Литературный номер «Правил жизни»: рассказ Анаит Григорян «Хигураси»

анаит
григорян

хигураси

Судьба писательницы достаточно пестрая. Студентка биолого-почвенного и филологического факультетов, затем — кандидат биологических наук. Параллельно — публикации за границей; несбывшаяся мечта — переводить немецкую литературу и сбывшаяся — японскую. Именно близкое знакомство с культурой Страны восходящего солнца сообщает прозе Григорян важнейшее ее свойство: взгляд на мир, поступки героев, повороты сюжета часто удивляют. Так, книга Григорян «Поселок на реке Оредеж» — о двух девочках из небольшой деревни в Ленинградской области — позволяет посмотреть на жизнь в 1990-х с необычного ракурса, а «Осьминог», роман о молодом человеке из России, оказавшемся на богом забытом рыбацком острове, погружает читателя в культуру, мифологию и философию Японии. Анаит Григорян не только посол японской культуры в современной русскоязычной литературе, но и посол русской культуры в Японии — о ней она пишет на японском в своем блоге, рассказывает о книжных новинках и классике, пытается объяснить трудно переводимые контексты.

Аудиоверсию рассказа можно прослушать в «ЛитРес: Подписке»

Активируйте промокод PRAVILAMAG и получите первый месяц ЛитРес: Подписки со скидкой 50% за 199 рублей.

иллюстратор                     Алексей         Курбатов

«М
э
й
ко

М
а
э
д
а ,

студентка кафедры механоинформатики факультета инженерно-технических наук нашего университета, удостоена стипендии Google PhD. Основываясь на когда-то произведших фурор в научном мире работах профессора механоинформатики Хирокуми Миуры, студентка последнего года обучения бакалавриата собрала действующую модель певчей цикады хигураси. Хитиновые пластины и крылья изготовлены из тончайших кремниевых листков. Крошечное насекомое может ползать по земле и забираться по стволам деревьев, а также летать благодаря энергии, вырабатываемой химическим двигателем — "искусственной мышцей", расположенной в основании крыльев, где происходит экзотермическая реакция. Также цикада, изготовленная Маэдой-сан, способна издавать мелодичное стрекотание и пение, неотличимое от пения настоящего самца цикады, что было показано в изящном эксперименте, в котором самки цикад предпочли искусственного самца настоящим. Мы от всего сердца поздравляем Маэду-сан с этим достижением и получением престижной стипендии и желаем ей дальнейших успехов". (Газета Токийского университета "Тодай Симбун", ноябрь 20** г.)

Хигураси в том году запели поздно — в самом конце августа. Наверное, из-за жары, продержавшейся все лето. Стоило Мэйко сделать шаг в сумеречный лес, уже наполнившийся прохладой после изнурительного дня, как на нее буквально обрушился хор невидимых в листве насекомых. "Ки-ки-ки! — надрывались самцы, призывавшие молчаливых подруг. — Ки-кики!" Она обернулась: между стволами деревьев виднелась чья-то серебристая Toyota Mirai, оставленная на обочине дороги. Поблескивая в последних лучах заходящего солнца, она и сама напоминала огромную цикаду. Отсюда казалось, будто бы машина принадлежала другому миру. Стрекот усилился, нахлынув на нее со всех сторон, — казалось, этот равномерно нарастающий и так же плавно затихающий, подобно накатывающейся на берег волне, звук заполнял все пространство от земли до самых звезд. Время от времени в общем хоре выделялся один голос — более сильный, чем другие, и вслед за ним тотчас вступали новые, пытаясь перекричать солиста, пока он наконец, обессилев и выдав последнюю трель, не умолкал с последним разочарованным: "ки-ки-ки..."

Мэйко отвернулась от привычного городского мира с его автострадами и механизмами и направилась по тропинке в глубь пахнущего мхом и хвоей леса. Земля приятно пружинила под ногами: остановившись, девушка сняла туфли, стянула плотные хлопчатобумажные гольфы, которые, стесняясь формы своих ног, носила даже в жаркую погоду, и, прикрыв глаза, зашагала босиком. Она знала эту дорогу с детства и не боялась случайно оступиться. Осыпавшиеся веточки криптомерий покалывали ее ступни, но это было даже приятно. Она и сама не сразу поняла, что улыбается, — это было непривычное для нее чувство. Лес вокруг самозабвенно пел — о жажде любви и о ее мимолетности. Ей представилось, что стоит раскинуть руки и подпрыгнуть повыше, как мелодия подхватит ее и поднимет к самым кронам деревьев — в темнеющее над ними вечернее небо.

я

з д е с ь

и

ж
д
у

т
е
б
я ,

г
д
е

ж
е

т
ы

I’m here and waiting for you

Where are you, I can’t find you... —

грустно пела одна из цикад, чей голос никак не могли заглушить остальные.

"Я здесь и жду тебя,

Где же ты, я не могу тебя найти..." —

перевела про себя Мэйко и едва не вскрикнула от изумления — где это видано, чтобы цикада пела человеческим голосом, да еще и по-английски? В лицо ей подул теплый ветер, и появилось ощущение открытого пространства — значит, она уже вышла к храму Ицухасира-дзиндзя возле большой криптомерии с несколькими стволами. Мэйко в нерешительности оста- новилась. Цикады как по команде смолкли, и вокруг воцарилась обманчивая тиши- на: певцы собирались с силами, готовясь к новому отделению вечернего концерта.

— Простите, пожалуйста, это мой телефон, — раздался приятный мужской голос. —

Я вас побеспокоил?

Она открыла глаза, чувствуя, как ее охватывает мучительный стыд. Должно быть, она выглядела сейчас просто нелепо: растрепанные жесткие волосы, и с укладкой-то не лежавшие как надо, раскрасневшаяся от быстрой ходьбы, да еще и с парой туфель в одной руке и свисающими из них белыми гольфами, которые были на ней с самого утра. Хоть бы это оказался какой-нибудь деревенский парень из Хинохара, которомупришло в голову помолиться на ночь глядя.

— Вы из Акируно? — продолжил мужчина. — Странно бы- ло бы добираться сюда

из центра Токио.

Цикады вновь оглушительно застрекотали, но Мэйко рас- слышала короткий смешок, не вязавшийся с его вежливыми словами и извиняю- щимся тоном.

— В это время года случается, что они прыгают даже на людей, прогуливающихся

на природе.

— На людей?.. Но зачем?

— Они тоскуют о любви и знают, что их время уходит. Можно сказать, их ослепляет это чувство. Пока я шел сюда, одна крупная цикада удари- лась мне прямо в шею, —

он поднял руку и слегка оттянул пальцем ворот светлой рубашки-поло.

— Вот как...

— Думаю, останется синяк. У них крепкие хитиновые пан- цири, и они собирают все оставшиеся силы, чтобы выполнить свое предназначение.

Он точно не был деревенским парнем из Хинохара и к тому же был лет на десять старше нее. Выше среднего роста и довольно крепкий — наверное, занимался спортом, — Мэйко отчего-то сразу подумалось, что кэндо или еще чем-нибудь в таком роде. В выражении его красивого лица с мягкими чертами было что-то тревожащее — так сразу и не скажешь, что именно. Скорее всего, виной тому был свет двухфонарей возле святилища и отбрасываемые ими искаженные тени. Или, быть может, просто взгляд у него был слишком внимательный — так на людей не смотрят, особенно на тех, кого видят впервые. На его длинноватых расчесанных на пробор волосах поблескивали красноватые отсветы. Офисный работник, который решил после утомительного дня в конторе и общения с клиентами развеяться на природе?.. Так, значит, это его Toyota стояла у обочины. Мэйко почему-то захотелось отступить назад, в неподвижную темноту леса, казавшуюся спасительной, и броситься бежать что было сил. Некоторое время назад в газетах сообщали, что в Токио пропали несколько девушек, которых до сих пор не нашли, и рекомендовали не гулять в одиночестве в безлюдных местах. Она нахмурилась, отгоняя непрошеные мысли.

— Я — Такамура Норито, — представился незнакомец, слегка поклонившись. — Фамилия пишется

как "бамбуковая роща", а имя — как "добродетель" и "человек" . К сожалению, я не захватил с собой

визитку — не ожидал встретить здесь очаровательную девушку... в такой час. — Он вновь коротко

усмехнулся, и непонятно было, то ли он потешается над Мэйко, то ли над своей забывчивостью.

— Я... — начала было Мэйко, но осеклась.

Стоило ли называть ему свое имя?

Такамура Норито терпеливо ждал, стоя подле маленького выцветшего от времени святилища сэцумацуся и чуть склонив набок голову. Дверцы святилища были приоткрыты, внутри клубилась кромешная темнота — как будто кто-то положил туда кусок совершенно черной материи.

— Мэйко... Маэда Мэйко. У меня совсем обычное имя.

— У человека с обычным именем тоже может быть необычная судьба.

Сосредоточенно нахмурившись, Мэйко с помощью пинцета пыталась вставить тончайшее крылышко из кремниевой фольги в предназначенный для него паз. За окном лаборатории уже давно сгустились сумерки. В очередной раз промахнувшись мимо паза, Мэйко вздохнула и аккуратно отложила крылышко на предметный столик. При этом она задела кончиком пинцета одну из двух искусственных струн, протянутых к упругим мембранам — цимбалам голосового аппарата, и механическое насекомое, распростертое под увеличительным стеклом, конвульсивно дернувшись, издало короткий стрекочущий звук. Французский естествоиспытатель Рене Антуан Реомюр, подробно описавший голосовой аппарат цикады, признавался в своих записях, что он никогда не слышал ее пения. Наверное, все дело было в том, что он работал с заспиртованными образцами, которые уже невозможно заставить петь, — это все равно что попытаться сыграть под водой на музыкальном инструменте. Норито, увидев препарированных мертвых цикад со снятыми хитиновыми крышечками голосового аппарата, первым делом потянул пинцетом за мускульные тяжи, идущие к цимбалам, — правда, заставить их петь у него не сразу получилось. Сначала он дернул слишком сильно, так что мускульный тяж оторвался от мембраны, но потом наловчился извлекать из трупиков насекомых тихие отголоски песен их несбывшейся любви. Вот бы Реомюр удивился.

Мэйко не позволяла себе думать, что интерес к ней Норито был связан с чем-либо, кроме ее исследований. Когда они вместе шли по улице, ей казалось, что люди смотрят на них и никак не могут взять в толк, что этот красавец нашел в такой дурнушке. В их первое же свидание он взял ее за руку. Мэйко, смутившись, попыталась высвободиться, но Норито в ответ, даже не взглянув на нее, сжал ее пальцы — не слишком сильно, но уверенно — было ясно, что он не привык, чтобы ему отказывали. Она с грустью подумала, что у него, должно быть, до нее было много девушек, но едва ли кто-то из них увлекался механоинформатикой. Трудно представить себе симпатичную девушку, днями напролет просиживающую в лаборатории. У них на факультете инженерно-технических наук учились в основном юноши — нельзя сказать, чтобы они совсем не обращали внимания на Мэйко, но уж точно не видели в ней девушку. Если кто вообще и замечал, что она женского пола, то разве что ее научный руководитель профессор Ёсида, который время от времени делал Мэйко старомодные комплименты и однажды отпустил замечание, что, будь он лет на пятьде- сят моложе, его жизнь сложилась бы более счастливо. Мэйко хотелось верить, что в силу возраста профессору любая молоденькая девушка казалась красавицей, но в глубине души она понимала, что годы — это всего лишь та вершина, с которой он видел, как сильно она страдает.

Стоило бы от- ложить работу на завтра, но ей хотелось поскорее собрать прототип. Интересно будет принести его в лес подле храма Ицухасира и посмотреть, как отреагируют на его пение настоящие насекомые. Откликнется ли хоть одна самка на его призыв? Приближался октябрь, но погода была все еще теплой, и цикады продолжали стрекотать как ни в чем не бывало.

Я НЕ

М
о
Г
У

Т Е

БЯ

Н
А
Й
Т
И

пой
д
е
м.

п
о
к
а
ж
у

те
б
е

кое-
ч
то

л
ю
б
о
п
ы
т
н
о
е

это

х
и
г
у
р
а
с
и

Ее телефон тихонько зажужжал, после чего заиграла мелодия:

I’m here and waiting for you

Where are you, I can’t find you...

Мэйко подождала несколько секунд, когда окончится припев, потом дотронулась пальцем до сброса вызова. Если бы она призналась Норито, что поставила на его номер ту самую песню, которую пели цикады в вечер их первой встречи, он бы наверняка лишь снисходительно усмехнулся, а она в тот же миг сгорела бы со стыда. Мэйко выглянула в окно и сразу увидела его: он стоял в свете фонаря, сунув руки в карманы легкой куртки и запрокинув голову. Даже отсюда было видно, какое красивое у него лицо. Окна четвертого корпуса — самого отдаленного от главного здания университета — были высокими и узкими и напоминали бойницы. Мэйко закусила губу и ощутила во рту неприятный металлический привкус крови. Хорошо бы он не мог оттуда ее рассмотреть. Как и в тот раз, ей захотелось отступить назад и спрятаться в привычной тишине лаборатории.

...I’m here and waiting for you

I’ll wait forever for you.

— Ты долго собиралась, — Норито наклонился и небрежно поцеловал ее в щеку.

Мэйко немного отстранилась.

— Что такое? Здесь никого нет, тебе некого стесняться, — засмеялся Норито.

— На проходной дежурит охранник, — глупо возразила Мэйко.

Где-то в зарослях пели цикады — не так оглушительно, как за городом, но здесь их трели, смешивавшиеся с отдаленным шумом города, казались печальнее — быть может от того, что насекомые, несмотря на обманчивое тепло сумерек, чувствовали скорое приближение холодов, которые им не суждено было пережить. Норито, взяв ее за плечи, привлек к себе, и она инстинктивно сжалась, но, вместо того чтобы снова поцеловать ее, он заговорщицки прошептал ей в самое ухо:

— Пойдем, покажу тебе кое-что любопытное.

Он поманил ее пальцем, как ребенка, и зашагал вдоль живой изгороди из стриженой туи в направлении шестого корпуса факультета. Мэйко поспешила за ним, одновременно сожалея и испытывая облегчение от того, что момент их близости прервался, но, стоило ей запнуться о выступавшую над асфальтом решетку водостока, как Норито тотчас обернулся и взял ее за руку.

— Осторожнее, не то подвернешь ногу, и мне придется нести тебя на руках.

Услышав его смешок, Мэйко с досадой почувствовала, что заливается краской. Они дошли до небольшого сквера и свернули на посыпанную мелким гравием дорожку. Пение цикад стало громче, откуда-то послышались голоса людей: мужчина сказал что-то женщине, и та рассмеялась в ответ.

— Осталось совсем немного, — подбодрил ее Норито.

Через несколько метров он свернул на газон. Мэйко заколебалась:

— Разве можно?..

— Пойдем, — Норито потянул ее за руку, — идем же...

Она помотала головой.

— Охранник с проходной заметит нас и выпишет штраф, — передразнил он ее. — Я-то думал,

ты хочешь стать настоящим ученым, а ты даже по траве пройти боишься.

Пристыженная, она сделала шаг на газон. У нее было плохое предчувствие, которое она не могла себе объяснить. Ей следовало быть благодарной судьбе за то, что она повстречала Норито — не важно, привлекали ли его сложные механизмы, над которыми она трудилась в лаборатории, или же он просто пожалел ее, как профессор Ёсида. Теперь каждый вечер, оставаясь наедине с собой, она отталкивала мысли о крошечном химическом двигателе, который должен был располагаться в основании крылышек ее цикады и выполнять роль искусственной мышцы, чтобы насекомое могло если не летать, то хотя бы приподнимать крылья и трепетать ими, словно бы готовясь к полету. Вместо этого она пыталась призвать себя к смирению, укоряя в гордыне и неуместном упрямстве. Это упрямство вместе с широкой нижней челюстью и жесткими непослушными во- лосами передалось ей от отца, который из-за своего неуживчивого характера в конце концов лишился работы и был вынужден уйти из семьи, — Мэйко тогда училась в начальной школе. Когда она попросила маму позволить ей с ним повидаться, ма- ма, вытиравшая вымытые после ужина тарелки, не сказала ни слова и изо всей си- лы хлестнула ее полотенцем по лицу. Вспомнив об этом, Мэйко снова закусила губу и вздрогнула от внезапной боли. Ей представилась личинка цикады, мощными передними лапами разгребающая землю, чтобы уйти в нее на долгие годы, которые она проведет практически в полной неподвижности, отрешенная от мирской суеты, питаясь соками корней растений.

и
д
е
м   же

— Ну вот мы и пришли, — весело сообщил Норито.

Он включил фонарик на телефоне и посветил им на ствол молодого персикового дерева, от которого исходило громкое, почти оглушительное стрекотание. Приглядевшись, Мэйко увидела пару цикад, сидевших на гладкой коре головами вверх на некотором расстоянии друг от друга. Обе были характерного красно-бурого цвета, с салатово-зелеными пятнами на голове, груди и лапках и тончайшими зелеными прожилками на больших прозрачных крыльях, радужно поблескивавших под светом фонарика, как будто сделанных из слюды. Припав к дереву и погрузив хоботки в кору, они пили древесный сок, не переставая самозабвенно петь. Одна цикада была значительно крупнее другой: это была пара, самец и самка.

— Это хигураси, сумеречные цикады, — прошептала Мэйко, внимательно рассматривая насекомых,которых она уже видела бесчисленное множество раз.

— Можешь говорить как обычно, им нет до нас никакого дела. Но, если подойдешь ближе, они

сразу же умолкнут и улетят, — отозвался Норито, — ну-ка, посвети мне.

Стоило Мэйко взять в руку телефон, как в голове ее сама собой заиграла мелодия, и послышались слова, которые повторял самец цикады своей подруге: "...Я здесь и жду тебя, я буду ждать тебя вечно". Она прикрыла глаза, повторяя про себя нехитрый припев, как вдруг Норито, выдержав долгую паузу, резко хлопнул в ладоши.

— А?! — удивленно вскрикнула Мэйко. — В чем дело?

Ничего не ответив, Норито еще несколько раз хлопнул, сложив ладони лодочкой, так что звук получился более низким и громким, чем при обычных аплодисментах. Что-то было не так. Вернее, все было по-прежнему: вокруг стоял все тот же несмолкающий стрекот, вдруг показавшийся Мэйко лишенным всякого смысла и раздражающим.

— Ты права! — рассмеялся Норито, хотя она ничего не говорила.

— Похоже, цикады так же глухи, как те деревья, на которых они сидят! Эй! — крикнул он. — Э-эй, разве ты не слышишь,как он для тебя старается?! Был бы он человеком, выиграл бы конкурс музыкантов в Сендае!

Откликнись, похвали хотя бы дрожанием усиков его исполнение! Э-эй! А ты что же?! Стоит ли кричать в самое ухо подруге, которая тебя даже не слышит?!

"И вправду, — подумала Мэйко, — самки цикад всю свою жизнь сидят рядом с самцами на ветвях, но могут ли они оценить их старания, если не слышат даже простого хлопка в ладоши? Что, если..."

Норито метнулся вперед — столь стремительно, что Мэйко не успела испугаться, и накрыл цикад ладонью. Затем, удерживая в кулаке сопротивлявшуюся самку, он бережно взял неистово жуж- жащего и щелкающего самца двумя пальцами, стараясь не повредить его крылышки, и вернулся к Мэйко. Она направила на пойманное насекомое луч фонарика. По правде сказать, в цикаде, воспетой поэтами, не было ничего красивого — скорее, она была уродливой и не- уклюжей на вид, и лучше бы ей было остаток своей жизни прятаться в листве и трещать оттуда на всю округу, не показываясь никому на глаза. Быть может, цикады вовсе не глу- хи, просто они знают: сколько ни изощряйся в пении, с такой внешностью тебя едва ли кто-нибудь полюбит. Мэйко рассеянно коснулась подбородка кончиками пальцев.

— Что ж, посмотрим... — сказал Норито, вытаскивая из ворота приколотую к нему портновскую булавку.

— Что ты собираешься сделать? — Мэйко как завороженная следила за ловкими движениями его рук.

— Посмотрим... — повторил он, не обратив внимания на ее вопрос.

Она подошла чуть ближе и приподняла фонарик, чтобы пятно света оказалось точно на руках Норито. Сразу за задними лапками плененного самца цикады виднелись две светлые полукруглые пластинки — крышечки звукового аппарата, под которыми с каждым движением брюшка то приоткрывались, то вновь смыкались узкие щели, ведущие в резонаторные полости. Мальчишки, которые ловят цикад для забавы, думают, что именно трением этих пластин друг о друга насекомое извлекает свои причудливые трели, и, смеясь, тычут в них пальцами, пытаясь заставить цикаду сыграть какую-нибудь новую мелодию. Однако Норито за время их встреч, похоже, хорошо разобрался в устройстве маленького органчика, который представляет из себя тело этого насекомого. Слегка повернув его, он приподнял булавкой чешуйку, прикрывающую окруженное роговыми стенками отверстие, и ввел в него сверкнувшее в электрическом свете острие. Жужжание цикады стало тише.

— Ты проткнул цимбалу, — мгновенно сообразила Мэйко.

Норито еще раз перевернул цикаду и проделал ту же нехитрую операцию с другого бока. Песня смолкла. Онемевший музыкант лишь беспомощно размахивал в воздухе лапками и втягивал брюшко, и казалось, что в его огромных круглых буро-зеленых глазах отражается недоумение. Вокруг на все лады пели и стрекотали другие, мир плыл в то нарастающем, то затихающем хоре голосов — зовущих, тоскующих, торжествующих и разочарованных, покачивался на мягких волнах вечно изменяющейся, куда-то стремящейся жизни, и этой жизни не было дела до какого-то насекомого, не умеющего объясниться в любви. На глаза Мэйко навернулись слезы. Она поспешно смахнула их рукой, чтобы Норито не заметил. Он тем временем воткнул булавку обратно в ворот куртки и медленно усадил на ствол персикового дерева сначала самца, слегка прижав его пальцем, чтобы не улетел, а затем и самку, которая, по-видимому, уже смирившись со своей участью, вела себя спокойно.

ты

п
Р
о
т
к
н
у
л

цим
б
а
л
у

ка
кой

с
м
ы
сл

— Ну вот... — он отступил от дерева на шаг, не спуская глаз с пары цикад.

Обе проползли по стволу чуть выше, подыскали себе удобное место и запустили хоботки в кору. Спустя несколько мгновений все выглядело так, будто бы ничего особенного не случилось, разве что сидели они теперь в абсолютном молчании.

— Вот видишь... — медленно проговорил Норито, словно обращаясь к самому себе. — Она глухая. Ее совершенно не интересует его песня. Все, что ее занимает — это сладкий сок персика.

"Я здесь и жду тебя,

Где же ты, я не могу тебя найти..."

Действительно, какой смысл ждать и искать того, кто и так преспокойно сидит с тобой рядом? Норито вдруг оказался очень близко, и Мэйко почувствовала на своем плече его ладонь. Подняв взгляд, она встретилась с ним глазами: он смотрел внимательно, как будто пытаясь проникнуть в ее мысли, и его зрачки казались гладкими черными камешками, влажно поблескивавшими в сумерках. Мэйко не находила в себе сил отвернуться. Норито наклонился ближе, и в теплом воздухе послышался горький аромат дорогого мужского парфюма.

— Не надо... — пискнула Мэйко.

Вместо ответа Норито обнял ее и с силой притянул к себе. Стрекотание цикад доносилось откуда-то издалека, словно, сойдя с дорожки и ступив на траву вслед за Норито, Мэйко оказалась вычеркнутой из целого мира, наполненного словами и мелодиями, — если бы она попыталась теперь заговорить, у нее не получилось бы ничего, кроме беспомощного лепета, который никто не услышит, и сама она едва могла расслышать голоса вокруг — все они отныне были обращены не к ней. Ей вспомнились приоткрытые дверцы маленького святилища с клубившейся внутри чернотой — эта чернота беззвучно звала ее, тянула подойти ближе и раствориться в ней навсегда.

— Не надо, Норито-сан...

— В чем дело? Я тебе не нравлюсь?

"Да, ты мне не нравишься, — хотела ответить Мэйко, — я и сама не знаю, в чем причина. Любая девушка на моем месте была бы счастлива, но я совсем не чувствую себя счастливой — пожалуйста, прости меня за это. Но разве ты не видишь, что мы не пара? Тебе подошла бы какая-нибудь актриса или певица, Норито-сан, а не уродина вроде меня..."

Вместо всего этого она только слабо покачала головой. Норито усмехнулся.

— Ты особенная, Мэйко. Не такая, как другие девушки.

— Ты... ты правда так считаешь?

Губы у Норито были сухие и горячие, как будто его мучила лихорадка. Мэйко покорно ответила на его поцелуй, заставив себя отбро- сить неблагодарные мысли. Ее отец был неблагодарным человеком — он был непочтителен к начальству и отказывался должным образом выполнять порученную ему работу, считая, по-видимому, что он слишком хорош для нее. Он был груб с мамой, не слушал ее уговоров и не ценил ее усилий, уверенный в том, что она не способна его понять. Кончилось все тем, что он уволился, а потом оставил маму с маленькой Мэйко одних. Вот к чему привела его гордыня. Он не нашел в жизни счастья и заслужил лишь презрение. Мэйко обняла Норито и уткнулась лицом в его плечо.

Дом был огромным и, судя по всему, довольно старым, построенным в традиционном японском стиле — с покатой крышей, выложенной темно-синей черепицей, водостоками с цепочками из маленьких чашечек кусари-дои и перегородками-фусума вместо внутренних дверей. Он располагался неподалеку от станции Синдзюку в частном секторе, куда почти не доносился шум оживленных деловых кварталов. Норито принадлежал к по-настоящему богатой семье, если мог позволить себе жить в таком месте.

Проснувшись, Мэйко некоторое время неподвижно лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к царившей вокруг тишине. Спальня была наполнена мягким утренним светом, лившимся из окру жавшего дом сада. Сад был большим и, вероятно, очень красивым, но в темноте он показался Мэйко настоящим лесом, простирающимся до самых отдаленных окраин Токио. Накануне вечером, когда они пришли, цикады в нем звенели и трещали на все лады и угомонились, должно быть, только к рассвету. Норито предупредил ее, что рано утром ему нужно будет уйти по делам, но она может дождаться его, если захочет, или вернуться к себе — дверь и ворота в сад закроются за ней автоматически, так что не стоит беспокоиться. Он, конечно, будет рад, если она его дождется. На рассвете он ушел так беззвучно, что даже не потревожил ее.

ж
д
а
т
ь

До ее слуха донеслось тихое постукивание: это была бамбуковая трубка каменного цукубаи в саду. На круглом камне были изображены четыре иероглифа: — "варэ тада тару о сиру" — "Я довольствуюсь тем, что имею". Следовало ли это понимать таким образом, что человек должен быть счастлив, обладая немногим и отказываясь от излишеств, или же, напротив, это было предостережением всем гордецам, недовольным благосклонностью судьбы? Мэйко ощутила укол совести. Наверное, именно по этой причине она так любила точные науки — в них, по крайней мере, все было однозначно, и формулы не меняли своего смысла в зависимости от того, с какой точки зрения на них смотрели. Она поднялась с кровати и медленно прошла в гостиную, стараясь не наступить на подол слишком длинной мужской юкаты. Было приятно ступать босыми ногами по рифленой поверхности татами — почти так же, как по земле, усыпанной колючими веточками криптомерий.

Гостиная в доме Норито также была оформлена в япон- ском стиле: просторное, практически лишенное мебели помещение со светлы- ми стенами, большими раздвижными окнами-сёдзи и застланным татами полом. В центре стоял низкий стол, за которым с легкостью могла бы разместиться компания из десяти человек, однако подле него лежала всего одна подушечка-дзабутон. В дальней стене, рядом со встроенным шкафом, располагалась стенная ниша — токонома, в которой висел свиток с изображением большой цикады, сидящей на стволе плакучей ивы. Мэйко подошла ближе и села на пол, скрестив ноги.

Искривленный ствол дерева, покрытый шершавой корой, и раскачивающиеся от легкого дуновения ветра плети ветвей с узкими по- лупрозрачными листьями выглядели реалистично, однако огромная цикада, безмятежно сложившая крылья, больше напоминала механическую игрушку, чем живое насекомое. Может быть, все дело было в слишком тщательно прорисованных четких линиях, которыми были обозначены жилки на крыльях, или в причудливых завитках, покрывавших спинку, из-за чего хитиновый покров походил на искусственно изготовленные металлические пластины. Мэйко слегка наклонилась вперед, разглядывая свиток, и, не отдавая себе в этом отчета, протянула руку к цикаде, едва не касаясь бумаги кончиками пальцев, как вдруг боковым зрением она заметила странный пред- мет, лежавший в нише. Ее рука сама собой опустилась, так и не коснувшись картины.

Это был короткий кинжал с клинком около двадцати сантиметров, на вид старинный, но его тускло светившееся лезвие казалось очень острым. Покрытые лаком черные ножны лежали тут же. Мэйко услышала собственный подавленный вздох. На лезвии виднелись едва различимые бурые пятна. Кинжал как будто специально был положен на самое видное место, чтобы она его нашла. В гостиной было тихо, с улицы сюда не доносилось ни звука. Мэйко, как загипнотизированная, не отрываясь смотрела на лезвие. Оно напоминало энтомологическую булавку, с помощью которой можно было проколоть огромное насекомое. Лоб у Мэйко покрылся испариной, она осторожно стерла ее рукавом юкаты. Норито не сказал, когда именно он вернется — возможно, только к вечеру, или, может быть, совсем скоро. Что-то сковывало ее, не давая подняться на ноги. Скорчившись возле ниши со свитком и обхватив руками колени, Мэйко крепко зажмурилась.

***

***

Ворота закрылись за ней с едва слышным щелчком. Она стояла на узкой улочке, с двух сторон зажатой между заборами частных домов. За ними виднелись садовые деревья, среди кото- рых выделялись своей красной листвой клены момидзи. Не оборачиваясь, она зашагала по уже успевшей нагреться под солнцем брусчатке. До станции Синдзюку было идти минут десять: накануне Норито привез ее на машине, но она надеялась, что выбрала правильное направление. Выходя из частного сектора на оживленную улицу Яматэдори, Мэйко почувствовала, как в сумочке тихонько зажужжал телефон.