Бессмертие, которое мы заслужили: какой получилась книга Виктора Пелевина Transhumanism Inc.

Имя владельца компании, Гольденштерна, нельзя называть всуе, а то получишь минусов в карму. Но каждому известно, что триста лет тому назад ее основали два друга, кореец и швед, которые для прикола взяли имена Розенкранца и Гильденстерна, нет, не героев трагедии Шекспира, а ее интерпретации драматургом Томом Стоппардом. В мире, позабывшем все достижения нашей цивилизации, где Толстой и Булгаков существуют только в виде статьи в «Вокопедии», почему-то оказываются не забыты антисемитские советские анекдоты, цитаты и Чуковского и фильм Стоппарда 1990 года с Тимом Ротом и Гэри Олдманом в главных ролях.

Любовь к фильму Стоппарда, пожалуй, единственное, что лично я как читатель могу разделить с Виктором Пелевиным в его новом романе. Пьеса, а затем и ее экранизация показывала трагедию второстепенных персонажей, которые лишены свободы воли в чужой пьесе, но обладают сознанием. Они не стремятся на роль главных героев — им бы выйти живыми. Но время остановилось, подброшенная монета все время падает одной и той же стороной, героям остается только бесконечный разговор о смысле вот этого всего, поскольку пока они болтают, их не выводят со сцены, а значит, они продолжают жить. В 1990-е, когда вышел фильм, а страну крутило так и этак, в героях Стоппарда узнавались маленькие люди, против своей воли попавшие в воронку большой истории.

Так и герои нового романа Пелевина — сплошь второстепенные персонажи, от которых ничего в этом мире не зависит. Роман состоит из семи новелл, на первый взгляд мало связанных друг с другом, но каждый герой в нем второстепенен: от юной девицы Мани до могущественного кукуратора, властителя Доброго государства, в которое превратилась Россия после сердобол-большевистской революции, свергнувшей клонированных царей из клонированной династии Михалковых-Ашкенази. Как говорит первой же героине романа на первых же его страницах мудрая тетка, «мир вовсе не театр, деточка. Мир — это тир. И люди в нем мишени». А это значит, что всегда есть главный — тот, кто с ружьем.

Как любой современный русский писатель, Пелевин одержим идеей власти. На какой бы обочине истории ни оказались его герои, возможно и вовсе лишенные свободы воли, все они вовлечены в круговорот желания, власти, подчинения и доминирования. В общем, отсутствует уют, волки зайчика грызут — если уж и вспоминать русскую классику позднего карбона, как в мире романа обозначено наше время, то логичнее привести это стихотворение, которое задумывалось как шутка, а оказалось пророчеством. Но Пелевин вместо Олейникова вспоминает бородатую шутку 1916 года про бородатую женщину: «Бородатая женщина не просто сделалась реальностью, ее назначили идеологическим центром. Но даже футуристы шестнадцатого года нервно засмеялись бы, расскажи им кто-нибудь, что у женщины будущего будет не только борода, но и член...»

В новом романе Пелевин выступает в любимой роли записного циника, который с первых же страниц шутит про «покажи свою ми ту», и с удовольствием топит всякую толерантность в очень посредственных шутках. Например, живые люди в мире трансгуманизма называются «гомиками», а женщины ходят с нейрострапонами, поскольку «полноценный фаллический опыт» привел к изменениям в гендерных клише и теперь все дамы хотят доминировать, а мужчинам, бедным, вообще деться некуда. У всех теперь матчества, и каждый второй мужской герой страдает от недотраха, потому что добывать женское тело становится сложнее. Если можно было бы по художественному тексту диагностировать боязнь женщин и страх перед cancel culture (которой в романе в далекие карбоновые времена, конечно же, подвергались только белые цисгендерные мужчины за то, что они мужчины), то вот этот художественный текст.

Забавно, что этим новым миром женского доминирования правят опять мужчины. Тут никто не задается вопросом, что делать с обретенной вечностью — райские сады можно населить гуриями или хотя бы одной Евой посимпатичнее, посадить яблоневые деревья, запустить винные и молочные реки. Женские тела тут опять служат для мужского удовольствия, их можно иметь, взрывать, уничтожать, а они самым удобным образом сводятся к программе из пяти слов: миленькие, молчат. И даже триста лет спустя феминитивы продолжат оставаться символом политической борьбы, хотя на самом деле это простая грамматика. Да что там женщины — по всем канонам теорий заговора в романе шутят и про евреев, и про расы, и про разнообразные анальные отверстия. Эти махровые советские анекдоты, которые должны были быть забыты еще в прошлом веке, очень странно смотрятся в тексте из двадцать первого года XXI века. Один из этих анекдотов — про двух евреев, экономящих на телеграммах, один из которых посылает другому новость о кончине третьего: «Абрам всё», а другой отвечает: «Ой», — становится духовным ключом романа, намеком на выход из чертова колеса сансары, в котором переродиться уже не получится.

Чудовищная получается картина, даже если принять, что циничное отношение к любой либеральной мечте, будь то мечта о честных выборах или мечта о равноправии, вшито в код пелевинского текста по умолчанию. Ведь как иначе показать читателю, что всё сансара и стоит заняться душой. И мне кажется неправильным верить, что аудитория Пелевина все это радостно схавает — просто потому, что не все читатели Пелевина вылезли из каменного века, словно фигурки на криво слепленной обложке книги (кстати, если верить копирайту, им же самим и слепленные). Мир этого романа довольно отвратителен, о чем стоит предупредить читателя с самого начала. Роман про трансгуманизм, где это магическое слово вынесено прямо в название, подчеркнуто антигуманистичен. Вместо свободы воли и веры в человеческий разум, способность и интеллект, без которых невозможно бессмертное сознание, Transhumanism Inc. предлагает те же игры власти, насилия и подчинения. Только хуже.

Тут сложно не вспомнить другой роман о трансгуманизме — один из лучших текстов этого года, «Смерти.net» Татьяны Замировской. Татьяна Замировская, белоруска, живущая в Нью-Йорке и пишущая самые завораживающие сегодня тексты на русском языке, рассказывала, что свой роман о жизни после смерти писала буквально на скорость, подозревая, что к этой теме скоро обратится Пелевин, а ей не хотелось бы прийти к финишу второй. В сравнении роман Замировской оказывается намного лучше, не просто потому, что он лучше написан чисто стилистически, завораживающей чистой прозой, а именно потому, что он гуманистичен. В нем дубликаты, сохраненные сознания мертвых, помещенные в свой собственный интернет, прорываются в мир живых, просто чтобы сообщить, что с ними все в порядке. В мире дубликатов бродят даже нейрозомби — те, кого не сохранили, но они все равно живут в памяти любящих их людей. Один из самых сильных моментов романа — когда сознание героини случайно оказывается в собаке и там она переживает невероятный опыт чистого сознания в сияющем непонятном мире. У Пелевина есть буквальная рифма к этому тексту: одна из новелл романа разыгрывается в бутик-пространстве «Базилио», куда герои попадают, чтобы побывать котами, но нет, не испытать свет чистого сознания, а поиметь другого альфа-самца и овладеть самочкой.

Все тридцать лет, что мы его читаем, Виктор Пелевин пишет одну и ту же книгу о пребывании человека в иллюзии. Герои его рассказов и романов могут купить все, кроме просветления. И даже если бы просветление можно было бы купить, как показывал роман «Тайные виды на гору Фудзи», ничем хорошим это бы не кончилось. Все события, все шутки, все мемы, все гэги неизменно нужны для единственного финального момента, момента истины, встречи с божественным. По-настоящему счастливо эта встреча, пожалуй, закончилась только однажды — для Петра Пустоты, героя романа «Чапаев и Пустота», повстречавшего своего бодхисаттву в дурдоме. Но это было 25 лет назад, в 1996 году.

В Условную Реку Абсолютной Любви нельзя войти дважды, и кажется, что союз читателей Пелевина с каждым новым его романом удаляется от нее все дальше. Это трагедия, где второстепенные персонажи обречены погибнуть, так и не догадавшись, в каком тексте они оказались и что от них требуется. Как любой русский классик, Пелевин одержим идеей Бога — точнее того, что от него остается в идеологическом пространстве кукух и корпораций. И единственное человеческое чувство во всем его романе — это ужас от, возможно, полного отсутствия божественного в трансгуманистическом мире.