Основа расшатывалась. Страну захлестнула волна уведомлений о банкротстве и объявлений о публичных торгах; сообщения о бытовых убийствах, пропавших без вести детях и брошенном жилье стали обычным делом, а вандалы писали с ошибкой слова из четырех букв на стенах домов. Люди исчезали семьями, оставляя за собой шлейф поддельных чеков и документов о конфискации имущества. Подростки перемещались между пылающими городами, отторгая от себя прошлое и будущее подобно тому, как змеи сбрасывают кожу. Этих детей не научили играть в игры, скрепляющие общество воедино, и теперь научиться этому им было неоткуда. Пропадали люди. Пропадали дети. Пропадали родители. Оставшиеся дежурно заявляли о пропаже в полицию, а затем возвращались к своей жизни.
«Ползут, чтоб вновь родиться в Вифлееме»: заглавное эссе из книги Джоан Дидион, звезды американской «новой журналистики»
В издательстве No Kidding Press выйдет книга «Ползут, чтоб вновь родиться в Вифлееме» Джоан Дидион — великой американской писательницы, одной из основоположниц «новой журналистики» наряду с Томом Вулфом, Труменом Капоте, Хантером Томпсоном. Дидион стали переводить на русский язык сравнительно недавно — в переводе сейчас доступны «Синие ночи» и «Год магического мышления», в которых писательница переживает боль утраты после смерти дочери и мужа, также ранее был единожды издан роман «Демократия». Сборник «Ползут, чтоб вновь родиться в Вифлееме» восстанавливает эту вопиющую недостаточность и знакомит нас с эссеистикой Дидион – теми текстами, благодаря которым она стала популярна сначала в Америке, а затем и во всем мире. Перед нами панорама США конца 60-х – сотрясаемая финансовым кризисом, войной во Вьетнаме, где ломаются традиции и изобретается новейшая техника, где принимают наркотики и пытаются веселиться, до тех пор, пока это разрушает жизни. Правила жизни публикует заглавное эссе книги.
Страна не была охвачена революцией. Страна не находилась под осадой вражеских войск. Этой страной были Соединенные Штаты Америки на исходе холодной весны 1967-го, когда рынок развивался стабильно, уровень валового национального продукта был высок, великое множество сознательных людей верило в высокие общественные идеалы и казалось, что самые смелые надежды вот-вот станут реальностью, а светлое будущее нации уже не за горами. Но мечтам этим не суждено было сбыться, и люди всё отчетливее это понимали и готовились к худшему. Ясно было только одно: мы абортировали самих себя и потерпели неудачу, устроив кровавое месиво, так что я не придумала ничего более подходящего, чем отправиться в Сан-Франциско. В Сан-Франциско, где внутреннее кровотечение уже начало окрашивать ткани общества. В Сан-Франциско, куда стекались со всей страны пропавшие дети, которые теперь называли себя «хиппи». Тогда, на исходе холодной весны 1967-го, я и сама не знала, чего ищу в Сан-Франциско, а потому решила остаться там на некоторое время и постепенно обзавелась друзьями.
Объявление на Хейт-стрит в Сан-Франциско:
На прошлую Пасху
Мой Кристофер Робин из дома ушел.
Позвонил лишь разок,
И с тех пор уж не слышно о нем.
Он вернуться домой обещал,
Но как будто с концами пропал.
С апреля, десятого дня, ничего не слыхать.
Если на Хейт он, скажите ему про меня.
Мне невмочь уж скучать,
Пусть вернется сейчас.
Если денег на хлеб уже нет,
Я пришлю, получить бы ответ.
Мне так нужен хоть лучик надежды,
Что когда-нибудь станет как прежде,
Если встретится вам он на улице Хейт,
Сообщите об этом Марии скорей.
От него я хоть весточки жду,
Ведь так сильно его я люблю!
С любовью,
Мария
Мария Пенс,
12702, округ Малтнома,
Портленд, Орегон, 97230
503 /252-2720
Я разыскиваю человека по кличке Глаз-алмаз — говорят, что сегодня днем у него на Хейт-стрит дела, — и потому внимательно смотрю по сторонам, притворившись, что читаю объявления в «Психоделической лавке», когда какой-то парнишка лет шестнадцати-семнадцати садится на пол неподалеку от меня.
Спрашивает: «Что-то ищешь?»
Отвечаю, что, в общем-то, нет.
«Уже три дня сам не свой», — начинает парень. Затем рассказывает, что ширяется метом, о чем я уже догадалась: он даже не стал спускать рукава, чтобы скрыть следы от уколов. Он приехал из Лос-Анджелеса несколько недель назад (сколько именно, не помнит), а теперь собирается в Нью-Йорк, если найдет попутку. Показываю ему объявление, в котором обещают подвезти до Чикаго. Парень спрашивает, где это. Интересуюсь, откуда он. «Отсюда», — отвечает он. Нет, а вообще? «Сан-Хосе, Чула-Виста, не знаю. Моя мать в Чула-Висте».
Через несколько дней я встречаю его в парке Золотые Ворота, где играют Grateful Dead. Спрашиваю, нашел ли он попутку до Нью-Йорка. «Говорят, в Нью-Йорке голяк», — бросает он.
В тот день Глаз-алмаз на Улице так и не появился, но мне сказали, что, возможно, я застану его дома. Три часа дня, Глаз-алмаз еще не вставал. На диване в гостиной кто-то лежит, на полу, под плакатом Аллена Гинзберга, спит какая-то девушка, еще пара девушек в пижамах заливают кипятком растворимый кофе. Одна из них знакомит меня со своим другом на диване. Тот протягивает руку для приветствия, но не встает, потому что голый. У нас с Глазом-алмазом есть общий знакомый, но при посторонних он его имени не называет. «Тот, с кем ты разговаривала», «человек, о котором я говорил» — так он его обозначает. Тот человек — коп.
В комнате очень жарко, девушке на полу нездоровится. Глаз-алмаз говорит, что она спит уже сутки. «Вопрос, — обращается он ко мне. — Хочешь травы?» Я говорю, мне пора идти. «Хочешь, — говорит Глазалмаз, — бери». Когда-то он прибился к «Ангелам» в Лос-Анджелесе, но с тех пор прошло уже несколько лет. «Я тут подумал, — делится он, — основать улетную религиозную секту. Назову "Подростковая миссия"».
Дон и Макс хотят сходить поужинать, но, поскольку Дон увлекся макробиотикой, мы снова идем в Японский квартал. Макс рассказывает, как ему живется с тех пор, как он избавился от всех фрейдистских заморочек среднего класса. «Завел себе чувиху. Уже несколько месяцев с ней. Бывает, готовит она что-нибудь особенное, а меня три дня нет, потом прихожу, говорю, что мял другую девчонку. Ну, она, может, покричит, а я ей говорю: "Детка, ну такой уж я". А она смеется и говорит: "Да, такой уж ты, Макс"». Он утверждает, что это работает и в обратную сторону. «Если она скажет, что хочет отыметь Дона, я ей скажу: "Окей, отрывайся, детка"».
Макс относится к своей жизни как к торжеству над «нельзя». Среди того, что нельзя, к двадцати одному году за его плечами пейот, алкоголь, мескалин и метамфетамин. После трех лет метамфетаминовых трипов между Нью-Йорком и Танжером Макс открыл для себя кислоту. Пейот он впервые попробовал в школе для мальчиков в Арканзасе, а потом у Залива встретил «парнишку-индейца, который делал то, что нельзя. С тех пор каждые свободные выходные я срывался стопом в Браунсвилл, Техас — за семьсот миль, — чтобы вырубить пейота. Там на улицах пейот шел по тридцать центов за голову». Макс побывал в большинстве учебных заведений и модных клиник в восточной части США, но нигде не задерживался — его излюбленным способом спастись от скуки был побег. Например, как-то Макс оказался в больнице в Нью-Йорке. «Дежурная медсестра была улетная черная тетка, а днем на процедуры приходила девчонка из Израиля, интересная, но по утрам делать было особо нечего, так что я свалил».
Мы подливаем себе еще зеленого чая и обсуждаем, не поехать ли в Малакофф-Диггинс, что в округе Невада. Там какая-то новая коммуна, и Макс считает, что будет улетно принять кислоты на раскопе. Он предлагает выдвигаться на следующей неделе или через одну, ну или в любое время — главное, пока очередь не дошла до его дела. Почти всех, с кем я знакомлюсь в Сан-Франциско, в обозримом будущем ждут в суде. Я никогда не спрашиваю почему.
Мне по-прежнему интересно, как Максу удалось избавиться от всех фрейдистских заморочек среднего класса, и я спрашиваю, может ли он назвать себя абсолютно свободным.
— Не, — говорит он. — У меня ж кислота.
Макс принимает по одной марке в 250–350 микрограммов каждые шесть-семь дней.
В машине Макс и Дон по очереди затягиваются косяком. Мы едем в Норт-Бич, чтобы выяснить, не хочет ли Отто, у которого там подработка, с нами в Малакофф-Диггинс. Отто что-то втюхивает каким-то инженерам-электроникам. Те не без интереса смотрят на нас; думаю, потому что у Макса индейская повязка и колокольчики. Макс не особенно жалует инженеров-гетеросексуалов с их фрейдистскими заморочками. «Ты только глянь, — говорит он. — Сначала во всё горло орут: "Извращенцы!" — а потом тащатся в Хейт-Эшбери за девчонкамихиппи, потому что те не против потрахаться»
Мы так и не успеваем спросить Отто о поездке: ему очень хочется рассказать мне о знакомой четырнадцатилетке, которую недавно в Парке загребли копы. Говорит, она просто шла со своими учебниками, никого не трогала, как вдруг ее замели в участок и устроили ей вагинальный досмотр. «В четырнадцать лет — и залезли прямо туда!» — возмущается Отто.
— Она тогда от кислоты отходила, — добавляет он. — Так себе трипанула небось.
Звоню Отто на следующий день узнать, может ли он связаться с этой девушкой. Выясняется, что она очень занята — репетирует школьную постановку «Волшебника страны Оз». «Дорога из желтого кирпича зовет», — говорит он. Отто весь день было плохо. Он думает, ему продали кокаин пополам с мукой.
Вокруг рок-групп вечно вьются молоденькие девушки — те же, что раньше вились вокруг саксофонистов; они питаются славой, силой и сексом, которые исходят от музыкантов на сцене. Сейчас в Сосалито на репетиции Grateful Dead три такие девушки. Они все хорошенькие, у двух из них еще по-детски пухлые щеки, одна кружится в танце с закрытыми глазами.
Спрашиваю, чем они занимаются.
— Ну, я тут часто бываю, — отвечает одна.
— Ну, я вроде как знаю группу, — говорит вторая.
Та, что вроде как знает группу, принимается нарезать французский багет на фортепианной банкетке. Ребята решают сделать перерыв, и один рассказывает, как они играли в лос-анджелесском «Гепарде», в помещении бывшего танцевального зала «Арагон». «Мы пили пиво на том самом месте, где когда-то сидел сам Лоренс Велк», — хвастается Джерри Гарсия.
Танцующая девушка хихикает. «Перебор», — тихо говорит она. Глаза ее по-прежнему закрыты.