Чтение выходного дня: рассказ «Месяц из тумана» автора романа «Смерти.net» Татьяны Замировской (специально для Правила жизни)

Элеонора проснулась, открыла глаза. Туман, ничего не видно, за окном машины по-прежнему был лес, точнее, синяя частокольная полоса ровно плыла назад, и все это был лес.

Рядом спала девочка лет пяти, пристегнутая в детском кресле. Элеонора зажмурилась, снова открыла глаза. Она и выпила-то всего два бокала и не притрагивалась к сигарете, которую все передавали по кругу, но теперь тут эта девочка.

Элеонора осторожно пошатала детское кресло, девочка заворочалась и забормотала с неожиданно взрослыми интонациями:

– Еще нет, еще не надо....

– Проснулась, что ли? – донесся голос с переднего сиденья. Обернулась и посмотрела на Элеонору злым зверьком. Так, еще одна девочка, но постарше, лет десяти. Элеонора подумала: с ней-то ничего подобного произойти не могло, но тем не менее вот, непонятное.

– Ты кто? – спросила она девочку.

– Конь в пальто, – ответила девочка и отвернулась.

Продолжал ровно шуметь двигатель, за окном проплывали ночные хлопья тумана, уже немножко взболтанные на коктейльный манер с янтарным, как яичный желток, автомобильным светом.

Элеонора осторожно потрогала водителя за плечо, он, не оборачиваясь, cказал:

– Рано ты. Поспи – еще час ехать.

Элеонора не знала этот голос и не знала этого водителя.

Девочек она тоже не знала.

Это были две взрослые девушки вообще-то, возмущенно подумала она. Лиза и Вероника. На даче Диминого друга мы праздновали весеннее равноденствие. Пили, курили эту сигарету по кругу, Элеонора не курила, она всегда боялась потерять контроль над мозгом. Готовили шашлык, пели под гитару «Гражданскую оборону». Там еще была чья-то волчья снеговая собака, мохнатая, как воротник. Лиза обнималась с ней на диване и дула ей в треугольное ухо, и Элеонора прикрикнула на нее: «Собакам нельзя дуть в уши, ты что, не знаешь?»

Так, Лиза.

Когда они уезжали, за ними увязалась Лиза. Элеонора не помнила, откуда Лиза взялась. Наверное, подруга хозяина дачи (Элеоноре понравился хозяин дачи, Димин друг, принесший ей стакан дымного грога с глухо, как косточка, постукивающей о запотевшие стенки палочкой корицы). Все, конечно, пищали: останьтесь, останьтесь. Но Диме утром надо было на смену, Элеонора не могла уехать без Димы, а Вероника использовала известное дачное правило «кто на ком приехал, тот на том и уедет». Дима заревновал, он наверняка заметил, как Элеонора смотрела на его друга, немного выпил, это Элеонора виновата, это все тот грог. Сказал: не пьяный, не волнуйтесь. Кто не хочет – пусть остается. И кинул гневный взгляд на Элеонору, и она подпрыгнула, словно обожглась, и закивала: да-да, поедем, конечно. Вероника быстро схватила сумку (Элеонора мысленно поблагодарила подругу: Вероника не осталась только потому, что поняла – будут ругаться, а она сгладит конфликт), а вот Лизу она толком не помнит. Лиза сидела на диване хитрая, как лиса, с волчьей собакой в обнимку – звериные сестрички. Лиза подожгла свой носок в камине, и запахло человеческим паленым волосом. Лиза в общей суматохе незаметно взяла из холодильника молоко и налила себе полный стакан, и добавила льда, и позвякивая этой шаткой арктической безмятежностью, проплыла титаником на диван. Лиза вышла в коридор и, впрыгивая в перьевую массу чего-то вроде унт, сказала: мне тоже туда, куда и вы, подвезете. Снежная принцесса, белая ледышка, будто вылепленная из тумана. Кто ее притащил, ей хоть восемнадцать есть?

Ехали сквозь туман, Дима молчал, Вероника всю дорогу болтала. Лиза очень внимательно смотрела в окно. Элеонору укачало на заднем сиденье. Она заснула.

А когда проснулась, обнаружила, что едет сквозь все тот же пористый, губчатый туман с незнакомым водителем вместо Димы и двумя незнакомыми девочками.

Наверное, ей подсыпали что-то в вино, подумала Элеонора. Поэтому люди кажутся ей младше себя самих или много старше (это про водителя – она успела заметить его помятый сорокалетний профиль).

– Лиза? Вероника? – негромко позвала Элеонора.

– Да, да, Лиза и Вероника, – устало сказала старшая девочка, глядя вперед на дорогу. – Эта песня хороша, начинай сначала. Да, все верно! Я Лиза, а она Вероника. Или она Вероника, а я Лиза. Обещаю, мы сменим паспорта. Вот только мне исполнится шестнадцать, я приду такая царица в паспортный стол и скажу: смените меня на Веронику!

– Даш, ну не начинай, у меня щас голова взорвется, – попросил водитель.

– Ну я не могу уже, – сказала девочка. – Так еще час ехать, да?

– Даша, я тебя прошу, – сказал водитель. – Сейчас ты первая начинаешь, между прочим. Помолчи, она заснет скоро.

– Ага, а потом проснется, – сказала девочка. – И мне снова выбирать, я Лиза или Вероника.

– Кто вы? – спросила Элеонора. – Где Дима?

– Давай ты заснешь, и потом. Когда приедем, – сказал водитель.

Элеонора подергала ручку двери. Дверь не поддавалась. Она подергала сильней.

– Да е*** же твою мать! – закричал водитель.

– Я же тебе говорила, что она снова будет ручку дергать! – завизжала девочка.

Вторая девочка, пятилетняя или младше, проснулась от криков и начала испуганно икать. К ее вискам прилипли маленькие потные рыжие кудряшки.

Первая девочка начала успокаивать вторую, протянув руку назад мимо Элеоноры.

– Тихо, тихо, – необыкновенно нежно проворковала девочка. – Чего это сестричка икает? Может, волчок из леса за ней сейчас придет? Когда икаешь, всегда волчок приходит. Волчок натренирован. Его обучали на этом звуке.

Элеонора прикинула: может, Вероника скрывала, что у нее есть младшая сестра – змеистая и тонкая, как белый чулок, Лиза? Да нет, какая сестра. Лизе понравился Дима – она посматривала на него с дивана. И когда Лиза увидела, что Дима уходит, – тут же вскочила, расплескавшись в сторону выхода, как опрокинутый стакан молока. Ведь по Элеоноре и Диме не было понятно, что они пара. Друзьям – да, было, но увидит ли посторонний? Ты, Лиза, посторонний, потусторонний, гневно подумала Элеонора. Она не надеялась, что Дима останется у нее, когда ее довезет, – обычно он придумывал предлоги поехать домой выспаться, и Лиза могла сказать: ой, мне немного дальше, Элеонора бы вышла около своего одинокого серого дома, а Лиза поехала бы дальше и осталась у Димы ночевать. И наутро проснулась бы и икала, видимо, все-таки начинала с шампанского, а уже потом молоком полировала.

Элеонора так рассердилась, что просунула руку под маленькую девочку и ущипнула ее за что-то мягкое.

Девочка завизжала.

– Папа, я так не могу больше! – заорала старшая. – Она снова на нас набрасывается! Давай ее выбросим в лесу!

Элеонора поняла: опасность. Она забилась, засуетилась, начала путаться в рукавах.

– Норик, зайчик мой, – сказал водитель, – то, что я сейчас скажу, я уже семь месяцев говорю тебе много раз в день. Сейчас ты услышишь что-то такое, что полностью перевернет твой мир. Норик, я твой муж Деник. Я тот самый Димин друг, который тебе понравился на той вечеринке. Мы начали встречаться после того, как Дима тебя бросил, поженились через два года, у нас родились две дочери, Дария и Александра, а потом ты заболела, тебе сделали сложную операцию на мозге, чтобы спасти жизнь, и спасли, но у тебя повредилась кратковременная память, поэтому ты помнишь только то, что было десять-одиннадцать минут назад. Для тебя это звучит как полный шок, но поверь, ты испытываешь такой шок 30–40 раз в день, по количеству десятиминуток, разбитых периодами сна, который для нас всех, скажем честно, благословение и счастье. И вот еще важное: по какой-то причине твоя долговременная память остановилась не на тех днях, когда обнаружилось, что у тебя в голове опухоль, а на вечере, где мы с тобой познакомились, но такое бывает. Тем более что опухоль, наверное, уже тогда была – просто маленькая, ее можно было найти разве что на МРТ. Поверь, все постепенно восстановится. Тебе очень страшно, что ты не помнишь последние двенадцать лет своей жизни, и ты мне не веришь, но тебе всегда одинаково страшно, когда ты слышишь это, потому что всякий раз ты слышишь это впервые, и всякий раз не веришь, но и к этому я тоже привык, для меня это рутина, видишь же, как я быстро и спокойно это все проговариваю монотонными интонациями, как реклама по радио. Потому что, Норик, я повторяю эти слова каждый день много раз, и я знаю про все твои возможные и невозможные реакции – они одинаковые, но самая спокойная реакция у тебя тогда, когда я говорю, что это все сегодня уже происходило, и ты искренне удивляешься, но я спокоен, и мое спокойствие тебе передается, потому что я привык, что для тебя это в первый раз, ко всему в жизни привыкаешь, даже к самому ужасному, так что теперь мое общение с тобой включает этот ритуал знакомства каждый день по кругу, и я в общем-то смирился с тем, что ты на меня смотришь впервые и не можешь поверить, что эти две девки – твои и мои, но да, это наши девки, они дико классные, поверь, и Дашка тоже, ты понимаешь, она так страшно злится, потому что очень тебя любит и не может до сих пор это принять, детский психолог сказал, что она так защищается агрессией.

– Боже ж мой, – сказала Элеонора. – Я не верю ни слову, пусть и признаю, что...

– Что у меня действительно какой-то провал в памяти, – хором с ней продолжил водитель.

– Да, провал, – закивала Элеонора. – И у меня нет причин вам верить, но поскольку сама я вспомнить ничего не могу, я...

– Я вам поверю, потому что на данный момент мне проще принять навязанную мне картину мира, – хором с ней продолжил водитель. – Норик, милый, видишь же, я знаю сценарий слово в слово! Ты снова не поверишь, но человек, когда думает, что произносит какие-то слова впервые, всегда произносит те же самые слова, которые произносил в прошлый раз, особенно если он забыл прошлый раз. Я даже думаю написать про тебя диссертацию, но это надо поступить на психологию, а мне уже сорок два, я старый.

– Сорок два? – в ужасе переспросила Элеонора. И правда, совсем старый. – А что случилось с Лизой и Вероникой?

– Мама, я тебя прошу, перестань про них спрашивать! – заорала девочка Даша. – Каждый сраный день! Просто считай, что ты попала в такую вселенную, где за упоминание имен Лизы и Вероники тебя выбрасывают одну в лесу!

– Но они же существуют? – беспомощно спросила Элеонора.

– Б***, Вероника к тебе сто раз приезжала, мама! – закричала девочка. – И ты с ней всякий раз обсуждала эту поездку в машине, и нихера это не помогло! Да она на прошлой неделе у нас была! Думаешь, ее это все не достало?

– Даш, еще один мат, и я на даче интернет отключу, – спокойным голосом сказал водитель. – Ты знаешь, я всегда выполняю обещания.

– А куда мы едем? – убито спросила Элеонора, услышав слово «дача».

– Да, едем на дачу, – сказал водитель. – Я поздно закончил работу, поэтому едем ночью. Два дня там будем – отдыхать, скворечники делать, траву жечь. Весна! Конец марта! Надо все к лету подготовить. Летом тебе там будет лучше. Вообще надо тебя на все лето туда отвезти.

Элеонора постучала по плечу старшую девочку.

– Ты можешь повернуться, чтобы я увидела твое лицо? – попросила она. – Ты должна быть на меня похожа, если ты моя дочь.

Девочка повернулась и оскалилась, как волк.

В эту секунду на дорогу из тумана выбежало огромное животное, похожее на гигантского четырехногого индюка с неправдоподобно длинными, как на картинах Дали, столбовыми ногами. Оно неожиданно медленно запуталось в лучах фар, будто в веревках, и начало вязко и неотвратимо плескаться впереди, разрастаясь, как серебряная лунная рыба в проруби, пока не налетело на машину.

Туман выключился, остался только свет и звук.

Когда Элеонора пришла в себя, она снова увидела туман. Туман лежал на ее коленях, руках, вытекал из машины, как разлитое молоко, и плыл по мартовской подснежной земле в сторону леса. Элеонора подергала ручку двери – она поддалась – и отметила, что ее тело словно удивилось, хотя разум не зарегистрировал ничего. Как такое возможно? Как возможно попасть в аварию – неужели такое случилось с ней в ее персональной уникальной жизни, и человек, который вылезает из разбитой машины, – это именно она? Жива ли она вообще? Видимо, жива, потому что это квантовая реальность, поняла Элеонора, Вероника ей рассказывала, что на самом деле смерти нет, а сознание – это квантовая функция бесконечного наблюдателя, поэтому в смертельных ситуациях оно переносит тебя в параллельную Вселенную, где ты чудом выжил.

Вероника! Элеонора, которая уже отползла от машины, успев понять, что руки и ноги целы и болят только ребра, помятые ремнем безопасности, поднялась на ноги и, шатаясь, побрела обратно.

Тут же она подумала еще одну, совсем страшную мысль. Дима. Дима. Дима.

Машина сияла изнутри, как радиоприемник, испуская гудящие лучи во все стороны тумана, но при этом частично торчала в дереве, поэтому радиоприемник был как бы сломан, музыка не звучала сквозь лучи и уже не зазвучит. Фары высвечивали лесную тропинку и мшистый распаренный ельник. На трассе лежал лось и тяжело вздыхал, ворочая рогом асфальт. Элеонора подошла к лосю, посмотрела в его масляный туманный глаз. Живы в нем были лишь рог и дыхание, сам лось уже не участвовал в последствиях учиненной им катастрофы.

Дима, дурак. Зачем было пить? Это все из-за ревности? Дурак, ненавижу, думала Элеонора, подходя к стекловидной звезде водительской части машины.

Это был не Дима. Это точно, несомненно был не Дима. Хотя у этого человека было знакомое лицо. Элеоноре впервые в этой ситуации стало страшно – и она радостно ухватилась за страх, как за понятное, ожидаемое чувство. Правда, страшно ей стало не из-за того, что она попала в аварию, а из-за того, что водитель был не Дима. Может, мозг ее обманывает? Она не хочет верить, поэтому видит не Диму, а случайное знакомое дачное лицо.

Кроме Элеоноры и не-Димы в машине в момент столкновения, как выяснилось, были две маленькие девочки. Одна вылетела на дорогу и спокойно лежала в пяти метрах от лося. Элеонора подержала руку на ее пульсе около двадцати секунд – пульса не было. Вторая продолжала сидеть в машине, ей было лет пять, не больше.

Элеонора потрясла детское сиденье, девочка застонала. Наверное, это все шок, и ей от шока кажется девочка, подумала Элеонора.

– Ты кто? – спросила Элеонора. – Как тебя зовут?

– Александра, – ответила девочка и снова застонала. – Больно. Кресло больно.

Элеонора осторожно высвободила девочку и взяла ее на руки. В девочке торчал какой-то кусочек детского кресла, рукоятка или винтик. По рукам Элеоноры текла кровь.

– Телефон, – простонала девочка Александра. – Дай телефон. Папа говорил бабушке звонить, если что.

Девочка явно бредила, откуда на трассе телефон. Ни машин, ни огней, только бледная лента тумана. Какая-то забытая дорога, подумала Элеонора. Может, ее похитили? Накачали хлороформом, но лось вмешался и спас. Лось судьбы! Надо бежать, поняла Элеонора, а потом уже разбираться, кто похитил и зачем, и куда этот мужик их вез, и куда делись Дима, Вероника и та, как ее, Лиза – сразу ей не понравилась, всем чужая, ничья подружка, как она вообще попала на ту дачу.

Надо идти в лес, поняла Элеонора, пока не всполошились друзья похитителей, явно там целая банда, может, на органы их хотят продать. Элеонора прижала к себе девочку – тяжелая! – пошла в лес.

Элеоноре было понятно, куда идти: девочка и ее уютная липкая тяжесть придавали ей уверенность. Она шла, пока автомобильный луч вдали не рассеялся окончательно, а потом почувствовала усталость – руки гудели, ворочалось в груди, трещали ребра. Привалилась к дереву, положив девочку на себя, и заснула.

Проснулась Элеонора от холода. Вокруг был туман, ночь и странный бледный свет, как от прожекторов, бьющих прямо из земли. На ее груди, подсвеченная этим бледным светом, лежала такая же бледная девочка и стонала.

Какой ад, подумала Элеонора, что происходит, как я тут оказалась. Мысленно перебрала события вечера, как стеклянные четки в кармане. Вот они с Димой и Вероникой приехали на дачу к этому... к этому, который положил палку корицы в грог, и Элеонора просияла, как электрическая дуга, а ведь она ненавидит корицу! Потом Дима приревновал к коричному королю и потребовал срочно ехать домой, и Вероника увязалась с ними, чтобы погасить разгорающийся конфликт, и за ней поплыла эта собачья выпь, молочная карамель, чужая знакомая с леденцовыми глазами – положила уже эти глаза, как монетки, на тяжелые багровые Димины веки. Элеоноре было даже сидеть рядом с ней неприятно, от нее будто пахло болотом, но Вероника сразу заявила: я буду сидеть впереди, за туманом ничего не видно, о, давайте песни петь, да? И вот такая песня: в следующую секунду Элеонора оказывается в сумрачном лесу. Какой ужас, подумала она, вот и со мной это произошло – невероятная херня из области немыслимого – мы просто ехали домой, а потом я обнаружила себя в лесу с мертвым младенцем в руках, как в стихотворении Жуковского.

Лесной царь, впрочем, справился не до конца, девочка подала голос:

– Я Александра, – простонала она. – Ты моя мама. Ты болела, и тебе отрезали что-то в голове. Но ты поправишься. Тебе каждый день надо это напоминать. Я твоя дочка, ты меня любишь.

Девочка выпалила это все на одном дыхании, точнее, на одном стоне.

– Ты что, – засуетилась Элеонора. – Ты что такое говоришь.

– Папа научил, я повторяю, когда ты забываешь. Ты поправишься. А я поправлюсь?

Девочка выглядела плохо – или просто освещение было так себе.

– Господи, – сказала Элеонора, – это какой-то фильм ужасов. А как мы сюда попали? Почему ты липкая, у тебя кровь?

– Мы ехали на дачу, – сказала девочка Александра, – с папой и Дашей.

Так, значит, Даша – это вторая ее дочка. А папа кто?

– Как папу зовут? – спросила Элеонора.

– Деня, папа Деня.

Тот, с кем она познакомилась вечером? Элеонора всмотрелась в лицо девочки – будут ли там следы того коричного шлейфа? Вдруг ее сложило пополам разрывающей тело душевной болью – девочке плохо, она ранена. Помочь, перебинтовать, спасти. Элеонора сняла шарф и осторожно обмотала вокруг девочки – ее бок был в крови, и оттуда что-то торчало, может быть, ребро.

Элеонора порылась в карманах. Пусто.

– Надо выйти к машине и позвать на помощь, – сказала Элеонора. – А там разберемся, кто кому мама и что мы делаем в лесу. Больно?

– Больно, – ответила девочка и замолчала. Элеонора взвалила ее на спину и пошла непонятно куда.

Так она шла пять, шесть минут – пока не заметила, что из-за молчания ее мысли стали подтормаживать, вытекать из-под нее, как кровь. Элеонора подпрыгнула на мшистой лесной подушке, хорошенько тряхнув девочку Александру. Девочка застонала.

– Кто я? – спросила Элеонора.

– Мама, – ответила Александра.

– Послушай, – сказала Элеонора, – я не до конца в это верю, но я вижу: со мной точно что-то не так. Так что если я все забуду, напомни. Скажи: надо выйти к машине. Чтобы выйти к машине, надо идти в сторону Луны, в обратную сторону тумана. Я не уверена, что там шоссе, но если долго идти в одну сторону, рано или поздно выйдешь к шоссе. Будешь напоминать?

– Да, – простонала Александра. – Больно. Скоро будет не больно?

– Дойдем и не будет, – сказала Элеонора. – Разговаривай со мной.

Элеонора рассудила: даже если девочка бредит, в любом случае лучше верить девочке, потому что самой Элеоноре сейчас верить нельзя. По версии девочки, они ехали на дачу дружной семьей, частью которой невероятным образом была Элеонора, потом что-то случилось, и они оказались в сумрачном лесу. Сама Элеонора помнила только сонную Димину машину с противной Лизой, высматривающей в окне – что она могла там высматривать? Свою тоненькую смерть?

– Лиза, может быть, нам не по пути, – сказала Элеонора, когда Лиза вывалилась в сени и начала засовывать свои костяные птичкины ноги в две перьевые колоды, каждая размером с дом. – Ты бы спросила, в какой район мы едем, кто где живет.

– Не важно, – сказала Лиза. – Мне по дороге. Это точно.

И теперь: кровяная девочка, лесная подстилка, масляный туман. Элеонора вдруг почувствовала, что девочка превращается в пустой травяной мешок с мышами, и снова тряхнула ее изо всех сил. Девочка заплакала:

– Больно! Я Александра. Ты моя мама. Ты потеряла память. Надо выйти к машине. Идти в сторону Луны, в обратную сторону тумана.

Элеонора восхитилась – какая идеальная память у ребенка, несмотря на травму! Может, это и правда ее дочь. Ведь у самой Элеоноры всегда была отличная память. Она все не могла забыть, как эта горькая полынная Лиза смотрела на Диму, и как хозяин дачи смотрел на нее, Элеонору. Тут же Элеонора вспомнила: памяти у нее больше нет, получается, не такая уж и хорошая у нее память, и человек она тоже не очень хороший – вместо того чтобы думать, как доставить девочку в больницу, она анализирует пьяные взгляды с этой проклятой вечеринки. В голове вертелась не менее пьяная песня «Гражданской обороны», которую все пели хором – о том, как ходит дурачок по лесу. Интересно, зачем он ищет кого-то глупее себя? В лесу только звери. А в лесу всякий зверь умней человека. Стоп, какие звери, о чем речь.

Она снова тряхнула девочку, вдруг почувствовав, что шарфик на ее маленькой пояснице пропитался кровью.

– Александра, – сонно отозвалась она. – Ты мама. Мы ехали на дачу. Дашка кричала. Папа в лес не пошел. Ты потеряла память. Идти в сторону Луны.

Шли, шли в сторону Луны, дошли до мелкого ручья. Элеонора положила Александру на прохладный лунный мох, наклонилась попить, горло обожгло серебряным льдом. Подумала: надо промыть ей раны, серебро убивает микробов, как бы столбняк не схватила девочка. Элеонора размотала шарф, прополоскала его в ручье. Потом начала раздевать девочку – та была уже без сознания или спала. В боку девочки торчала какая-то железка – или это было ребро, похожее на железку. Элеонора осторожно вытерла это место мокрым шарфом, потом начала обматывать шарф вокруг девочкиной груди. Девочка очнулась и стала кричать.

– Кто ты? – спросила Элеонора.

Никогда в жизни она не могла представить ситуацию, где она на секунду закроет глаза по дороге домой в теплом, мягком, как коровий живот, гудящем организме автомобиля – и вдруг очнется на берегу туманного лесного ручья с голой окровавленной девочкой в руках.

Наверное, мне насыпали галлюциноген в вино, подумала Элеонора. Или когда хозяин дачи принес ей кружку с грогом – может, он насыпал туда толченых грибов?

Элеонора поплескала девочке водой на лоб. Девочка очнулась.

– Александра, – простонала она. – Ты моя мама. Ты потеряла память. Мне больно. Папа в машине. Ты меня любишь. Идти в сторону Луны, придем к бабушке на дачу.

Элеонора поплескала водичкой себе на лицо.

– Я тебя люблю? – переспросила она у девочки.

– Больно, – ответила девочка. – Ты моя мама. Ты потеряла память. Папа говорит, повторяй это, если мама спросила: «Я тебя люблю?».

– Тебе тяжело разговаривать, – сказала Элеонора. – Не говори.

– Тогда ты забудешь, – сказала девочка.

Я попала в фильм по Стивену Кингу, поняла Элеонора. Это у него вечно появлялись девочки, которые были все насквозь продырявлены, но при этом складно говорили и спасали мир. Эта девочка говорила как по писаному. Может, она говорит правду?

Она взяла девочку на руки и пошла в сторону Луны, рассудив – если она вдруг оказалась в лесу с голой девочкой, это точно сигнализирует, что у нее беда с головой. Если у нее беда с головой – то она с такой же вероятностью могла и потерять память. А если она потеряла память, то вполне могла оказаться в лесу с голой девочкой – причем логичным способом (пошли погулять в лес и заблудились, а на девочку напали злые волки, оставив в ее спине какую-то свою волчью запчасть), но забыть о нем начисто.

Элеонора старалась идти быстро, мысли в ее голове куда-то утекали, как туманное молоко – ей казалось, что ее голова кровоточит туманом. Когда тумана стало слишком много и Элеонора поняла, что сейчас заснет на ходу, она хорошенько тряхнула девочку, мысленно ужасаясь тому, насколько естественно ее тело вытащило из своей библиотеки жестов именно этот, самый бессердечный – но, может, и самый спасительный для них обеих.

Девочка очнулась, сказала, что ее зовут Александра, что ей больно, что Элеонора ее мама, что надо идти в сторону Луны, против течения тумана, и что Даша идет с ними в резиновых сапогах. Девочка бредила. Но зато Элеонора вспомнила, что почти забыла про течение Луны – а это, судя по всему, была важная информация, раз девочка была обучена ее повторять. Элеонора восхитилась: девочка еле живая, но молодец, повторяет все, понимает, что от этого зависит их жизнь.

Теория плавного отрицания смерти, цепкой пирамидкой сложенная в голове Элеоноры, рассыпалась ровно в тот момент, когда она нашла на пне то ли мертвую, то ли снулую сову, красивую и пеструю, как кинофильм. Элеонора положила девочку на мох, потрогала еще теплую сову – та свалилась с пня. Возможно, она в коме, подумала Элеонора. Обычно, если находишь сову, несешь ее в совиный приют. Но как ее отнесешь, если тут уже девочка? Я смогу донести кого-то одного, с грустью поняла Элеонора. Но почему-то в ее голове крутилась неприятная мысль: спасу сову, спасу и девочку.

Элеонора опустилась на землю, обняв снулую сову. Закрыла глаза. Ей захотелось проснуться дома или на даче, пусть там и была та придурочная Лиза.

Элеонора открыла глаза, обнаружив себя в туманном лесу в обнимку с мертвой совой. В ее голове звенела фраза: спасу сову, спасу и девочку.

Какую, мать вашу, девочку, подумала Элеонора. Возможно, ей подсыпали грибов, она убежала в лес и задушила там сову?

Она задумчиво положила сову на пень.

И тут она увидела девочку.

О нет, о нет, подумала Элеонора, о боже мой правый.

В ее голове будто бы кто-то пытался быстро-быстро сложить кубик Рубика, где все грани были одинакового звеняще-желтого цвета, но некоторые грани звенели чуть иначе. Может быть, это жертвоприношение, подумала Элеонора. Она в беспамятстве задушила сову, а теперь задушит еще и девочку. Наверное, это секта, подумала Элеонора. Не надо было ей соглашаться ехать на эту дачу. Вот та же Лиза – точно сектантка! Прозрачная, клейкая, как лента для мух, – даже мнились вдоль нее некие полупрозрачные безротые стекловидные мушинки.

Элеонора в ужасе потрясла девочку.

Девочка открыла мутные глаза и пробормотала:

– Меня зовут Александра. Нам надо выйти к шоссе. Мама, а где Даша?

Девочка увидела лежащую вдоль пня сову со свесившимися вниз крыльями. Сова выглядела как потрепанный индейский головной убор вождя.

– О, Даша, – обрадовалась девочка. – Даша устала тоже. Я еще посплю. Как Даша посплю.

Надо же, подумала Элеонора, вот я читала о том, как люди теряли память, впадали в диссоциативную фугу и решали, что они – другой человек с иной судьбой, и кто бы мог подумать, что со мной тоже случится такое. Это же все выглядит как реальность. Это немыслимо, но вот оно – сова, пень, раненая девочка, сову зовут Даша, девочка хочет поспать как Даша. Нет, невозможно допустить, чтобы девочка поспала как Даша. Элеонора потрогала лоб девочки: горячий, как камин. Нужно в больницу.

Она поднялась, начала оглядываться. Потом позвала:

– Эй! Тут есть кто-нибудь? Мы тут одни?

И тут же на нее из туманной чащи, словно привидение, выскочила Лиза, похожая на подснежник, выстреливший из талой воды.

– Наконец-то! – заорала Лиза. – Ура!

– Лиза! – Элеонора никогда в жизни не была так счастлива видеть Лизу, как сейчас, пусть она и познакомилась с ней несколько часов назад. – Лиза! Господи, как хорошо, что ты тут! Что случилось? Мы заблудились? Ты знаешь, что это за ребенок?

Лиза, улыбаясь, подбежала к сове и попробовала сложить ее крылья ровненько.

– Это сова, – раздраженно сказала Элеонора. – Это не ребенок. Вот девочка, она ранена. Может, на нее напали волки, я не знаю. Надо срочно в больницу. Мы заблудились, да?

Лиза наконец-то сложила сову в ровную хохлатую пирамидку.

– Это все ерунда, Норик, – сказала Лиза. – Не волнуйся. Пойдем, я тебя выведу.

– Девочка ранена, бредит, – сказала Элеонора. – Я хрен знает, что происходит, но ей нужна помощь срочно. Как мы тут оказались?

Лиза неопределенно махнула рукой куда-то в сторону течения тумана.

– Димка машину разбил? – в ужасе спросила Элеонора. – И я мертвая, да?

– Господи, ну что за бред, – ответила Лиза. – Лось. Это лось был. Мы реально чуть не сбили его, еле остановились на обочине. Чуть не убились. Димка молодец. Потом вышли протрезветь. Потом ты сказала, что тебе надо в туалет, и пошла в лес. И пропала. Мы уже сто раз протрезвели, потом пошли тебя искать в разные стороны на сорок пять градусов. Ну и вот, нашла. Тут что, жертвоприношение было?

Элеонора запнулась.

– Вот и я подумала... Сова совсем свежая, вот-вот умерла. Я даже подумала: ну вот, наелась грибов, задушила сову. Нет мне прощения.

– Мы не ели грибы, успокойся, – сказала Лиза. – Пойдем, тут совсем близко.

Элеонора с девочкой в руках пошла за Лизой. Через каких-то пятнадцать шагов Лиза остановилась.

– Тут, – сказала она. – Вот тут. Стой.

Она присела, немного пошуровала рукой под деревом, улыбнулась.

– Видишь? – спросила она у Элеоноры. Под деревом в лунном свете сияла какая-то переливчатая звездная труха и мелкие молочные косточки.

– Кости какие-то, – сказала Элеонора.

– Вовсе не какие-то, – возразила Лиза. – Попробуй их присыпать чем-нибудь. Ну, чего стоишь. Дерном, что ли. Землей. Мха накидай. Девочку положи пока.

Элеонора посмотрела на Лизу с ненавистью.

– Я тебя не выведу из леса, – покачала головой Лиза. – Даже не думай. Не выведу, если не сделаешь, что я говорю. Так что делай, что я говорю, я все правильно говорю. Вот, молодец. Умница. Дерну, дерну больше давай. Вон, тот кусок вырви – отлично, молодец.

Элеонора кое-как присыпала косточки землей и огромными губчатыми ломтями морозистого мартовского мха.

– Все, – сказала Лиза. – Отлично теперь. Где там сова была, сбегай притащи. Положим сову наверх, чтобы совсем все как бы шито-крыто.

Элеонора поняла, что в ее ситуации лучше делать все так, как говорит Лиза, – вернулась за совой, взяла ее за крыло и потащила к горке дерна, уложила сверху.

– Так, так, – командовала Лиза. – Отличная сова. Просто красотища. Всем совам сова. Крылья поправь только, ну, сложи ровно! Хорошо, что выпрямляется, не окоченела еще. Плохо, если бы закоченела.

Лиза отошла, полюбовалась.

– Молодец, – сказала она Элеоноре, – великолепно. Все, пойдем, я тебя выведу на дорогу теперь. Спасибо. Бери девочку, времени мало, она устала страшно, потеряла много крови.

Элеонора как-то чересчур привычно – словно делала это уже сто раз – взяла девочку, как дорожную сумку, полную бесценной памяти, и побрела за Лизой. Лиза принюхивалась, бесшумно скользила между стволов, вилась, как лисица и ручей, почти не издавая звуков, Элеонора же гремела лесным оснащением, как бронепоезд.

– Ты хорошо знаешь лес, – сказала Элеонора.

– Ну так сколько я уже тут.

– Сколько? – спросила Элеонора.

– Ну угадай. Лет двенадцать минимум. Выросла фактически в этом лесу.

– То есть как? – не поняла Элеонора.

– Ну заблудилась же, ну, – сказала Лиза. – Не ты заблудилась, а я.

– Но почему ты так хорошо знаешь лес, если заблудилась?

– Когда заблудилась, не знала еще, – уклончиво ответила Лиза.

Элеонора осторожно сообщила Лизе, что вообще ничего уже не понимает.

– Ну господи, – возмутилась Лиза, – девочка, маленькая, заблудилась в лесу, из дачных, пошла по грибы-ягоды, пока родители шашлыки жарили, искали две недели или больше, леса тут прочесывали, поисковый отряд «Ангел», вы что, объявления не видели? Да в газетах во всех писали. Ты не читала разве?

– Читала, – сказала Элеонора. – Конечно, читала.

– Ну вот, – сказала Лиза. – Это я заблудилась. А когда нашла выход, уже было поздно.

– И что? – спросила Элеонора.

– И все, – ответила Лиза. – Поздно.

Туман начал рассеиваться, сквозь лес повеяло теплой волной рассвета. Девочка на руках Элеоноры тихо сопела.

– Вот, – сказала Лиза, указывая рукой на бархатно-синюю индиговую полосу света впереди. – Все, тут дорога, тебя ждут. Только сразу в больницу, у нее обезвоживание, и ее укусила лисица, но не бешеная, обычная, хотя уколы от бешенства все равно поставят. И сама тоже потом в больницу, МРТ головы сделать – там ранняя стадия, все хорошо будет. А я дальше не иду, я уже все.

– А ты что? – спросила Элеонора. – Тебе же домой надо.

– Я уже все, – упрямо повторила Лиза. – Мне не надо.

– Ты теперь дома? – задохнулась Элеонора от ужаса.

– Да сдался мне этот дом, – сказала Лиза. – Нет, я уже в принципе все, меня теперь просто нет, ура. Иди-иди! Там все уже с ума сходят, и этот дурак твой – кстати, лучше сразу его бросай, он на меня так смотрел! – и подруга твоя. Давай-давай, иди.

И помахала Элеоноре рукой. Элеонора вышла на шоссе и сразу увидела машину.

– Что за, – сказал Дима. – Что за херня. Ты где была и кто это?

К Элеоноре, всхлипывая, подбежала Вероника.

– Живая, живая! Мы два часа тебя искали, думали, уже все!

Тут она тоже увидела девочку.

– Это как? – спросила Вероника.

– Быстро в машину, – сказала Элеонора. – Нужно в больницу. Я нашла ее в лесу метрах в тридцати от дороги. Когда тащила, споткнулась, упала головой об пень, сознание потеряла, наверное, на эти два часа. Страшное обезвоживание, и ее какое-то животное покусало за бок. Но живая.

– Это трындец, – сказал Дима. – Этот мудак нам что, грибов в вино насыпал?

– Он не мудак, – ответила Элеонора. – Поехали скорей. Лиза с нами не поедет, она тут вышла, тут ее остановка как бы.

– Какая, б***, Лиза? – заорал Дима. – Что ты несешь? Тебе тоже нужно в больницу, мать твою! Ты головой ударилась!

Туман рассеялся. Девочка тихо дышала на коленях у Элеоноры. Вероника, которая всю дорогу обнимала Элеонору за плечи, тихо шепнула ей в ухо:

– Ты тоже думаешь, что это та девочка, которая потерялась? Две недели! Ты думаешь, ребенок может выжить в лесу две недели? Что она там ела, мох?

– Да, мох, – послушно кивнула Элеонора. Она все не могла поверить, что наконец-то выбралась из этого страшного фильма. На секунду ей почему-то показалось, что эта девочка – ее дочь – но тут же поняла: ничего общего, девочка эта – как бутылка разбавленного речного молока, а она, Элеонора, – жидкое рыжее золото, ее дочка будет другой.

– Офигеть, – продолжала шептать Вероника. – То есть, если бы не этот лось, который нас троих чуть не угробил, мы бы тут не остановились. И ты бы ее не нашла! Лось судьбы!

Девочка заворочалась, что-то пропищала.

– Как тебя зовут? – спросила Вероника.

– Лиза, – ответила девочка.

– Ну и славно, – ответила Вероника. – Скоро будешь дома. Это и правда была твоя остановка.

Элеонора закрыла окаменевшие от тяжести глаза. Но ей не было страшно – она знала, что, когда проснется, ничего не исчезнет, и впереди больше не будет ни кошмаров, ни боли, ни крови, ни беспамятства, и главное – никакого больше тумана. ÷