судили по тому, что он слушает. Так мы распознавали своих и чужих и редко ошибались — до поры до времени, разумеется, сегодня это не работает. Приобщение к этой квазирелигии происходило наперекор дефициту и запретам, скорее даже наоборот, ведь бунт был зашит в гены рока. Почему так произошло, что случилось с популярной музыкой тогда, в 1960-е годы, что за безумие овладело молодежью? «Бурные шестидесятые» были явлением планетарного масштаба, как бы и где бы они себя ни проявляли: в антивоенных демонстрациях, грандиозных рок-фестивалях и массовом эскапизме хиппи в США, баррикадах парижского мая или хрущевской оттепели, китайской культурной революции и пражской весне. И рок-музыка была концентрированной энергетической субстанцией этого времени, даже там, где ее не было и быть не могло, — в СССР, Юго-Восточной Азии или Африке, она проникала туда как вирус. Это охватило всю планету, будто Земля вошла в полосу какого-то космического излучения, или ее задел хвост какой-то невидимой, но могущественной кометы. Именно на этой энергии поп-культура катилась еще долго, несколько десятилетий, взрываясь то и дело пусть и меньшего масштаба, но новыми музыкальными революциями: панком, диско, нью-вейвом, хип-хопом, рейвом, гранжем. Понятно, что с годами излучение этого «большого взрыва» постепенно слабеет и сходит на нет вместе с его героями, покидающими один за другим земную сцену. Недавняя музыкальная революция 2010-х годов, случившаяся сразу во всех жанрах, не только в хип-хопе, — первая, по моему мнению, которая уже не связана с эпохой шестидесятых даже тонкой ниточкой. У нее другой источник, она порождена уже самой сетью, новыми цифровыми технологиями, самостроящейся матрицей, если хотите. Это музыка дивного нового мира, у которой новая точка отсчета после «великого обнуления» нулевых. В ней все начиналось с азов, юные герои только учились говорить, искали новый язык, поэтому, если вы заметили, часто так трудно разобрать, что они говорят. Ну что ж, если послушать, к примеру, первые пластинки тех же The Rolling Stones, то они смотрелись точно так же на фоне виртуозности джаза или мастерства большой эстрады предыдущей эпохи. К тому же время идет, и уже видно, как целая плеяда музыкантов 2010-х выросла к нашим дням в больших артистов.
Но вернемся назад в далекие 1970-е. Не успели мы, советские дети, окунуться и освоить открывающийся нам потрясающий мир рока, как его уже теснила новая музыка. Панк, в отличие от диско, наша страна, как мне кажется, пропустила, накрыла ее уже его следующая стадия, справедливо окрещенная «новой волной». Кто-то из моего поколения остался со старым миром классического рока, а кто-то, как и я, пошел на зов 1980-х, тем более что почва была уже подготовлена Дэвидом Боуи, Марком Боланом, Roxy Music и Kraftwerk. Но что интересно, и здесь я четко помню момент инициации. Это было в гостях у моего друга и однокурсника на проспекте Мира. В один прекрасный день 1982 года мы услышали сразу три пластинки, после которых возврат к моим прошлым музыкальным интересам случился у меня только уже в ХХI веке. Это были Tin Drum группы Japan, только вышедшая Pornography The Cure и мало кому что-то говорящая сегодня, но невероятная Westworld группы Theatre Of Hate, дада, привет Антонену Арто. С этого момента длинные волосы, потертая джинса, гитарные запилы, барабанные соло, хипповые «лав энд пис» остались позади. Я постригся так, чтобы челка падал на нос, надел белую рубашку, которую тогда носили, наверное, лишь примерные пионеры, и купил на Тишинском блошином рынке стального цвета китайский плащ, навевающий маоистские грезы отставного генерала Народно-освободительной армии Китая. Ослепительный мир будущего, в котором все было новое — музыка, мода, техника, эстетика, — распахнул перед нами свои «двери восприятия». Новая волна накрыла нас с головой, и это была одна из прекрасных вещей, случившихся со мной в жизни. И это уже другая история, которая вряд ли вместится в этот текст.
Скажу только, что не прошло и десяти лет, как новое сильное течение утащило нас с берега постаревшего уже нью-вейва и выбросило прямо в 1990-е, в настолько новое время, что в нем уже не было даже той страны, где я родился. Это тоже была большая революция в поп-культуре, но здесь я не могу вспомнить какую-то точку перехода. К индастриалу, эйсид-хаусу и вообще новой танцевальной музыке я пришел скорее эволюционным путем и, возможно, отчасти поэтому в 1990-х чувствовал себя как рыба в воде, хотя и принадлежал совсем к другому поколению. Впрочем, об этом никто и не догадывался.