Интервью с Эмили Ратаковски — об отношениях, сексе, харассменте и принятии собственной сексуальности

«Мое тело» начинается с 2013 года, когда Ратаковски, которой на тот момент был двадцать один год, обрела мгновенную и отчасти скандальную славу, станцевав в клипе на самый хитовый сингл года – Blurred Lines Робина Тика. В лос-анджелесской студии были сняты две версии клипа: «официальная», в которой Ратаковски скачет и дурачится в коротком топике и пластиковых шортах, и версия «без купюр», в которой она делает то же самое, но без топика. Как, несомненно, и надеялись их создатели, оба клипа стали вирусными, что в те времена вовсе не казалось таким уж пугающим. К моменту написания этой статьи цензурированная версия набрала семьсот двадцать один миллион просмотров на ютюбе, и если некоторые пришли в восторг и посмотрели видео повторно, то других оно повергло в ужас.

В обоих клипах на песню Blurred Lines, помимо Ратаковски и Тика, снялись его соавторы – рэппер T.I. и суперзвезда Фаррелл Уильямс, – и еще две девушки – Элль Эванс и Джесси М’Бенг. Если девушки танцуют почти обнаженными, то мужчины даже не снимают пиджаков. Одетый в деловой костюм и очки-авиаторы Робин Тик щеголяет модной небритостью и самодовольной усмешкой.

Ратаковски привлекла всеобщее внимание не только своим талантом актрисы и внешностью, но и резкими высказываниями в адрес тех, кто обвинял клип в мизогинии. Вскоре эта умеренно успешная модель, рекламировавшая купальники, оказалась в центре споров о репрезентации женщин в поп-культуре, традиционных СМИ и интернете.

В 2013 году Ратаковски искренне называла свою роль в Blurred Lines феминистским высказыванием и утверждала, что никто не смеет указывать ей, когда и как выставлять напоказ свое тело.

Она сделала феноменальную карьеру. Она появилась на бесчисленных обложках журналов. Она снималась в кино; она была любовницей Бена Аффлека в «Исчезнувшей». Она участвовала в модных показах. Она владеет брендом купальников Inamorata Woman. Она знаковая фигура, «инфлюенсер» с двадцатью восемью миллионами подписчиков в инстаграме (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации), и их число продолжает расти. Даже ее прозвище – Эмрата – известно всему миру.

Около четырех лет назад Ратаковски начала в глубине души осознавать, что испытываемые ею неотвязные чувства стыда и ненависти к себе являются прямыми последствиями позиции, которую она занимает в культуре: это позиция сексуального объекта и травматизированной жертвы эксплуатации и сексуальных домогательств. Так, например, она пишет, что, хотя прежде и заявляла, будто съемки в клипе Робина Тика способствовали ее «женскому самоутверждению», в действительности подверглась его домогательствам на съемочной площадке [Пресс-секретарь Тика отказался прокомментировать это обвинение]. Книга стала для Ратаковски способом со всем этим примириться.

В сентябре 2020 года Ратаковски опубликовала в журнале New York пламенное эссе под названием «Выкупить себя обратно», позже включенное в новый сборник. Эта сенсационная журнальная статья является одной из главных причин, по которым «Мое тело» оказалось среди самых ожидаемых книг года.

Тридцатилетняя Ратаковски, единственная дочь преподавательницы английского и учителя рисования, выросла в Сан-Диего, Калифорния, а сейчас живет между Нью-Йорком и Лос-Анджелесом со своим мужем кинопродюсером Себастьяном Бир-Макклардом (на счету которого блестящий триллер «Неограненные драгоценности» братьев Сафди) и родившимся в марте сыном Слаем.

В августе мне удалось побеседовать с ней в зуме. В Лос-Анджелесе было раннее утро, но Эмили проснулась затемно, чтобы покормить своего малыша. Спокойная, даже безмятежная – уж точно достаточно собранная, чтобы я заметил, что сам нервно ерзаю в кресле, – она сидела на диване в простой белой блузке. Наша беседа возвращалась к одним и тем же темам. Ее успех был для нее даром, потому что принес ей деньги и славу, а теперь и пространство для самовыражения. Но он также стал проклятием, поскольку был обусловлен главным образом ее внешностью, которая нравилась мужчинам.

Когда я отметил, что ее глубокая книга – настоящий подарок для авторов заголовков: «Эмрата обнажает всю правду!», Эмили вежливо улыбнулась.

Ты выросла в солнечной Южной Калифорнии. Согласно расхожим представлениям, в этом месте перед красивыми людьми с прекрасной фигурой преклоняются еще больше, чем где-либо еще. Считаешь ли ты, что это повлияло на твое отношение к собственной внешности и вниманию, которое она к тебе привлекает?

Безусловно. Я училась в государственной школе. У нас не было футбольной команды, но была команда по серфингу. В этом смысле в нашей культурной среде не было ничего необычного. Подростков не пускают в бары и клубы, так что нам оставалось тусоваться на домашних вечеринках и пляже. Так проходило все лето, а значит, мы немало времени проводили в купальниках. И я думаю, что мы уделяли повышенное внимание телу и физической красоте. Я прекрасно помню, что уже лет в четырнадцать-пятнадцать очень серьезно думала о том, как мое тело будет смотреться в купальнике.

Ты пишешь, что мужчины начали обращать на тебя внимание, когда ты была еще совсем девочкой.

У меня есть одно очень яркое воспоминание, о котором я не писала в книге. Однажды я пошла на пляж со своим первым парнем. Я была в купальнике, и взрослые мужчины начали кричать мне что-то насчет моей задницы. Мне было лет четырнадцать. Я смутилась, и мне стало обидно за моего парня. Помню, я попыталась подойти к ним и что-то возразить, а они говорят: «А чего ты ждала, когда заявилась сюда в таком виде?» Уже тогда все было сложно. Я знала, что эти сорокалетние мужчины не должны так себя вести, но, с другой стороны, мне, конечно, хотелось мужского внимания.

Ты выросла недалеко от Лос-Анджелеса, где к красивым юным девушкам относятся, как к свежему мясу для индустрии развлечений. Вместо того, чтобы дистанцироваться от этого, ты решила, по твоему выражению, монетизировать свою внешность.

По-моему, я всегда понимала, насколько дорога жизнь и как дорого мне обойдется колледж. У меня было много друзей, которые работали в сфере услуг и получали минимальную зарплату. Я придавала деньгам большое значение – и оказалась права, ха-ха. Я была знакома с детьми-актерами и детьми-моделями, и их родители рассказывали моим, что у их ребенка есть деньги на колледж, потому что он на три секунды появился в какой-нибудь рекламе... Наверное, мне и моим родителям казалось, что мы просто обязаны монетизировать эту возможность. Я никогда не думала, что стану заниматься этим постоянно или профессионально. Кроме того, мне, конечно, хотелось считаться красивой. Я выросла, преклоняясь перед женщинами, которых считали не только симпатичными, но и сексуальными, и хотела стать такой же, потому что мне казалось, что сексуальность дает женщинам власть и делает их особенными.

Твое эссе «Токсичность» посвящено периоду, когда ты находилась в раннем подростковом возрасте, а в Лос-Анджелесе жили пользовавшиеся бешеной популярностью молодые девушки – Бритни Спирс, Линдси Лохан, – которых по пятам преследовали папарацци. Их буквально разрывали на сувениры. И все мы знаем, что в результате стало с некоторыми из них. В своем эссе ты пишешь, что пример Бритни Спирс стал для тебя предостережением. Знаю, что ты была очень молода, но непохоже, чтобы ты прислушалась к этому предостережению.

В то время [внимание таблоидов] казалось негативной стороной славы, но ее преимущества все перевешивали. Типа, «Ну да, это хреново, но еще более хреново быть бедной и жить в своей детской спальне». Можно было легко сказать: «Ладно, у нее нервный срыв, зато она Бритни Спирс! Ей так повезло!»

Оглядываясь назад, считаешь ли ты, что ошибалась?

Не знаю! Я до сих пор пытаюсь в этом разобраться. У меня есть сын, и, если бы он захотел стать моделью, я бы постаралась его отговорить. То же касается дочери. Так что, наверное, я бы ответила, что не считаю, будто [этим знаменитостям] повезло. Но в то же время я сижу в своем доме в Лос-Анджелесе и разговариваю с тобой. Приятно, что у меня есть возможность купить дом.

В эссе «Уроки красоты» ты пишешь, что узнала о том, что женщин оценивают по внешности, от своей матери, которая и сама очень красива. Она всегда очень гордилась твоей внешностью и умением заслужить мужское одобрение, и, похоже, опосредованно жила твоей жизнью.

Меня всегда интересовали отношения между матерями и дочерьми, особенно между красивыми матерями и дочерьми. Это избитое клише – сценические мамаши. Но мне кажется, что женщины не любят об этом говорить, потому что это очень больно. Мои отношения с матерью не сводятся к красоте и полученным мною от мамы урокам. Вместе с тем, когда я оглянулась на свою жизнь и спросила себя: «Когда я начала сравнивать себя с другими женщинами? Когда начала считать это важным?», – мне стало ясно, что в раннем возрасте я многому научилась, глядя на свою красивую мать и на все, чего она добилась, и как ощущает себя благодаря своей красоте. В своем эссе я попыталась по кусочкам собрать все повлиявшие на меня незначительные моменты, из-за которых мне стало важно считаться красивой.

Должен сказать, что нечасто встречал красивых людей, готовых обсуждать собственную внешность, свое отношение к ней и обусловленное их внешностью отношение к ним внешнего мира. По моему опыту, самые красивые люди, как женщины, так и мужчины, отказываются признавать собственную красоту, не считаются с ней и даже откровенно ее отрицают. Ты предпочла этого не делать.

Я бы все-таки сказала, что не чувствую себя красивой. У меня полно комплексов. Отчасти это связано с тем, что мир заставил меня думать, как я выгляжу каждую секунду и со всех возможных ракурсов, какими особенностями моей внешности я могу гордиться, а какие нужно скрывать. Впрочем, я думаю, что то же самое испытывают и люди, не работающие моделями. Но особенно женщины. Женщины очень сосредоточены на своей внешности. Вот что меня интересует. Я хотела поговорить о реакции мира на мое тело. Поскольку я модель, для меня эта реакция имеет особое значение.

Прости, если это прозвучит нелепо в прочтении мужчины из Англии, но, если ты не против, я зачитаю тебе пару отрывков из твоей книги.

Для меня это будет впервые.

Вот отрывок о том, как ты в юности решила избрать для себя карьеру модели: «Все, что мне нужно было сделать, чтобы обеспечить себе независимость, – это раздеться, обмазаться маслом и соблазнительно позировать в красном кружевном белье или бикини с ярким рисунком, которые, будь моя воля, ни за что бы не надела, надувая губы по команде какого-то мужчины-фотографа средних лет». Понимаю, что ты пишешь это с некоторой иронической отстраненностью, и все-таки мне – как, полагаю, и всем остальным на планете – описание всего, что тебе приходилось делать, кажется ужасающим. Неужели поначалу ты действительно думала, что в том, чтобы снять одежду и притвориться сексуальной для какого-то мерзкого взрослого мужика, нет ничего особенного?

Да, наверное, еще четыре года назад я действительно так считала. Ха! Мне казалось, что это отличная работа в сравнении со всеми остальными работами на свете. Отличный способ заработать денег. А заодно я получала фотографии, которые поднимали мне самооценку. И, хотя это было совершенно ужасно, и многие вещи, о которых я пишу в книге, травмировали меня и глубоко на меня повлияли, мне действительно казалось, что это довольно простая сделка. И я думаю, что так считают многие женщины.

Что заставило тебя изменить свое мнение четыре года назад?

Я начала понимать, что меня выматывает постоянное беспокойство из-за работы и собственного тела. Я была настолько строга к себе, что уставала до изнеможения. Муж спрашивал меня: «Почему ты так себя чувствуешь?» Мне пришлось внимательно приглядеться к себе и сказать: «Ладно, вот почему я так себя чувствую».

Во вступлении ты пишешь: «Я извлекала выгоду из своего тела в пределах цисгендерного, капиталистического, патриархального мира, в котором красота и сексуальная привлекательность ценятся исключительно с точки зрения мужчин. Все свое влияние и статус я получила только потому, что нравилась мужчинам».

Это до сих пор не дает мне покоя. Не уверена, что люди стали бы читать то, что я пишу, если бы не занимаемое мной положение.

Твое тело или, скорее, твое согласие на объективацию собственного тела, принесло тебе не только деньги и славу, но и, согласно твоему собственному дальнейшему признанию, немало страданий.

Честно говоря, я осознала, насколько я интернализировала то, как мир видит людей, монетизирующих свое тело и становящихся сексуальными объектами, только когда закончила книгу и прочитала все эссе подряд. Это вызвало у меня немало ненависти к себе. И презрения к себе. Я начала писать эту книгу в том числе для того, чтобы напомнить себе, что я – это не только мое тело, не только ликвидный актив. Думаю, что большую часть своей взрослой жизни я окружала пережитое стеной отрицания. Мне казалось, что то, чем я занимаюсь, делает меня сильнее, что я образцовая феминистка, что мне удалось обойти систему. [Но] я вышла замуж, стала немного старше, и все изменилось. Я стала спрашивать себя, откуда взялись многие из моих тревог, какое место я занимаю в мире. Я начала писать, чтобы осмыслить эти чувства.

Одно из эссе в твоем сборнике называется Blurred Lines. В 2012 году, когда ты решала, согласиться ли на эту работу, тебе прислали имейл с описанием режиссерского видения клипа, и с орфографической ошибкой заверили, что он будет «далеко не мазогинным» (sic!). Сейчас ты полагаешь, что это было неправдой?

Да, это было неправдой.

Это мизогинный клип?

Да.

Я пересмотрел его, когда читал твою книгу. Дисбаланс между вами поражает. Они старше, знамениты, влиятельны, богаты и одеты в костюмы. Вы гораздо моложе, неизвестны и почти обнажены.

Согласна. Со мной было то же самое. Я не смотрела клип с тех пор, как он вышел. По-моему, в то время я посмотрела его максимум дважды. А потом, когда я писала эссе, я пересмотрела его и отреагировала точно так же. Я была поражена тем, что в 2021 году этот клип бы просто не существовал.

Я задавался этим вопросом, когда его смотрел. Потому что многое изменилось, но... разве он не мог бы существовать сейчас? Не кажется ли тебе, что это по-прежнему возможно?

Вот почему я начала книгу с WAP [откровенный клип Cardi B 2020 года. — Правила жизни]. В этом клипе нет мужчин в костюмах, но определенно есть гиперсексуализированные женщины. Так что я думаю, что у нас появились новые критерии, но не уверена, что наша культура стала менее мизогинной. В конечном счете, не так уж важно, становятся ли женщины жертвами сексуализации со стороны мужчин или сексуализируют сами себя. Таким образом женщины получают власть. Это по-прежнему правда, в то время как с мужчинами такого не происходит. Такова жизнь. А теперь к тому же появились тикток и инстаграм (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации).

Ты пишешь, что на съемочной площадке Blurred Lines Робин Тик «сделал нечто непозволительное».

Он лапал меня за грудь.

Ты когда-нибудь говорила об этом раньше?

Нет. Я никогда раньше об этом не говорила. Я даже вспомнила об этом только много позже. Лет через пять.

Тебе не кажется, что тот факт, что ты об этом даже не помнила, сам по себе о многом говорит?

Всю свою жизнь я закрывала глаза на такие моменты. Я много раз слышала от разных женщин, что они предпочитают всего этого не замечать. [Такие ситуации] даже не приходится забывать намеренно, они забываются сами. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что мне в особенности не хотелось помнить о случившемся от стыда. Оно слишком явно указывало мне на мое место. Я не хотела этого чувствовать. Я хотела чувствовать себя сильной, хотела думать, что быть девушкой в том клипе по-настоящему важно.

Тебе трудно было писать о том, что случилось с тобой на съемках Blurred Lines?

Конечно. Это эссе далось мне тяжелее всего. Я не хотела его писать. Потому что все, чего я хотела, – это чтобы меня помнили не по клипу Blurred Lines. Мне казалось, что, заговорив о случившемся, я добьюсь обратного и меня станут ассоциировать как раз с тем, от чего я хотела отмежеваться. Но в этом главная мысль книги. Поэтому я счастлива, что все-таки его написала, и надеюсь, что оно произведет на читателей желаемое впечатление.

Почему ты говоришь, что в этом главная мысль книги?

Когда я рассказываю тебе о власти, о том, как я хотела себя чувствовать, какой хотела казаться, что хотела думать о себе и своем положении в мире, я имею в виду, что хотела быть всемирно известным секс-символом. Я хотела наслаждаться этим своим образом и сопутствующим славе влиянием. Признав, какое место мне в действительности было отведено на съемках того клипа, я бы лишилась иллюзии влияния. И я этого стыдилась.

Робину Тику придется ответить за свой поступок.

Да. У меня противоречивое отношение к черно-белому видению мира и культуре отмены. Я никому этого не желаю и не хочу быть причиной чьей-либо отмены. [Но] я слишком долго жила, отрицая реальные факты, потому что реальные факты меня не устраивали. Нужно, чтобы нам позволили говорить о том, что нам кажется важным. Я не собираюсь больше молчать о собственном опыте только из страха, что мой рассказ может кому-то повредить. Потому что мне в свою очередь вредно хранить молчание.

То, о чем ты рассказываешь, возмутительно, и все же этот клип тебя прославил. Ты сделала на нем карьеру. Ничего из случившегося с тобой впоследствии не случилось бы, если бы не этот клип. Что ты думаешь по этому поводу?

Это довольно мерзко. Но в этом весь смысл книги. Такие вещи нужно осознавать. Правда не проста.

По твоим словам, после Blurred Lines ты «соглашалась сниматься в фильмах, которые были тебе неинтересны, и быть моделью для брендов, которые казались тебе отстойными». Большинство актеров считают себя обязанными притворяться, что им нравилось сниматься даже в тех фильмах, которые они втайне считают ужасными. Большинство моделей делают вид, что им нравится одежда, которую они носят за деньги. Временами твоя книга напоминает заявление об уходе из индустрии развлечений и моды.

Я бы не назвала ее заявлением об уходе. Скорее, если ты когда-нибудь замечал, что я закатываю глаза на видео с красных дорожек, то теперь понимаешь, почему. Именно поэтому у меня и возникают эти чувства. Я бы хотела продолжать создавать что-то новое, но не хочу быть пешкой в чужой игре. Я не знаю, получится ли это, но на данном этапе мне уже плевать.

Грэм Грин говорил, что у каждого писателя в сердце осколок льда. Необходимо смотреть на мир беспристрастно и записывать все как есть. Нельзя щадить чувства тех, о ком пишешь. Как думаешь, в твоем сердце есть этот осколок?

Да. Думаю, в глубине души я всегда была очень сурова и к себе, и к другим. С другой стороны, я бы сказала, что почти всю жизнь ставила на первое место удобство других людей. Возможно, поэтому в своей книге я поступаю наоборот.

Я хочу спросить тебя о феминизме. Этим словом ты пользовалась в начале своей карьеры. Ты говорила, что твоя роль в клипе Blurred Lines – это феминистское высказывание. В своей книге ты пишешь, что сегодняшний феминизм, по крайней мере само слово «феминизм» – это настолько же слово, объединяющее в себе идеи, лежащие в основе женского движения, насколько слоган на футболке. Как нам следует к этому относиться?

Мне кажется, нам нужно быть осторожнее. Мне кажется, что в последние годы множество по-настоящему радикальных идей обсуждались в интернете, оказались в фокусе всеобщего внимания, а потом превратились в слоганы. Каждое знаменательное политическое событие становится хэштегом, а потом мы возвращаемся к своим жизням. Все остается по-прежнему. Например, мы понимаем, что привело нас к текущей ситуации с Афганистаном. Но мы как бы пожимаем плечами. Думаю, что как раз этого нам и следует опасаться. Раньше считалось, что главное — это образованность в вопросах; что люди должны знать, что такое феминизм, что такое расизм, колониализм и так далее. Но теперь многие люди, похоже, в курсе. Не все, конечно, но многие. И как будто этого достаточно. Но если ничего не меняется, вряд ли это можно назвать прогрессом.

Думаю, люди считают, что этого достаточно. Каюсь, я и сам иногда воображаю, что внес свой вклад, когда просто признаю проблему, написав у себя в соцсетях #спаситеафганистан. Как будто, запостив хэштег, я делаю что-то полезное.

Раньше я искренне считала, что очень важно быть политической правдорубкой. Я не утверждаю, что больше в это не верю. Но я изменила свое отношение к использованию соцсетей. Я страшно устала от таких слов, как «правдоруб», «знаменитость» и «перемены». Сейчас они напоминают плохую пародию или комедийный скетч SNL. На самом деле мы всего лишь успокаиваем сами себя. Наверное, когда я была моложе и только начала формировать свои политические убеждения, меня увлекала возможность повлиять на людей. А теперь мне кажется, что я пытаюсь вознаградить саму себя.

Книга представляет собой более серьезный вклад, чем твит, но найдутся те, кто станет утверждать, что по степени воздействия они почти не отличаются.

Я бы сказала, что разница в нюансах. В твитах и репостах нет нюансов. Литературное творчество допускает нюансы. Вот почему я выбрала этот формат. Вот почему я написала эту книгу.

У тебя двадцать восемь миллионов подписчиков в инстаграме (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации). Такое огромное число даже сложно себе представить. В «Моем теле» ты утверждаешь, что для тебя инстаграм (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации) служит мерилом не только сексуальной, но и любовной привлекательности. Мне это кажется чрезвычайно нездоровым.

Да, и, по-моему, не важно, сколько у тебя подписчиков – двадцать восемь или двадцать восемь миллионов. Посредством соцсетей мы стремимся получить любовь и сопутствующее ей подтверждение собственной значимости.

Признайся как человек с двадцатью восемью миллионами подписчиков: это работает?

Нет. Это не работает. То есть, мне приятно, когда люди говорят: «О боже, я такое число даже вообразить не могу!» Но это не заменяет мне любовь.

Люди зависимы от лайков. Они постят что-нибудь и следят за тем, как растет количество лайков, радуются, если их много, и расстраиваются, если мало. Я думал, что люди с таким невероятным количеством подписчиков, как у тебя, вообще перестают проверять. Но ты по-прежнему проверяешь.

Мне платят за посты в зависимости от количества моих взаимодействий, так что дело не только в моей любовной привлекательности. Я всегда спрашиваю себя, получаю ли достаточный отклик, чтобы ценность моих постов выросла и я заработала побольше денег. Поэтому я думаю, что ставки только растут.

Ты по-прежнему постишь свои фото в бикини.

У меня свой бренд купальников. Если я что-то публикую, то делаю это намеренно и осознанно, и такие посты всегда связаны с моим бизнесом. У меня есть стимул продолжать побеждать, продолжать зарабатывать деньги. Рианна только что стала миллиардершей. Интересно видеть, что люди, которые выступают против самого существования миллиардеров, радуются богатству Рианны. Я тоже уверена, что никаких миллиардеров быть не должно, но в то же время не знаю, когда наконец решу, что заработала достаточно. Мне тридцать лет, и у меня есть собственный бизнес, находящийся под моим контролем. Эти фотографии моего тела принадлежат не другим людям, а только мне. И отчасти мне до сих пор кажется, что это повод для гордости. Некоторые женщины предпочитают полностью прятать свое тело, а некоторые – наоборот, но в любом случае это определенная реакция, а я еще не решила, как к этому относиться.

Твоя карьера в качестве издаваемого автора по-настоящему началась с публикации «Выкупить себя обратно» в журнале New York. Тебя удивила реакция читателей?

Удивила – не то слово. Я была потрясена. Напугана до ужаса. Я бы сказала, что целую неделю до выхода статьи мне было... нехорошо. Думаю, то же самое будет и перед выходом книги. Я не ожидала, что кто-то посочувствует мне или войдет в мое положение. Я не хотела каким-либо образом повлиять на жизни других людей. Я задавалась вопросами вроде: «Что со мной не так, если я хочу опубликовать это эссе?» В результате самым приятным оказалось то, что многие женщины пережили похожий опыт. Мое эссе подтверждало, что правда на их стороне. А еще поднимало важную для меня тему использования личных изображений и права собственности.

В этом году ты продала на аукционе Christie’s NFT-токен. Это цифровое изображение, на котором ты стоишь рядом с другой своей фотографией, воспроизведенной на холсте художником Ричардом Принсом, чью работу ты купила за восемьдесят тысяч долларов. Ричард Принс также без разрешения превратил в собственную картину выложенную тобой в инстаграме (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации) фотографию для журнала Sports Illustrated, на которой ты позируешь обнаженной, не считая искусно нанесенной краски для тела. Твой токен назывался «Выкупить себя обратно: модель перераспределения». Он был продан за сто семьдесят пять тысяч долларов. Не могла бы ты рассказать об этом поподробнее?

Когда я писала «Выкупить себя обратно», то думала про множество других Эмили, которые существуют виртуально, на постерах или... То есть, люди делают татуировки с моим изображением. У меня нет никакого контроля над этими изображениями, они просто существуют в мире и как бы витают в воздухе. Даже подумать странно. Это похоже на кошмар. И когда я услышала об NFT-токенах, то начала думать о том, что значило бы для модели иметь возможность получать прибыль от каждой продажи своих изображений. Впрочем, прибыль не главное. Мне хотелось хотя бы отчасти владеть собственным образом и иметь возможность следить за его использованием. Я начала думать, что NFT-токены могут помочь мне держать под контролем всех остальных Эмили. Использование картины Ричарда Принса было для меня символично. Раньше я думала, что если ты что-то выкладываешь, то можешь это контролировать и определять, как это будет принято и использовано, потому что оно принадлежит тебе. Само собой, это совсем не так. Для женщин это особенно сложно. Например, огромной проблемой стала порноместь. Мне хотелось поднять вопрос права собственности и обсудить, каким образом мы можем попытаться сохранить контроль над нашими изображениями, над изображениями наших тел, и обрести право голоса в этом мире.

Ты считаешь «Мое тело» злой книгой?

Во мне определенно много злости. Я написала все это в том числе для того, чтобы осознать собственный гнев, посмотреть ему в лицо. Потому что раньше я этого не делала. Я злилась, но сама не понимала почему.

Когда читаешь твою книгу, становится очевидно, что для тебя очень важно, чтобы мир принимал тебя всерьез.

Мне бы хотелось, чтобы было по-другому, но это так. Наверное, в какой-то другой, параллельной, жизни мне плевать. Но я определенно пытаюсь что-то доказать. По крайней мере отчасти это объясняется тем, что в прошлом меня не принимали всерьез, и меня это расстраивало. Я поняла, что это для меня по-настоящему важно.

Эта книга посвящена твоему сыну. Однажды он вырастет и сможет ее понять. Что бы ты хотела, чтобы он из нее вынес?

Надеюсь, что он поймет. Я хочу, чтобы мой мальчик – хотя, разумеется, еще неизвестно, какой будет его гендерная идентичность, но биологически он существует в этом мире как мужчина – знал, каково быть женщиной. И понимал, что для женщин секс и красота неразрывно связаны с вопросами власти.

В своей книге ты иногда предстаешь глубоко несчастным человеком. Стало ли ее написание катарсисом, помогло ли тебе почувствовать себя лучше?

Да, оно мне помогло. Писать эту книгу было больно. Это было нелегко и неприятно, но определенно принесло мне удовлетворение.

Продолжаешь ли ты писать?

Прямо сейчас я ничего не пишу. Я взяла небольшой перерыв, чтобы посвятить себя уходу за сыном. Но я определенно хочу снова начать писать. Надеюсь, что это случится еще до выхода книги и что ее выход придаст мне вдохновения. Я всегда собиралась написать много книг. Надеюсь, что так и будет. Посмотрим. Не знаю, как все обернется.