За все хорошее. Анастасия Завозова — о присуждении Нобелевской премии писателю из Танзании Абдулразаку Гурне
Если внимательно присмотреться к какой-то общей траектории, по которой литературная Нобелевка движется последние примерно 20 лет, то есть где-то с начала нулевых, можно заметить несколько противоборствующих и одновременно взаимозависимых тенденций. Одна — это давать премию строго за литературу. Другая — это давать премию за такую литературу, которую поймут. Поймут причем в самом буквальном смысле слова — желательно, чтобы непереваренный переводчиком текст был сразу доступен как можно большему количеству читателей. Большинство лауреатов Нобелевской премии по литературе последних 20 лет — это авторы, пишущие на, скажем так, глобальных языках, французском (Модиано, Леклезио), немецком (Хандке, Грасс, Елинек, Мюллер) и, разумеется, английском (Глик, Исигуро, Дилан, Мунро, Лессинг, Пинтер, Кутзее, Найпол — и вот теперь Гурна). Поэтому называть вручение премии очередному англоязычному писателю сенсацией немного неверно. Сенсация — это в первую очередь когда Нобелевку по литературе получает представитель неочевидной и более локальной литературы, которая в большой премиальный мир всегда выскакивает через родовые пути перевода и границы понимания которой в оригинале чаще всего ограничены одной страной.
Поэтому, скажем, сенсация — это Нобелевка Ольги Токарчук (которая за полгода до этого удачно попала в фокус глобального внимания с международной Букеровской премией), Имре Кертеса и Мо Яня. Сенсация – это когда дали Нобелевку Памуку и Льосе, которым к тому же не пришлось быть вечными нобелевскими невестами, как, например, Роту или Эко, которым навсегда уже эту премию не дали. Вообще, конечно, всегда сенсация, когда Нобелевку дают так, чтобы люди еще успели ее потратить, — то есть вовремя. И, разумеется, сенсацией было бы вручение премии условному Мураками, который натурально и красивый, и умный — популярный писатель, которому удалось прославиться как-то и без Нобелевской премии, и без глобального языка.
Иными словами, Нобелевская премия по литературе как бы все время открывает людям бесконечно безупречных Луиз Глик. Однако пиши Луиза Глик на эсперанто или лужицком диалекте, она не была бы с ходу так безупречно понятна, не была бы таким безупречным премиальным материалом. И вот, когда Нобелевскую премию по литературе получает писатель, посвятивший все свое творчество проблемам постколониализма, эмигрантов, беженцев и общей рассогласованности с миром человека, оставшегося без родины, без корней, без многих вещей, которые делают его конкретно этим человеком, — это, конечно, хорошо. Но как хорошо, как удачно и то, что он заодно пишет на английском. О проблемах постколониального мира, растерявшего свои языки, культуры и своих людей, давайте — вот она, горькая ирония, — говорить на языке колонизаторов (все равно другого они выучить так и не удосужились).
Разумеется, Абдулразак Гурна никакой не танзанийский писатель, а британский писатель танзанийского происхождения. Писать он начал, когда уже жил в Британии, в 21 год, — и сразу на английском, и если посмотреть внимательно на его романы, то можно заметить: они плотно укоренены не только в устной арабской повествовательной традиции (как, скажем, его номинированный на Букеровскую премию роман «Рай» (1994), но и насквозь британские. Например, его роман «Путь пилигрима», главный герой которого, беженец и уборщик в больнице Дауд, вечно обращается и к знакомым, и к случайным встречным с вымышленными письмами, по стилю ближе к Кингсли Эмису и Дэвиду Лоджу, чем, скажем, к Найполу. Неслучайно во время пресс-конференции по итогам вручения премии Гурну сравнили не с кем-нибудь, а с Джозефом Конрадом — писателем во многом инаковым для европейской литературы и при этом для этой же литературы, безусловно, фундаментальным. Сложно представить менее английского писателя, чем Конрад, — и более английского тоже. И вот Гурна, с одной стороны, как раз вроде бы очередной такой писатель — небританский британец, человек мира, глобальный голос, который может вынуть осколок разбитого зеркала из коллективного глаза, напомнить, что человек не остров и т. д.
А с другой стороны, если посмотреть на формулировки, сопровождающие премии последних лет, то можно сразу увидеть, что там, где Глик вручают Нобелевку за поэтический голос, Исигуро — за эмоциональную силу, Токарчук — за воображение, Хандке — за языковую изобретательность, Гурна получает ее же исключительно за своего рода репортажную работу, за то, что он (если смотреть шведскую формулировку премии) буквально «осветил — бескомпромиссно и с глубоким состраданием — последствия колониализма и судьбы людей, попавших в пропасть меж культур и континентов». Да, Нобелевскую премию и в этот раз вручили строго за литературу, но это не та литература, которую создают Глик или Токарчук, не литература голоса и воображения, не литература памяти и языка. Иными словами, это не литература отдельного человека, а литература мира — на максимально понятном миру языке, которую производит относительно неизвестный миру писатель, которого — в силу его относительной неизвестности и немедийности — можно назначить голосом больших групп людей, камерой, отражающей большие события, участником истории с диогеновским фонарем в руке. Здравствуйте, посветите сюда, пожалуйста. Вот-вот, отлично. Так и стойте.