15 главных переводных романов 2021 года

1. Стивен Кинг, «Позже» (АСТ, ноябрь): снова мальчики с необычными способностями и детективный сюжет. Стандартный, традиционный Кинг, вот мои деньги.

2. Кадзуо Исигуро, «Клара и солнце» (Inspiria, пер. Л. Мотылева, осень): Клара — слишком умная и несколько устаревшая модель робота-андроида — попадает в семью, где ей, возможно, придется стать суррогатной дочерью взамен не слишком-то долговечных человеческих детей. Исигуро — снова художник зыбкого мира, вот мои деньги опять.

3. Дэвид Митчелл, «Утопия-авеню» («Азбука», январь, перевод А. Питчер): роман о любви автора к музыке шестидесятых, куда, когда он отвлекся, убежало немножко фантастики из его предыдущих книжек.

4. Стефани Майер, «Полночное солнце» (АСТ, весна): те же «Сумерки», только в точеный профиль. История любви человеческой девочки и нечеловечески красивого мальчика-вампира с точки зрения мальчика.

5. Дуглас Стюарт, «Шагги Бейн» (Inspiria, август, пер. Г. Крылова): Букеровская премия 2020 года, роман о том, как мальчик борется за мамину любовь, но против него — сама мама, объединившаяся с алкоголем. Невыносимо хороший роман о плохом.

Стивен Кинг, прочитав этот роман, написал в твиттере, что испугался. Конечно, мы все знаем, что Стивен Кинг только в своих книгах великий и ужасный, а на самом деле он очень добрый и нежный и похвалу раздает как карамельки, но все равно нельзя отрицать, что в англоязычной литературе Пол Трембли, наверное, и есть главный мастер хоррора после Стивена Кинга — и не только потому, что он умеет хорошо пугать. У него есть то самое кинговское умение вплетать в хоррор человеческую историю, и обкатанный донельзя рассказ об изгнании бесов из подростка, болеющего шизофрений, плавно перешедший в реалити-шоу и всеобщую травму, вдруг кажется чем-то более объемным, чем простой хоррор, скорее — романом о природе болезни и безумия.

Cложно рекомендовать книгу, к которой испытываешь сложные и скорее отрицательные чувства, но роман Ребекки Маккай невозможно обойти вниманием: на Западе он втиснулся в слот некоего условного большого квир-романа, который все ждали, попал в список финалистов Пулитцеровской премии и собрал множество живых, честных откликов. Возможно, мой личный дискомфорт от книги связан с тем, что Маккай задумала написать слишком большой роман и ввела в повествование вторую сюжетно-временную линию, которая, на мой взгляд, оттягивает внимание от более важной и более обнаженной, нарывающей части повествования — постепенного схождения в тихий ад Йеля Тишмана, искусствоведа, куратора и человека, ищущего, куда бы прилепиться душой в самый разгар эпидемии СПИДа в середине 1980-х. Современная же часть — история Фионы, общей сестры и дочери небольшого чикагского квир-сообщества, которой в двадцать с лишним лет пришлось сидеть у больничных коек и ловить последние вздохи людей, которые были ей вместо семьи, кажется уже несколько избыточной, последним контрольным ковырянием в ране, коростой вокруг хрустальной и горькой истории Йеля. Но в любом случае это действительно очень большой роман, возможно, именно тот, который вы ждали.

Есть какие-то знаковые американские писатели, которые у нас проваливаются в издательскую слепую зону; тексты, которые должны были бы появиться на русском желательно еще в девяностых, добираются до нас только сейчас благодаря маленьким инди-издательствам, которые делают большое дело, и Джоан Дидион — как раз такой случай. У нас переводили только ее «Синие ночи», саднящую элегию ее дочери Квинтане, но впервые прославилась Дидион своим сборником эссе Slouching Towards Bethlehem (цитата из стихотворения Уильяма Йейтса «Второе пришествие» — «И что за чудище, дождавшись часа, / Ползет, чтоб вновь родиться в Вифлееме» (пер. Г. Кружкова). Этот сборник — фиксация не просто того, что происходило в Калифорнии 1960-х, не просто портрет хиппи-тусовки того времени, выполненный кичари и амфетаминами, но и в целом историческая хроника эпохи, сборник мелочей и заметок, взглядов и впечатлений, до сих пор не помутневшее окошко в ушедшее время.

Книга Липтрот — своего рода альтернатива миллениальному роману, честный рассказ человека, который в какой-то момент не сумел справиться с жизнью, но при этом сумел поставить в своей истории какую-то ощутимо позитивную точку. Липтрот рассказывает историю собственной жизни: выросла в сложной (папа — шизофреник, мама — суровая христианка), но любящей семье, перебралась с Оркнейских островов в Лондон, встретилась с алкоголем и упала на дно бутылки, потом нашла в себе силы подняться, уехала обратно на острова, где спаслась от саморазрушения при помощи красот местной природы и моржевания. Важность текста Липтрот в том, что она как-то разбавляет представление о миллениалах как о вечно ноющем и поедающем эмоциональные сопли поколении, ее рассказ — это не попытка понять, что не так с этим миром, это скорее попытка рассказать, что с ним так.

Если вы читали предыдущий роман Кинг «Эйфория», неуютную историю о том, как трое антропологов в джунглях не смогли разобраться в собственной человеческой природе, то, конечно же, поразитесь тому, насколько ее новый роман — другой. Эту книгу хорошо было бы получить в подарок под елочку, так в ней много тепла, счастья и доброты, какой-то правильной леденцовости, которой особенно хочется, когда к горлу подступает ноябрь. «Писатели & любовники» — это история Кейси Пибоди, которая пишет роман всей своей жизни, работает официанткой, носит в себе незаживающую рану размером во вселенную — внезапную смерть матери, пытается разобраться в двух писателях (и любовниках), не попасться коллекторам и, главное, не променять написание романа на работу копирайтера, ради которой приходится носить каблуки и колготки. Звучит, конечно, как очередная рифма к выражению о том, что а заводы-то в это время стоят, но история Кейси — это не история избалованной белой женщины, зачарованно глядящей себе в пупок, а понятный и ясный рассказ о том, что чудеса случаются, если настойчиво им в этом помогать.

Дама Антония Байетт — лауреатка Букеровской премии и огромнейшая фигура британской литературы — писательница по-настоящему интеллектуальная. Это отнюдь не значит, что ее тексты сложны для понимания, напротив, она всегда пишет как будто бы без усилий, не теряя красок, звуков, истории, но ее литературные, филологические познания (Байетт еще и известный литературовед) столь глубоки, что каждое ее предложение — это отдельный плотный сгусток смыслов, в каждой фразе может притаиться литературная аллюзия или скрытая цитата. Например, первый роман из «тетралогии о Фредерике» весь плотно увязан с историей драматургии — от Шекспира и Расина до авангардных пьес 1930-х, но, несмотря на такую атласную, солидную подкладку из ритма, слова, стиха и истории культуры, это — и в особенности первый тома квартета — еще и драма семейная. Это история школьницы Фредерики, которая вместе со всей несколько фригидной Англией открывает для себя секс (и литературу), это история Стефани и Дэниела, которые пытаются справиться со слишком огромной для них любовью, это история Маркуса, это история Билла, и это история Александра Уэддерберна, драматурга и, возможно, главного мужчины в жизни Фредерики. Это идеальная, огромная, неторопливая и увлекательная история целой семьи, вплетенная в новейшую историю Британии, чтение, которое нам всем давно было нужно.

Некоторые писатели для всего мира созревают чуть позже, чем для своей родной страны, и в случае со Стигом Дагерманом, важной фигурой шведского модернизма, это как раз так и случилось. Внезапно точная, туго натянутая, полная смыслов и при этом достаточно стилистически экономная проза Дагермана отозвалась в XXI веке сильнее, чем в XX — с приходом к власти автофикшена, с постепенным размыванием границ между реальностью, укорененностью повествования в этом мире и художественным вымыслом границы литературы основательно раздвинулись, и прекрасно странный сюрреалистический роман об изоляции, отчуждении и семи неприкаянных душах на одном острове вдруг стал не просто более понятным, а даже — актуальным.

За бойкое вскрытие трупа традиционной семьи Хельгу Флатланд критики окрестили норвежской Энн Тайлер, но там, где у Тайлер находится место горьковатой мамкиной нежности по отношению ко всем своим, даже самым неприкаянным, героям, Флатланд склоняется скорее в сторону франзеновского прозрачного равнодушия к чувствам тех, кто выходит из-под ее пера. Ее цель не жалость, а точность, узнаваемость эмоций, которые охватывают членов вполне себе обычной семьи — мама, папа и трое взрослых детей, — когда во время семейного праздника родители сообщают детям, что собираются разводиться. Детям — сорокалетней Лив, которая свою семейную жизнь строила по образцу родительской и вдруг разом осталась без стройматериалов, тридцативосьмилетней Эллен, с яростными слезами догоняющей уходящую фертильность, и тридцатилетнему младенцу Хокону — придется привыкнуть к мысли, что родители, да еще семидесятилетние, имеют какие-то свои планы на дальнейшую жизнь, в которые не входит выбор места на кладбище и целование в попы взрослых, но так и не выросших детей. Тонкий, точный роман о том, как мама с папой превращаются в живых людей.

В России этот роман выходил лет десять тому назад под названием «А порою очень грустны», но «Свадебный сюжет» — название, не просто точно соответствующее оригинальному, но и куда более понятное. Это действительно роман, в основе которого лежит брачный сюжет, традиционная дрожжевая основа любого викторианского романа, только здесь действие происходит в восьмидесятых, когда брак вдруг перестает быть чем-то основополагающим и рассыпается — вместе с самой литературой, которую как раз в этом время захватывают постструктуралисты. В центре романа — девушка Мадлен, которая, изучая викторианскую литературу, пытается укрыться от всеобщего распада вокруг, от Барта, Лакана, Кристевой и своей любви к гениальному Леонарду, который во многом срисован с Дэвида Фостера Уоллеса, а значит, тоже — на стороне распада. Евгенидис написал какой-то нестареющий роман о том, как жить в эпоху перемен, и, главное, о том, что литература — неважно в каком своем воплощении — не устаревает никогда.

Еще один сложный с виду роман с непростой для исполнения внутренней структурой типа «круги по воде», когда одно важное движение — а именно, когда старенький дьякон, тихонько прибухивающий у себя в подвале самогонку под названием «кинг-конг», вдруг берет и убивает крупного наркодилера — расходится волнами, рябью по многочисленным окружающим жизням. Джеймс Макбрайд — любимец Опры и заметный джазовый музыкант — написал своего рода джазовый роман, в котором композиция кажется нелинейной и рождающейся прямо на месте, и при этом сама история в ней не теряется — не случайно, что по роману уже снимают сериал.