Владимир Гуриев — о русской классике и книгах, перед которыми невозможно устоять

Я очень рано начал читать, точнее, я вообще не помню, чтобы я не умел читать, поэтому первые книги не смогу назвать, но, наверное, это было что-то детское.

Главное потрясение, связанное с детскими книгами, у меня случилось, когда я уже вырос. В детстве бабушка любила на ночь рассказывать мне стихотворение «Бука» из журнала «Мурзилка» — наверное, чтобы я лучше писал, других причин, по-моему, быть не может, оно дико страшное.

И, в общем, там такое начало — зима, за окошком ни звука, луна из-за леса встает, седая лохматая Бука с мешком по дороге идет. Ну и дальше Бука реально хватает и сажает в мешок главного героя. Бабушка в отчаянии, совы кружатся над избушкой, вокруг кровища и смерть.

Но штука в том, что из нашего экземпляра «Мурзилки», видимо, потерялась пара страниц, потому что в реальности у этого стихотворения еще двадцать или тридцать строф, там настоящий Терминатор-2 с вертолетами и стрельбой и, конечно, все заканчивается победой сил добра.

Я об этом узнал только двадцать или тридцать лет спустя, когда заскучал по бабушке, вспомнил стихи, которые она мне читала, и попробовал их найти.

Я, к сожалению, сейчас читаю мало и несистемно, выбирая книги, которые мне гарантированно более-менее подойдут, но каких-то супероткрытий не было. А, хотя нет. Стихи Андрея Монастырского очень хорошие. И «Дом листьев» Марка Данилевского. Не могу сказать, что мне понравилось, но это очень круто сделано.

Мне кажется, что настоящего писателя отличают от менее настоящего два качества. Не уверен, что у меня получится внятно их описать, но попробую.

Первое качество — это штука, которую я не знаю как назвать. Если очень упрощенно и очень грубо, это люди и ситуации, которые живут внутри писательского ума, и требуют, чтобы о них рассказали. Эти люди и ситуации настолько живые, что, в общем, даже особое литературное мастерство для их описания не требуется — читателя просто сносит чужой жизнью, когда он открывает книгу.

Я, кстати, видел несколько раз, как wannabe-писатели спрашивают, о чем написать, как придумать тему для рассказа и так далее. Я сейчас, наверное, кого-то обижу, но, мне кажется, если такой вопрос в голове у писателя возникает, то это очень жирный намек, что ему стоит в этой жизни заняться чем-то другим.

Если ты не знаешь, что сказать, промолчи, от мира не убудет.

Это как если бы Джон Леннон спрашивал на курсах музыкального мастерства, о чем именно ему стоит написать песню.

Но он не спрашивал, и когда ему хотелось написать песню про моржа, писал песню про моржа, хотя ни на одном из таких курсов, конечно, такое не посоветуют.

И она отличная.

Короче, внутри у писателя должен быть вулкан с тревожным дымком. И этому невозможно, как мне кажется, научиться. Вулкан или есть, или нет.

Это магия, это то, что мы называем талантом.

Но есть вторая штука, которая называется мастерством, потому что талант легко и хорошо работает на короткой дистанции, но если хочется написать большую — в смысле, длинную — книгу, нужно уметь выстраивать большие структуры, чтобы читатель не сорвался и не заскучал. И нужно уметь держать дыхание.

Упрощенно говоря, талантливый человек легко может написать короткую песню, но, чтобы написать симфонию, нужно держать в голове на порядки больше переменных.

Ну, или это как пробежать марафон. Человек со способностями к бегу наверняка неплохо пробежит стометровку, но чтобы пробежать 42 километра, нужен все-таки другой уровень подготовки.

Есть много шаблонных решений — например, чтобы писать детективы как Джеймс Паттерсон, много ума не надо (сам Паттерсон при этом, разумеется, очень умный), этому можно научиться.

Но иногда попадаются книжки, которые устроены нешаблонно или очень-очень сложно. Вот «Дом листьев» устроен как огромная, хрупкая и красивая конструкция из спичек — одну спичку вынешь, и все развалится, а этих спичек там тысячи.

И когда смотришь на такое, руки, конечно, немного опускаются, потому что ты не можешь не то что воссоздать такую сложность, ты не можешь ее даже воспринять толком.

Я при этом не уверен, что Данилевски сильно литературно одарен в терминах моржей, но даже если нет, он это с лихвой компенсирует умением выстраивать настолько сложные структуры, что есть морж за ними или нет — хрен поймешь.

(Я, кстати, не считаю себя писателем как раз потому, что не прохожу ни по первому, ни по второму критерию — правда, никакой трагедии я в этом не вижу, писателей и без меня слишком много). *

Я читаю книги ради сюжета и атмосферы, поэтому перечитывать не очень люблю. Но Only Forward Майкла Маршалла Смита я перечитывал, наверное, раз десять, хотя никому ее посоветовать не могу — ее даже безусловно хорошей назвать, наверное, нельзя, это просто какое-то странное попадание конкретно в меня. Без спойлеров рассказать довольно сложно, но бывают ингредиенты, перед которыми я теряю волю — нуар-детектив, странный, похожий на сон, сеттинг, герой, который не хочет быть героем, загадочно пропавший человек и так далее.

Это как вокзальный пирожок на машинном масле. Невозможно объяснить человеку, который такое в принципе не любит, что в этом пирожке волшебного, и почему ты его ешь, зная, что потом обязательно придет изжога, но ты с этой расплатой заранее согласен и, в общем, считаешь, что еще дешево отделался.

В первую очередь, я не очень хорошо ее знаю. Какие-то базовые романы русской классики я, к стыду своему, вообще не читал и, наверное, уже не прочту. Еще более стыдное признание: для меня русские классики XIX века — это как комиксы, в том смысле, что читать о комиксах гораздо интереснее, чем читать сами комиксы (исключения есть, но их мало).

В общем, для меня XIX век в русской литературе — это какой-то магический период, когда невероятные совершенно люди оказались в одно и то же время в одном и том же месте, были знакомы друг с другом, дружили, ненавидели, завидовали — и для меня вся эта история вокруг, собственно, литературы гораздо интереснее, чем то, что они написали.

Тот факт, что Лермонтову было 25-26 лет, когда он создал «Героя нашего времени», потрясает, такого просто не может, не должно быть, но если забыть об этом обстоятельстве, то «Герой нашего времени» — ну окей, хорошая книжка.

Ну, или Пушкин. Я знаю, что у профессиональных филологов начинается тик, когда они слышат, что Пушкин изобрел русский язык, но если посмотреть, что и как писали до него — или даже его современники — то поражает невероятная легкость, с которой он говорит, отсутствие какого-то видимого усилия и так далее, и тому подобное.

Но если не держать это в голове, не помнить контекст, то это не те авторы, которых я бы стал читать для удовольствия.

Но я и на «Черный квадрат» для удовольствия не стал бы долго смотреть, хотя умом понимаю его значение.

Вне контекста я, наверное, могу воспринимать только Гоголя и Чехова. Не факт, что они самые сильные писатели из наших классиков, но, на мой вкус, они самые вневременные.

И Салтыкова-Щедрина, конечно.

Чехов, но если выбирать между Толстым и Достоевским, то Достоевский.

Это, конечно, неправильно, и лично я согласен с тем, что автор давно умер и все такое, и, в общем, неважно, каким человеком был тот, кто книжку написал, но все равно от человеческого отношения к писателю трудно избавиться, и вот кто-то как человек нравится, а кто-то — нет.

Особенно если это люди, которые несколько лет смотрели на тебя со школьных стен.

Этот бородатый дяденька, сцепивший руки на коленях, почти как член семьи.

Чехов из этой тройки для меня по-человечески самый близкий, понятный и классный. И Достоевский, и Толстой как люди мне не очень симпатичны: Толстой — из-за своего мессианства, а Достоевский, по-моему, просто был говнюк. Но Достоевского по-человечески жалко, у него все-таки очень непростая жизнь была, и, в общем, трудно требовать от человека в постоянной душевной агонии, чтобы он был еще и приятным. Любую страницу Достоевского можно проиллюстрировать «Криком» Мунка, не ошибешься.

Чехову, кажется, тоже было очень внутренне непросто, но бывает, что людей внутренние страдания закаляют, Чехов от этих страданий только лучше и чище получился, он как-то умел абстрагироваться от внутреннего отчаяния и выдавать его наружу в час по чайной ложке. Он просто умнее и аналитичнее Достоевского, честно говоря, но с тем же адом внутри.

Чехова я полюбил сразу, сначала смешного, а потом грустного и мрачного. Достоевского понял и простил чуть позже. Может быть, до Толстого я просто внутренне не дорос.

Но пока мне кажется, что у Чехова болит, а он улыбается, и это круто, у Достоевского болит, и он кричит, и это, ну, в общем, можно понять, чего там, а у Толстого ничего не болит, и он от скуки ковыряется в носу.

Я не думаю, что книги способны так сильно воздействовать. Но интегрально книги, конечно, изменили мою жизнь и не в лучшую сторону — у меня довольно долго были небольшие проблемы в общении с другими людьми, потому что я подсознательно воспринимал окружающих как книжных героев, а люди, в целом, устроены не совсем так, как герои Луи Буссенара, например.

Потом я стал общаться с другими людьми меньше, и эти проблемы исчезли.

У меня есть не очень тайные или редкие, но не суперпопулярные дорогие мне авторы. Это Майкл Маршалл Смит (три первых романа и рассказы), Кристофер Прист («Опрокинутый мир», «Подтверждение» и «Тиски доктринерства»), Джин Вулф (практически все). Они не то чтобы любимые и, в общем, не очень похожи друг на друга, но все эти авторы умеют описывать реальность как сон, а это у меня как читателя слабое место.

Флэнна О’Брайена многие, я думаю, читали, но можно еще больше, он очень хороший.

Еще мне очень нравится рассказ Саймака про маленький городок, который отрезан от всего мира, но это совсем уж guilty pleasure — из тех, которые нужно с психоаналитиком обсуждать.

Еще я люблю старые английские детективы, всякие там убийства в закрытой комнате и прочую клаустрофобию, но, кажется, всех хороших авторов в этом жанре я давно уже прочел.

Из того, что относительно недавно прочитал — «Записки у изголовья» Сэй-Сёнагон. Это очень старая книжка, ей чуть ли не тысяча лет, но она удивительно современная и по формату (это, по сути, собрание записей в фейсбуке (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации)), и по содержанию. С литературной точки зрения это сомнительное, наверное, упражнение, там нет каких-то особенных стилистических красот, и структурно она очень проста, но в ней очень яркая авторская интонация, ну и вообще Сэй-Сёнагон была классная, не говоря уже о том, что придумать такой формат в девятом или десятом веке — это очень и очень круто.

И когда ее откладываешь, понимаешь, что нет никакой современности, люди рождаются и умирают, а в коротком промежутке между двумя этими событиями думают, любят, завидуют, надеются и ждут совершенно одинаково, независимо от эпохи, в которой они оказались.

Мне кажется, что хорошие писатели — это люди, у которых не получается коммуницировать с миром нормально, поэтому им приходится идти в обход, через текст. Поэтому если писатель хороший, то вряд ли он в личном общении может быть таким же интересным и умным как в своих книгах. Мне вообще кажется, что это большая ошибка полагать, что у писателя есть еще какие-то мысли, кроме тех, которые он уже записал.

Так что пообщаться в человеческом плане я бы не хотел, наверное, ни с кем, но я бы очень хотел посмотреть, например, на Шекспира и апостола Павла — они оба какие-то совершенно неземные, загадочные для меня персонажи. Ну и на Кристофера Марло, наверное, чтобы два раза не вставать. И на парня, который записал Младшую Эдду. Да много на кого, тут у меня как раз большой список.