12 новинок ярмарки non/fiction, на которые стоит обратить внимание

Хан Ган – Вегетарианка

Издательство АСТ. Перевод Ли Сан Юн

Дебютный роман южно-корейской писательницы Хан Ган пылился почти десять лет, прежде чем его откопали, одарили Международной Букеровской премией, перевели на английский, а следом и на другие языки.

После кошмарного сна главная героиня Ёнхе – такой вот занесенный в Азию Грегор Замза женского пола – понимает, что ее воротит от одного вида мяса, и она выкидывает из холодильника все, даже вкуснейшего засушенного угря. Тут то и запускается цепь абсурдных событий: Ёнхе теряет в весе, муж от нее отворачивается, а деспотичный отец пытается силой заставить ее съесть кусок свинины. Однако, доведенные до гротеска ситуации – лишь средство иносказания и оммаж Кафке. «Вегетарианка» обвиняет патриархальный уклад семьи, преклонение перед декорумом и обличает страх перед инаковостью – ведь попытки окружающих спасти героиню продиктованы вовсе не заботой, а боязнью выбиться из общего марширующего строя.

Джонатан Сафран Фоер – Вот я

Издательство «ЭКСМО». Перевод Н. Мезина

Можно сказать, что «фоер» – это уже почти сформировавшийся литературный жанр. Ведь все его произведения, как и новый долгожданный роман, совмещают проверенные, но не наскучившие приемы: неистребимую серьезность заявленных тем, переплетенных с уморительной подачей.

Из-за дрянной интрижки шестнадцатилетний брак семьи Блохов кренится ко дну. В их ветхом деде Исааке искру жизни поддерживает лишь желание увидеть церемонию бар-мицвы правнука Сэма. В свою очередь тринадцатилетний мальчишка, словно персонаж братьев Коэн из «Серьезного человека», считает традиции нелепыми и даже пугающими. В это же время где-то далеко землетрясение пытается сравнять с землей Израиль, давая возможность многочисленным врагам страны с ним поквитаться.

Роман Фоера – о вырождении традиции, с каждым поколением дряхлеющей и деформирующейся, словно суставы деда Исаака. Это увлекательная семейная сага, приятно похрустывающая от множества аллюзий, филигранных шуток, каламбуров и, разумеется, неподдельного трагизма.

Борис Лурье – Дом Аниты

Kolonna Publications. Перевод Ю. Кисина, В. Нугатова

Художник и писатель Борис Лурье сумел выжить в пяти концлагерях, потерял почти всю семью, а после, перебравшись в США, стал легендой нью-йоркского подполья. Поначалу кажется странным, что человек с таким чудовищным опытом и оставленной на всю жизнь травмой пишет БДСМ-роман, а не отдается большой и серьезной литературе вроде произведений еще одного узника и нобелианта Имре Кертиса.

Однако то, что может показаться провокацией, оказывается воплем о хрупкой телесности и уязвимости человеческого сознания перед идеологией, предвосхитившим труды Мишеля Фуко и Джорджо Агамбена. Лурье заявляет, что после зверств войны говорить о каких-то нормах и ограничениях просто смешно, поэтому в виде метафоры холокост превращается в порнографию, а концлагерь – в бордель с госпожами-доминатрикс. БДСМ-эстетика берет начало от нацизма, а жестокость и девиация, сопровождающие тоталитарную форму власти, отыгрываются в первую очередь на человеческом теле.

Отвратительная, прекрасная и терапевтическая книга.

Пол Бейти – Продажная тварь

Издательство «ЭКСМО». Перевод С. Чулковой

Если быть честным, «Продажная тварь» – роман-близнец «Краткой истории семи убийств» Марлона Джеймса. Вот смотрите: оба принесли авторам Букеровскую премию; и там и там говорится об ужасах взросления и проживания в гетто, а нарратив сливается с музыкальной формой – только у Бейти это всеподавляющая сила рэп-речитатива, в то время как у Джеймса – задушевный регги.

Не смотря на всю схожесть, роман Бейти получился более экспериментальным и смелым. Странную структуру романа составляют эссе-зарисовки, флоу и стенд-ап выступления главного героя-афроамериканца, которого обвиняют в возрождении расовой сегрегации. Впрочем, нелегко ему и потому, что отец-социолог ставит над ним радикальные тесты, а родной город Диккенс и вовсе исчезает с карты.

Продажная тварь – это некая нить злободневности, на которую автор нанизывает проблематику расизма и взаимоотношений белых и чернокожих. Смесь Гариет-Бичер Стоу, рэпера Desiigner’а и мультсериала «Гетто».

Мария Степанова – Памяти памяти

Новое издательство

Когда поэты «вторгаются» на территорию писателей – это почти всегда хорошо. У Марии Степановой, взявшейся за прозу, вышел талантливо написанный, приглушенный и ностальгический роман.

Степанова приглашает нас совершить путешествие по мнемоническим коридорам, прокрутить киноскоп ее памяти. Здесь имена, вышедшие из обихода слова, фотографии и вещи становятся отправным пунктом для чувственного опыта, бережно охраняемым вспышкам памяти, которые заставляют из будущего обращаться к прошлому. «Памяти памяти» – не столько история семьи, но попытка семьи эту историю воссоздать. Это интимное откровение и в той же степени призыв к диалогу о том, как было, частная история и, вместе с тем, история многих из нас.

Эмма Клайн – Девочки

Phantom Press. Перевод А. Завозовой

«Девочек» 28-летняя Клайн написала в гараже всего лишь за три месяца, будучи уверенной в успехе. Так и получилось: дебют писательницы назвали книгой 2016 года по версии дюжины влиятельнейших изданий, права куплены в 36 странах, а целый цех продюсеров как раз сейчас корпит над адаптацией книги в кино.

А рассказывает роман о том, как Эви, ведомая жаждой новых ощущений, присоединяется к Сюзане, Хелен, Донне и Руз под предводительством «эзотерического» лидера Рассела. Компания ворует продукты, ездит на угнанном школьном автобусе, но кроме этого не делает ничего такого, пока небольшой домик у реки не окропляется кровью. То, что канва романа моделируется радикальными сектами вроде «Храма Народов» Джима Джонса и «Семьи» недавно скончавшегося Чарльза Мэнсона (что вероятно лишь усилит интерес) читатель поймет уже на первых страницах. Но все же первостепенная задача Клайн состоит не в том, чтобы разоблачить свихнувшегося Рассела, а изобразить трепетный и податливый внутренний мир девочек, так легко поддающихся манипуляциям и вызовам окружающих.

NON-FICTION

Антон Долин – Оттенки русского. Очерки отечественного кино

Редакция Елены Шубиной

По сути, книга одного из самых видных кинокритиков Антона Долина – это сборник хард-версий его рецензий на Meduza. В своих развернутых эссе Долин размышляет не только над диалектикой кино последних лет, но и демонстрирует разнообразный и аутентичный атлас современного российского кинематографа от пионера Алексея Германа до новичка Кантемира Балагова.

Примечательно, что Долин выступает здесь даже не столько обозревателем кино, сколько филологом, скрупулезно и даже дотошно анализирующим повествовательную ткань картины. Желая донести до нашего внимания мельчайшую деталь или полутон, он обращается к познавательной компаративистике и различным пластам культуры – будь то цитирование медиевиста Жака Ле Гоффа или же анализ легенды о докторе Фаусте.

Берт Кейзер – Танцы со смертью. Жить и умирать в доме милосердия

Издательство Ивана Лимбаха. Перевод Д. Сильвестрова

«Танцы со смертью» нидерландского врача-геронтолога и философа Берта Кейзера могут показаться дневником, но при более вдумчивом чтении оказываются целым танатологическим путеводителем с отсылками к литературе, кинематографу и к мировой культуре в целом. Это не только истории людей, страдающих от рака, болезни Паркинсона или паралича, но что важнее – это портрет самого врача через зарисовки сотен ушедших из жизни больных. В своей книге Кейзер не играет в медицинский популизм, не халтурит и ничего не приукрашивает, а, напротив, показывает себя таким, какой он есть: порой сраженным смертью пациента, порой прикрывающимся маской циника, дабы избежать дурных мыслей о смерти, порой просто возмутительно забавным. Однако главный его талант состоит в том, что окружающую атмосферу увядания и смерти он смог превратить в поле творчества и юмора.

Джулиан Барнс – Открой глаза

Азбука-Аттикус. Перевод В. Сонькина, М. Сарабьяновой, А. Савиных, И. Мокина, М. Давыдовой, Д. Горяниной, А. Борисенко, В. Бабкова

Впервые один из самых лучших романистов современной Англии, эстет до мозга костей и неисправимый франкофил Джулиан Барнс берется за нон-фикшн. «Открой глаза» – это сборник пространных эссе о живописи, в которых Барнс знакомит читателя с величайшими полотнами мастеров XIX и XX века от Гюстава Курбе и Одилона Редона до Рене Магритта и Люсьена Фрейда. В свойственной Барнсу иронической и чуть снобисткой манере он призывает видеть в живописи не только технику и мастерство авторов, но и их биографию и мироощущение. Знакомство с новой книгой непременно подарит вам уже привычное ощущение собственного скудоумия в сравнении с этим колоссом эрудиции, а также целый ряд вкладок в Википедии.

Александр Павлов – Бесславные ублюдки, бешеные псы. Вселенная Квентина Тарантино

Издательский дом ДЕЛО

Не будет большим преувеличением сказать, что в мире не найдется человека, не знакомого с творчеством Тарантино. Несмотря на это, переведенной на русский язык или отечественной литературы о нем до обидного мало.

Что такое универсум Квентина Тарантино и на сколько измерений он делится? Почему мнение о нем как о постмодернисте отдает нафталином? Как у него выходит быть культовым и массовым одновременно? И, самое главное, в чем секрет мультижанровости режиссера, сумевшего в равной степени стать мастером грайндхауса, альтернативной истории и спагетти-вестерна? На все эти и десятки других вопросов отвечает Александр Павлов – автор первой написанной по-русски монографии, посвященной Тарантино.

Поначалу текст кажется излишне простым и лапидарным, однако уже через двадцать-тридцать страниц обрастает аргументацией и все новыми смыслами. Тем не менее, подход Павлова остается прямолинейным и начисто отметающим делезовскую интерпретацию кино, а задача – незатейливой: доказать, что режиссер «Криминального чтива» и двухтомника «Убить Билла» – клевый.

Наум Клейман – Эйзенштейн на бумаге

Ad Marginem

Российский киновед Наум Клейман предлагает посмотреть на творчество Сергея Эйзенштейна совершенно под другим углом – не как на автора «Потемкина» и «Октября», но как на костюмера, дизайнера и художника, о котором мы почти ничего не знали.

В книге представлено 500 лучших графических работ режиссера, многие из которых публикуются впервые. Детские рисунки, шаржи выдающихся современников и эскизы разных лет отражают формирующиеся психо-эротические мотивы и углубляющийся интерес Эйзенштейна к антропологии. В той же степени по ним можно проследить периоды взлетов и падений вроде пребывания в Мексике, которое он считал счастливейшим временем, или же времена упадка. Главное же то, что Эйзенштейн был Леонардо да Винчи нового времени: одаренным во всем и безвременно ушедшим.

Роберт Дарнтон – Цензоры за работой: как государство формирует литературу

Новое литературное обозрение. Перевод М. Солнцевой

Кропотливое расследование профессора Гарвардского университета повествует о том, как была устроена цензура в роялистской Франции XVIII века, колониальной Индии XIX века и Восточной Германии 1980-1990-х годов. Дарнтон заявляет, что цензура такой же неизбежный виток развития в галактике печатного слова Гуттенберга, как и кибер-защита в охране информации. Исследователь не пытается обличить цензуру как шестеренку зловещего государства (хотя отчасти соглашается, что так и есть), а пытается выяснить, каким образом сфера дозволенного превращается в сферу запретного; как трансформировалась механизмы цензуры в зависимости от исторической ситуации и как цензоры повлияли на политическую, экономическую и культурную жизнь.