«Любовь во время карантина»: отрывок из рассказа Ольги Брейнингер «Дыши», написанного для Правила жизни

— Alexa, set the timer for 18 minutes.

Все остальное не важно, ни черта больше не важно.

Важны только секунды, когда вы раз за разом срываетесь с места, впрыгиваете в обувь, не завязывая шнурки; шарф, если удастся схватить по пути; и дверь хлопает за спиной; почти прыжком — в машину, и газ в пол. Только это.

Восемнадцать минут — это не так много, чтобы обязательно успеть. Но есть разница между днем и ночью, и обычно мы успеваем; обычно мы бродим по дому ночами; так и не можем перестать говорить то в одной комнате, то в другой, потом расходимся, ну и что с того — так же не перестаем говорить, просто через стену; да, иногда между фразами ничего лишнего по полчаса; ну а потом один закончит свое, придет к другому, и снова «а помнишь, как мы хотели сегодня лечь до рассвета?». Было, помню. Но я тут сейчас страшно занята: я сижу за барной стойкой с ежедневником и планами на будущее (люблю планировать: на пять минут, пять недель, пять месяцев — а там и полгода, — на пять лет, страниц, исписанных карандашей; пять там, скажем, целей... но вообще, любая цифра). Обвожу даты, забиваю под поездки выходные, знаю заранее, когда по работе завал — а потом приходишь ты, ставишь рядом две чашки, нажимаешь кнопку на чай—

На ходу застегиваю рубашку, случайные пуговицы на ощупь, впрыгиваю в кеды, сдергиваю с вешалки пальто и выбегаю за тобой, стараясь не забыть дверь; твой голос, ломаясь к середине, с кашлем:

— Alexa, set the timer for 18 minutes.

И мы снова мчим в круглосуточный магазин.

Когда темнеет, зажигаем гирлянду на елке. Первое совместное дело, кстати: наряжали, когда были знакомы полтора дня. Но до этого — планировали целые недели. Потому что — что еще делать, когда встретиться можно только в зуме? Я тогда решила, что елку наряжать надо в одинаковых рубашках, обязательно. У меня — черная и белая клетка. У тебя — черно-красная фланель. Рубашки я купила в Москве, еще не зная тебя, размер на глаз — не ошиблась.

Кто мы, двое, такие? Словами это начинается будто селф-хелп в мягкой обложке: однажды эти двое поистрепались, оба невозможно устали, оба выгорели, выжгли себя дотла, вылетели из списков тех людей — ну, тех, кто каким-то образом всегда, и всегда безошибочно. Жгли, жгли, жгли себя, а потом бы сразу в утиль — но на автомате тянешь и тянешь и тянешь, и они, вокруг, еще долго не почувствуют слабость.

А потом случилось.

А потом случилось так, что мы.

А потом случилось так, что мы вдвоем—

Словами, конечно, выходит по-дурацки. Может, осторожно втиснуть сюда слово «счастье»? Нет, не здесь, а в середине абзаца, так, чтобы неприметнее, контрабандой посреди строки. Или поближе к краю — вроде так не бросится в глаза. Хотя что-то грызет внутри: рил ток, это ну совсем уже перебор, в постпостмодернизме живем ведь.

Да? Пошловато звучит? Серьезно?

Сказано же, рил ток.

Слушайте, а если I’m real’, real’ sorry — but could you please shut the fuck up for me? Cерьезно.

Смотрите. Я сейчас такое сделаю.

Бесповоротно, отдельным абзацем, чтобы увидел каждый, и на всякий случай повторю. Follow me:

Счастье.

Счастье.

Писатель в бандане отсалютовал бы: дай пять.

Исключительно на двоих, исключая остальной мир в бесповоротный игнор — c момента встречи в аэропорту и до тех пор, пока я не ухожу снова в самолет «ЛосАнджелес — куда-то еще» (про это позже).

Как это произошло? Не знаю. Я не знаю, как такое происходит.

Может, стоит начать с того утра в середине декабря (С числами у меня плохо, и в этом рассказе тоже так будет – прим. авт). Или сразу с дисклеймера. Потому что все эти декабри, каждый год — одни сплошные ожидания, слишком много ожиданий. А у меня как у автора, если что, плоховато с комедиями. С хеппи-эндами, парочками влюбленных и общей благостностью (Да и как у человека, честно сказать, тоже, чего уж там – прим. авт.) . Никаких сказок-тире-святочных-рассказов, и тепло на душе вам тут тоже не станет. Я не то чтобы против чудес в рождество, или тех самых сказок (знаете, в кино), где всегда падают с легким хрустом, и нежнеют, и тают снежинки. Но я даже в той фланелевой рубашке, в черно-белую клетку (Uniqlo, рождественская коллекция) — нашла иголку. В воротнике. Не цыганскую, в полный рост — маленькую, скромную иголку. Кто ее туда воткнул? И зачем? Всего пара недель — и я буду то и дело нырять в этот полурасстегнутый ворот, как в холодный омут. Может, это была иголка с предсказанием.

— Alexa, set the timer for 18 minutes.

Восемнадцать минут до того, как начнет клинить легкие, k. начнет кашлять и закончит дышать.

Ночью — это нестрашно. Уже не страшно. Мы доезжаем, покупаем сигареты, шутим с продавцом. k. всегда такой — в телефоне тает таймер, а он даже так король small talk’а.

Наконец, выйдя на улицу, k. неспешно закуривает.

Я не знаю, в чем там дело с сигаретами. Почему обязательно никотиновая кислота. Как все работает, и каково это — годами сидеть на форумах «аптечных ковбоев», чтобы изобрести четырехступенчатое средство домашнего спасения от остановки легких, потому что врач не сможет помочь. Мне достаточно своего знания: что, пока будет надо, мы будем каждую ночь, и день, и рассвет, и под вечер, и когда угодно, сколько нужно раз ездить за сигаретами, за сигаретами, за сигаретами и за другими ингредиентами (среди них, следуя списку, — ага, так я вам все и рассказала). И я всегда (это снова high five тому парню в бандане. Защищаю твою новую искренность), всегда буду сидеть справа от водителя и иногда брать его за руку. Не слишком легко, чтобы было понятно — это не просто касание, это больше; но и не слишком крепко, потому что он за рулем, и нечего на меня отвлекаться. (Всегда) здесь, с правой стороны, где слова избиты, а касания говорят — теперь мое место.

Я вижу там где-то вопрос, спрашивайте, не стесняйтесь: почему мы такие гордые, почему сигарета-две-три — и выбрасываем пачку? Почему бы не закупить себе «Мальборо», как весь мир скоро закупится гречкой и салфетками от коронавируса? Не забить аптечку, не смолить на backyard’e всякий раз, как ему нужно, не покончить с этим timer for 18 minutes?

Да. Гордые. Сигарета-две-три — и выбрасываем пачку. Даже если через час или два снова сорвемся, снова будем нервно стучать пальцами, пока светофор красный. Я же соврала насчет ночи. Соврала. Каждый раз, каждую факинг поездку я боюсь, что мы не успеем.

Думаю так: нет абсолютно ничего плохого в том, чтобы забить аптечку таблетками, дом — всем, что поможет выжить, голову — планом «Б» и мыслями «на случай, если». Ровно ничего плохого. Просто кто-то предпочитает игнорировать эту дуру, не подстраиваться под нее, не пускать в голову, а когда надо — меньше восемнадцати минут и спасительная сигарета. Две, три. В темноте, в обнимку, грею руки в его карманах.

И мы счастливы, молоды, наглы, неразлучны и готовы гонять раз за разом по восемнадцать минут за ночь, и стоять друг за друга, хотя знаем друг друга по-настоящему (только не надо, пожалуйста, про «век учись», «Парня в горы тяни, рискни», «trustno» и подобное) — шестеро суток. Шесть дней плюс ночей плюс один длинный-длинный чат в телеграме. Но это уже так, детали, семантика, информация нулевой ценности. Пока k. дышит, даже пусть через хрип, пусть слова сипят как синюшные — я всему этому научилась говорить «Нет, я не слышу. Ничего не слышу». Пока он дышит — исключаем остальной мир, все в игнор, живем так, как хотим.

Это может закончиться в любой момент.

Так что пусть — гордые. Сигарета-две-три — и выбрасываем пачку. Живем, как хотим жить. А считать сигареты, трястись над «на всякий случай», трястись, как обрывки фольги на ветру, от страха — пусть не в нашей истории.

Говорят, что в Китае кто-то уже заболел,

но об этом не знают пока даже сами больные