Переводчик Виктор Сонькин — о качественном нон-фикшене и любви к Пушкину

В подростковом же возрасте я читал ту литературу, что была доступна. Но иногда моим родственникам удавалось достать у книжных спекулянтов «редкие» книги: например, «Унесенные ветром» или «Мастера и Маргариту» — последнюю я читал в ксерокопии из журнала «Москва», где она впервые была опубликована, хоть и в цензурно-сокращенном виде. Но о многих вещах, которые были известны моим сверстникам, выросшим в более богемной, гуманитарной среде, я совершенно не знал. Например, фамилию Ходасевича я услышал впервые, когда ходил на семинары по поэтическому переводу к Александру Михайловичу Ревичу в Центральном доме литераторов. Большого учебного смысла в этих семинарах для меня не было, но зато я оказывался среди взрослых людей, которые много читали и говорили о каких-то вещах, которые мне в тот момент (это были еще советские времена, хоть и их конец) были совершенно не известны. Скажем, о Набокове я тоже узнал в юношеском, студенческом возрасте.

Книга, которая, может быть, больше других на меня повлияла — это сборник Овидия из «Литературных памятников», а точнее — большая статья Гаспарова, которая сопровождала «Скорбные элегии» и «Письма с Понта». Прочитав ее, я поразился тому, как можно писать о литературе, и, наверное, именно этот текст больше других побудил меня к выбору профессии. Позже я как-то признался Михаилу Леоновичу в этом, и он снисходительно сказал, что да, у него тоже в детстве были такого рода опыты.

У меня не сформировалось того отвращения к русской классике, которое часто бывает у людей, закончивших советскую школу. Отчасти благодаря тому, что у нас была очень хорошая учительница по литературе, которая не была склонна окрашивать учебу во всякие отвратительные цвета, поэтому прозаиков (Достоевского, Толстого) я читал с удовольствием. А из всей русской классики и тогда, и сейчас больше всего любил и люблю Пушкина — и прозу, и поэзию. Многие стихи и большие куски из «Евгения Онегина» я знаю наизусть. Не то чтобы специально учил — в юности память была хорошая, и многое запоминалось. Пушкин — невероятный гений, в его творчестве я отчасти вижу картину русской литературы, которая могла бы быть существенно иной — менее болезненной, менее философичной и в конечном счете более жизненной.

С оговорками — Толстой; конечно, то, что он все знает, не скрывает этого и навязывает читателю, может несколько раздражать, но, опять-таки, гениальность дает ему на это право. Я только что перечитал «Анну Каренину» и с удивлением осознал, что она становится совершенно историческим романом, главная моральная и прочая проблематика которого безвозвратно ушла в прошлое. Ведь проблема, которая там стоит в центре истории и из-за которой происходит все, включая финальное самоубийство Анны, — это проблема, которой больше нет. (И тогда ее существование — чистая историческая и общественная условность: у Каренина с Вронским нет друг к другу никакой ненависти).

Я очень люблю Пастернака, но в таком противопоставлении однозначно выбрал бы Мандельштама. И, наверное, Ахматову, потому что я понимаю всю гениальность Цветаевой, но она совсем-совсем чужой мне по духу человек.

Вообще я непрофессиональный, но вполне увлеченный любитель поэзии. Современная поэзия — начиная примерно с 1970-х годов, за редкими исключениями вроде Иосифа Бродского — мне знакома довольно плохо. Впрочем, я понимаю, что это стоит исправлять, и даже немного пытаюсь. Стихи, на мой взгляд — это тексты, которые надо читать в особом состоянии души. Я неоднократно участвовал в сборищах, которые в нашей среде называются «свечка» — когда люди садятся в кружок и читают (желательно наизусть) любимые стихи. Мне кажется, это правильное действие. И, кстати, никаких свидетельств того, что молодежь читает (или учит наизусть) меньше, я не заметил; другое дело, что таких людей всегда было не то чтобы очень много.

Меня до сих пор приводит в состояние легкой грусти «Лолита». Это текст, написанный по-английски, который потом Набоков перевел на русский язык. Он жалуется в постскриптуме к русскому изданию на «дребезжание ржавых русских струн», но это кокетство, как обычно. Это, правда, не очень хороший перевод. И сделать с этим ничего нельзя. Даже если не брать в расчет все юридические сложности, никто не посмеет сделать то, что сделал уже сам Набоков. И очень жалко, потому что если читать «Лолиту» на английском, то это гениальный роман, а на русском он распадается.

Вообще, у любого перевода есть определенный срок жизни. И какие-то классические вещи нужно переводить хотя бы раз в поколение. На Западе это совершенно нормальная практика. Даже роман XX века, «Мастер и Маргарита», переводился на английский язык неоднократно разными переводчиками. Это хорошо и правильно, потому что это разные взгляды, это разная картина, и это дает возможность вдумчивому читателю посмотреть на книжку с другой стороны.

Есть прекрасная статья Михаила Леоновича Гаспарова и Натальи Автономовой «Сонеты Шекспира — переводы Маршака». Мне кажется, это одна из самых важных статей про перевод, которые вообще написаны по-русски. Я очень советую всем найти ее и почитать. Она показывает, какой гениальный переводчик был Маршак. Ему удавалось нарисовать совершенно другую, отличную от авторской, картину — абсолютно сознательно и последовательно, нигде не сбиваясь. И, конечно, она показывает, как далеко он отошел даже не от шекспировского текста, а от шекспировской идеологии.

В 1990-е годы моя подруга Саша Борисенко — ныне моя жена — предложила мне обратить внимание на один рассказ Эдгара По. У нее со студентами возник спор по поводу перевода какого-то выражения, и они решили, что для того, чтобы решить этот вопрос, нужно рассказ перевести целиком. С этого началось — а потом постепенно стали возникать заказы на литературный перевод. Сказать, что это хобби нельзя, потому что перевод — дело серьезное. Но назвать это работой тоже сложно, потому что за это не платят никаких осмысленных денег. В этом есть плюсы, как ни удивительно: в отличие от многих других сфер жизни, литературный перевод в России остается той областью, в которой совершенно спокойно можно заниматься своим делом, не опасаясь, что тебя из-за денег или каких-то иных благ оттеснят конкуренты. Случается, что у нас переводом занимаются люди не очень грамотные, но есть, конечно, и настоящие подвижники. Это, например, Виктор Петрович Голышев, мэтр и учитель, один из лучших переводчиков эпохи. Еще мне очень интересно то, что делает Анастасия Завозова, наша бывшая ученица, она один из самых вдумчивых и неленивых читателей и переводчиков, и она, опять же, делает это исключительно из любви.

В свое время я очень проникся «Волхвом» Джона Фаулза, которого прочитал лет в 25. Мне кажется, это идеальный возраст для этой книги. С одной стороны, ты уже достаточно взрослый, чтобы ее как-то оценить, но с другой стороны, еще достаточно юный, чтобы воспринять ее без того скепсиса, с которым я воспринял бы «Волхва» сейчас. Я читал его в прекрасном переводе Бориса Кузьминского. Было очень интересно, потому что некоторые переводческие решения меня, как человека интересующегося, восхищали — например, фраза «души черных, души белых: понятно, что читается как "дУши, а не душИ". Это чистое хулиганство переводчика, в оригинале ничего такого быть не могло; но оно какое-то очень трогательное и уместное.

Я читаю много нон-фикшна — не только по работе или литературной надобности, но и просто из интереса. Прямо сейчас, например, читаю книжку про открытия Васко да Гамы прекрасного автора Найджела Клиффа. До этого я уже прочитал с большим восторгом его работу про Вана Клиберна — пианиста, «остановившего холодную войну». Со мной часто так бывает, что если мне понравилась книга автора, то я стараюсь познакомиться со всем, что он написал. Так было с британской писательницей в жанре нон-фикшн Джо Мерчант, которая написала про Тутанхамона, про разные, нестандартные методы лечения, которые сейчас применяются, а также про антикитерский механизм — это такой древнегреческий инструмент, найденный в начале 20 века, который позволял рассчитывать различные астрономические явления и таким образом предсказывать, как созвездия выстроятся в дальнейшем. Это прямо ужасно интересно, потому что ничего даже близко похожего со времен античности до нас не дошло. (Книжка про антикитерский механизм недавно вышла в издательстве «Альпина Нон-фикшн»: «Антикитерский механизм. Самое загадочное изобретение Античности».)

Надо сказать, что за последние 10 лет русский нон-фикшн очень вырос, появились книги, не уступающие западным образцам. Например, «Конструирование языков. От эсперанто до дотракийского» Александра Пиперски, который в 2017 году получил за нее премию «Просветитель». Еще могу выделить книжку Бориса Жукова «Введение в поведение», которая рассказывает об истории науки о поведении животных и человека, — очень интересную, серьезную и очень увлекательную. Это, естественно, отражает только мой круг чтения за последний, скажем, год — так-то прекрасного нон-фикшна по-русски вышло несопоставимо больше.

Я с невероятным восторгом прочитал книжку «Петровы в гриппе и вокруг него», прочитал, как, я думаю, отчасти было задумано автором, два раза подряд, потому что нужно было понять, что ж там на самом деле-то было, что же я пропустил. Это, мне кажется, какой-то восторг, которого в русской литературе давно не было. И, скажем, быковский «Июнь», роман прошлого года, я тоже прочитал с большим интересом и с большим удовольствием. Я у Быкова много чего читал, но это, пожалуй, больше всего мне понравилось из того, что он написал.

Я долгое время говорил, что русская проза находится в спячке. Потому что многое из того, что все преподносили как нечто выдающееся, мне казалось несопоставимым с тем, что выходит в зарубежной литературе. Особенно с учетом того, что мы знаем, каких вершин способна достичь русская проза. Сейчас же у меня появилось ощущение, что идет тихое и медленное пробуждение. За многие годы мне не попадалось ничего такого, от чего бы я ахал, а вот в прошлом году эта ситуация немножко поменялась — появились «Петровы», «Июнь». Опять-таки, это личное моё читательское мнение, потому что есть большое количество людей, которые считают, что у русской прозы давно все хорошо.

Бумажные книги я читаю в двух случаях: если я не смог найти электронную версию того, что меня интересует, или если у книги сложный дизайн. В остальных случаях я выбираю Kindle, потому что он медленно разряжается и меньше утомляет глаза. Бумажных книг у меня даже больше, чем надо, — места в квартире уже просто не хватает. Каждый раз, когда мы с женой едем в Англию, мы приезжаем с чемоданом новых книг, особенно старых, которые уже не издаются. Например, есть такой британский специалист по античности Дж.П.В.Д. Болсдон (да, у него сложные инициалы). Он написал некоторое количество прекрасных книг по римской истории, кроме того, отдельную книгу про оксфордскую жизнь, ну и много-много всего. Его книги издавались в основном в 1960-е годы, и я их сразу покупаю, если они попадаются мне на глаза. Еще я недавно купил путеводитель по Португалии, который с 1920-е по 1950-е составляли две английские тетечки. Издание, которое у меня есть, 50-х годов. Путеводитель очень увлекательный, потому что рассказывает про страну, которой уже, можно сказать нет.

Я не делю книги на серьезные и несерьезные. Ильф и Петров — это серьезная литература? А какие-нибудь римские комедиографы — это серьезная литература? Этот критерий никак не влияет на оценку литературного качества. Например, работы Михаила Леоновича Гаспарова очень сложно отнести к той или иной категории, но это не мешает мне возвращаться к ним из раза в раз. Очень люблю его «Записи и выписки» (которые я настоятельно рекомендую читать в первом прижизненном издании 2000 года), «Занимательную Грецию», в которой про историю и идеологию Древней Греции рассказано больше, чем в любом академическом труде. Также есть у него примыкающая к «Занимательной Греции» книжка, в которой он пересказывает в сокращенно-упрощенном виде всю историю Геродота. Это тоже абсолютно прекрасное произведение.