Как Алан Рикман работал над ролью Северуса Снейпа в «Гарри Поттере»
Разбросанные по фильмографии Рикмана сюжеты о мистическом непререкаемом авторитете, загадочной харизматичности и фантастическом даре предвидения должны были однажды сойтись в одной точке. В 2010 году Алан Рикман претерпевает одну из самых своих гротескных метаморфоз, превращаясь в Синюю Гусеницу — Тим Бертон экранизирует «Алису в Стране чудес», где актер одалживает свой волшебный голос (на сей раз в самой обволакивающе‑мягкой, бархатной вариации) упитанному глазастому существу с моноклем (в фильме его назвали Абсолем), сибаритствующему на шляпке гриба в обнимку с неизменным кальяном. «Cтолько превращений в один день хоть кого собьет с толку! — Не собьет! — сказала Гусеница». Энигматичное создание Алана Рикмана было, как обычно, реисполнено величавой медлительности, весьма щедро на многозначительные парадоксы, флегматично и снисходительно‑иронично, как... как настоящая Синяя Гусеница Льюиса Кэрролла. Кажется, в бертоновской сказке судьба ненароком подобралась к одному из важнейших архетипов, воплощаемых актером в течение всей карьеры. Многочисленные воспоминания друзей и коллег Алана Рикмана о его бесценных профессиональных советах и щедром покровительстве обрели художественную законченность: в самом деле, кто как не Синяя Гусеница, плывущая в волшебных клубах голубого дыма, может подсказать, с какой стороны гриба следует откусить?!
В финальном своем появлении Абсолем обещал Алисе новую трансформацию. Согласно логике, Гусеница должна была превратиться в бабочку и обрести крылья, и Алан Рикман (не дождавшись выхода «Алисы в Зазеркалье») в своих фантастических экранных воплощениях выполнил обещанное: крылья он обрел. Едва ли не самые экстравагантные из всех возможных. В 2013 году в короткометражке «Пыль» актер появляется в облике странного помятого субъекта, который с подозрительной сосредоточенностью тайно следит за маленькой девочкой. Стоит девочкиной маме отвлечься, а ребенку — уснуть, как хмурый седой мужчина, исключительно серьезный и, пожалуй, опасный (Рикман всегда опасен, когда серьезен, а серьезен он почти всегда), проникает в детскую. Бережно приподняв спящую девочку, странный незнакомец достает у нее из‑под подушки молочный зуб, спрятанный ребенком, согласно известному суеверному ритуалу. Дитя продолжает спать, а ночной гость потихоньку в маленькой ручной мельничке размалывает зуб в белый порошок, делает из него дорожку на зеркале и с наслаждением вдыхает «пыль» через соломинку. Последующий наркотический приход — не главное, главное — то, что в момент эйфории у необыкновенного визитера отрастают черные крылья, похожие на трепещущие листья тропического растения. И самая удивительная Зубная Фея на свете, не без труда справившись с заевшей рамой, вылетает в распахнутое окно. Потревоженное дитя выглядывает на улицу: в ночном небе над городом, расправив дивные крылья, летит Алан Рикман, закрыв глаза и подставив лицо свежему ветру... В семиминутном фильме авторам Бену Окренту и Джейку Расселу удалось понять об этом актере куда больше, чем многим их куда более именитым предшественникам за тридцать лет. Начинающие кинематографисты перебрали множество специфических рикмановских актерских «морфем» («опасность» — «сила, власть» — «непредсказуемость» — «ребенок» — «хрупкость» — «нежность» — «защита» — «тайная страсть» — «мистический экстаз» — «беспредельность»), но придумали, как их расставить в нужном порядке, чтобы получился исключительный художественный образ. Немаловажно в этой «Пыли» и то, что к десятым годам нового века стало очевидно: Алан Рикман обрел репутацию культовой звезды. Ему уже ничего не надо было ни объяснять, ни доказывать.
Молочный зубик мелкого помола в качестве особо секретной составляющей волшебного зелья вполне мог бы храниться на почетном месте в лаборатории профессора Снейпа — с 2001 по 2011 год для Рикмана наступает новый этап карьеры: он снимается в экранизации «Гарри Поттера». Северус Снейп, мастер зельеварения и профессор защиты от темных искусств в Хогвартсе, зловещий тип в развевающейся черной мантии, с бледным лицом и волосами цвета вороньего крыла, оказался для целевой аудитории едва ли не самым любимым персонажем фильма. Шуточки Джоан Роулинг по поводу вечно немытой головы сурового профессора в экранизации были не в ходу — рядом с Аланом Рикманом в дурном настроении детишки инстинктивно вжимали головы в плечи, им было не до шуток (актера поначалу побаивались и его малолетние партнеры по площадке). Профессор Снейп, тайной недоброжелательности предпочитающий явную, грозно вырастал за спинами геройских шалунов в самый неподходящий момент; брезгливо подтянув рукава мантии, стучал по вихрастым затылкам, цедил слова так, словно каждая буква была особым одолжением этим маленьким тупицам, с издевательской церемонностью интересовался их академическими успехами и едва ли не мечтательно размышлял вслух о том, что будет, если капнуть пару капель особо мерзкого снадобья в их тыквенный сок. «Мальчика‑который‑выжил» затравить было непросто, и Снейп Алана Рикмана не сдерживал ни своего раздражения, ни своего сарказма. Он был неприятен и знал это. И, однако, его полюбили — не персонажи (им предстоял свой путь), а зрители. Причем задолго до того, как узнали, что Северус Снейп — двойной агент и что «на самом деле» он сражается на стороне добра.
Этот парадоксальный педагогический эффект дарован лишь избранным, но Алан Рикман, как известно, владел им и сам, и наградил им некоторых своих персонажей. В суровой требовательности и издевательской беспощадности содержалось внятное послание для учеников: выживут не все, но те, кто выживет, обретут подлинное могущество — и оно стоит того. (Недаром в 2011 году в спектакле «Семинар», который Алан Рикман с огромным — и уже не знающим сомнения успехом — играл на Бродвее, его героем был профессор литературы, дающий мастер‑классы начинающим писателям. За то, что этот высокомерный, брезгливый, язвительный и великий человек (впрочем, несравненно более мягкий и вальяжно‑снисходительный, чем профессор Снейп) сделал с фразой ученицы, почти целиком взятой из романа Джейн Остин, поклонники Остин наверняка могли бы придумать для старого циника заклятие похлеще «Авада кедавра!». Но никто не мог противиться ни его обаянию, ни блеску его стремительного и безупречного разбора.)
Профессору Снейпу добавляли очарования незримое присутствие тайны и, конечно же, благородное разбитое сердце: романтическая любовь отвергнутого злодея и его вечная (включая загробную, в духе Эдгара По) преданность предмету обожания — легендарное Always! — прямая дорога к неотразимости. Роль (очень небольшая по времени присутствия на экране) особых возможностей не предоставляла: от большинства взрослых актеров (исключая Майкла Гэмбона — Дамблдора) требовалось в основном изобразить некую мгновенную реакцию, когда у режиссеров, по понятным причинам поглощенных детьми, доходили руки до того, чтобы отснять несколько крупных планов учителей Хогвартса. Мэгги Смит и Алан Рикман неоднократно делились воспоминаниями о том, как они изощрялись в этой мимической механике, честно (и иногда тщетно) пытаясь всякий раз придумать что‑то новое. Не больше мастерства тратилось и на трогательные сцены вроде той, где Гарри Поттер собирает слезы Снейпа во время его предсмертной исповеди. И, надо полагать, никаких сверхусилий не требовал от актера фирменный «рикмановский» напряженно‑пронизывающий взгляд «двойного агента»: желал в такие мгновения профессор Снейп превратить Гарри Поттера в какого‑нибудь мозгошмыга или же внезапно прозревал в нем черты покойной возлюбленной — простые магглы никогда не узнают доподлинно: в такой пылающей актерской экспрессии перегорает любой мотив, делаясь несущественным (впрочем, Алан Рикман был одним из немногих, кто был знаком с финалом истории Роулинг. Таково было его требование — он должен был знать, куда вести персонажа). Актер не останавливался на беспроигрышной «готике», он, как делал это нередко, двигался чуть дальше. Его финальные появления на экране в высоком статусе директора полуразрушенного Хогвартса, осажденного темными силами, — это застывшая обескровленная маска трагического героя, добравшегося до вершины, к которой никогда не стремился, и обнаружившего под собой только мрачную бездну. Он исполнил свое предназначение и стоит теперь на самой высокой башне, его ненавидят друзья и предают враги, и ничто из этого на самом деле его не трогает. Его одиночество абсолютно. Если бы в пьесе «Гамлет» был хэппи‑энд, тот, возможно, выглядел бы вот так.