«Дурная кровь» — новая книга Джоан Роулинг из цикла о детективе Корморане Страйке. Публикуем ее фрагмент

— Хочу извиниться, — начала она, в упор глядя на Страйка своими необычными серебристо-серыми глазами, — за свое вчерашнее поведение. Я выпила больше, чем следовало. Вы наверняка решили, что я не в себе.

— С такими мыслями, — ответил Страйк, — я бы сейчас здесь не сидел. — И погладил громко урчащую кошку.

— Мое обращение к экстрасенсу наверняка создало у вас ложное... Поверьте, Ким уже отругала меня за глупость.

— Я не говорила, что ты глупая, Анни, — спокойно заметила Ким. — Я говорила, что ты внушаемая. Это не одно и то же.

— Разрешите узнать: что конкретно сказал вам экстрасенс? — спросил Страйк.

— А это существенно? — насторожилась Ким и, как отметила Робин, с подозрением уставилась на Страйка.

— Для расследования — нет, — сказал Страйк, — но поскольку Анна обратилась ко мне именно под влиянием его... ее?.. слов...

— Это была женщина, — сказала Анна, — и, по сути, она не сообщила мне ничего полезного... я же не...

С нервным смешком она покачала головой и начала заново:

— Поступок дурацкий, не спорю. Мне... у меня сейчас трудное время... Я уволилась из фирмы, мне вот-вот стукнет сорок, и... понимаете, Ким была в командировке, а мне... мне, наверно, понадобилось...

Она взмахнула руками, словно отгоняя эти мысли, а потом продолжила:

— Женщина совершенно заурядного вида, проживает в Чизике. Весь дом заставлен ангелочками... керамическими, стеклянными, а один, вышитый на бархате, висит над камином. Ким... — с нажимом произнесла Анна, и Робин покосилась на женщину-психолога, сидящую с бесстрастным видом, — Ким считает, что она... та ясновидящая... заранее разузнала, кем была моя мать... нашла все данные в интернете. Я ведь назвалась своим именем. А приехав к ней, только сообщила, что моя мать давно умерла... хотя, конечно... — Анна вновь нервно всплеснула тонкими руками, — никаких доказательств смерти матери у меня нет... это еще не... но, как бы то ни было, я сказала ясновидящей, что моя мать умерла, а как это случилось, мне до сих пор толком не известно. Тогда эта женщина вошла... по-моему, говорится так: «вошла в транс», — смущенно продолжала Анна, — и сказала, что в свое время кое-кто счел нужным меня оградить для моего же блага, но теперь близок момент истины и мне скоро будет знамение. А еще она говорила: «Твоя мать очень тобой гордится», «Она всегда тебя охраняет» и так далее... видимо, это шаблонные фразы, а под конец добавила: «Покоится она в священном месте».

— Покоится она в священном месте? — переспросил Страйк.

— Именно так. Наверное, хотела меня утешить, но я даже в церковь не хожу. Святость — или приземленность — места упокоения моей матери... если, конечно, она похоронена... это сейчас не главная проблема.

— Не возражаете, если я буду делать кое-какие заметки? — спросил Страйк.

Он достал ручку и блокнот; кошка Кэгни, видимо, решила, что ей предлагают новую забаву, и, пока Страйк записывал дату, пыталась ухватить когтями ручку.

— Иди сюда, глупое животное. — Ким, встав со своего места, взяла кошку на руки, чтобы опустить на теплый деревянный пол.

— Теперь давайте по порядку, — сказал Страйк. — Когда пропала ваша мать, вы, очевидно, были еще младенцем.

— Чуть больше года, — ответила Анна, — так что я совсем ее не помню. В моем детстве фотографий матери в доме не было. Долгое время я вообще понятия не имела, что с ней произошло... Естественно, интернет появился позже... короче, после замужества она сохранила девичью фамилию. А я росла под фамилией отца и звалась Анной Фиппс. Доведись мне лет в одиннадцать услышать имя Марго Бамборо, у меня бы даже мысли не возникло, что она имеет ко мне хоть какое-то отношение. В раннем детстве я считала своей мамой Синтию, которая меня вынянчила. Она приходится троюродной сестрой моему отцу, хотя намного его младше, — объяснила Анна, — но тоже носит фамилию Фиппс, и я считала, что мы — образцовая семья. Ну то есть... ничто не вызывало сомнений. Помнится, у меня, когда я пошла в школу, возник только один вопрос: почему я зову Синтию не мамой, а Син. Но когда они с отцом решили пожениться, мне было сказано, что при желании я теперь могу говорить ей «мама», и я еще подумала: ага, понятно, раньше мне из-за того приходилось обращаться к ней по имени, что они не были женаты. Дети многое додумывают сами, правда? У них своя, особая логика.

Когда мне было лет семь-восемь, моя одноклассница сказала: «Она тебе не мать. Твоя родная мать исчезла». Для меня это прозвучало какой-то дикостью. Ни у папы, ни у Син тии я допытываться не стала. А просто запрятала это известие подальше, но для себя решила — вероятно, на подсознательном уровне, — что получила объяснение некоторым странностям, которые были заметны мне и раньше, но оставались без ответов.

Только в одиннадцать лет я разложила все по полочкам. К этому времени чего я только не наслушалась в школе. Например: «Твоя родная мама сбежала». А потом один мальчик, самый зловредный, выдал: «Твою мать убили: ей голову отрезали».

Прибежала я домой, передала эти слова отцу. Хотела, чтобы он посмеялся, чтобы сказал «какая чушь», «вот ведь негодяй какой»... но отец побелел как полотно.

В тот же вечер они с Синтией попросили меня спуститься из спальни в гостиную, усадили перед собой и открыли мне правду. И все мои домыслы рухнули, — негромко сказала Анна. — Мыслимо ли представить, что такие ужасы могут коснуться твоих родных? Я обожала Син. И если честно, была к ней ближе, чем к отцу. А тут я узнаю, что она мне вовсе не мать, что они оба мне лгали, а попросту говоря, дурили мне голову своими недомолвками.

Теперь оказалось, что моя мать как-то вечером вышла из амбулатории и исчезла без следа. Последней, кто ее видел, была девушка из регистратуры. По ее словам, доктор направлялась в паб, что на той же улице, в пяти минутах. Там у нее была назначена встреча с близкой подругой. На встречу моя мать так и не пришла, а ее подруга, Уна Кеннеди, прождав час, решила, что моя мать перепутала день. Она позвонила нам домой. Матери дома не оказалось. Отец стал названивать в регистратуру, но амбулатория уже не работала. На улице стемнело. Мать все не возвращалась, и отец заявил в полицию.

Следствие растянулось на долгие месяцы. И никаких результатов. Ни зацепок, ни улик... по крайней мере, так мне сказали, но с тех пор я нашла много материалов, где говорится совсем другое.

Я спрашивала и у папы, и у Син, где живут родители матери. Мне отвечали, что их уже нет в живых. Это соответствовало истине. Мой дед скончался от сердечного приступа через пару лет после ее исчезновения, а бабушка пережила его на один год и умерла от инсульта. Моя мать была единственным ребенком; других родственников, с кем я могла бы о ней поговорить, не осталось.

Помню, я попросила дать мне какие-нибудь ее фотографии. Отец сказал, что у него не сохранилось ни одной, а Син через пару недель где-то раскопала несколько снимков. При этом она умоляла меня не проболтаться отцу и хорошенько их спрятать. Так я и сделала; у меня был детский дорожный чемоданчик в виде кролика, и материнские фотографии хранились в нем много лет.

— Отец с мачехой не высказывали каких-нибудь предположений — что же все-таки могло случиться с вашей матерью? — спросил Страйк.

— Вы имеете в виду причастность Денниса Крида? — уточнила Анна. — Отдельные намеки проскальзывали, но в подробности меня никто не посвящал. Сказали только, что мать, видимо, лишил жизни... какой-то злодей. Им пришлось об этом заговорить после выходки того мальчишки.

До чего же мучительно было думать, что ее убил Крид... это имя открыли мне одноклассники — каждый рвался показать свою осведомленность. У меня начались ночные кошмары, в которых мать являлась мне без головы. Порой она будто наяву по ночам входила ко мне в спальню. Иногда в своих снах я раскапывала ее голову в ящике для игрушек.

На Синтию с папой я всерьез разозлилась, — продолжала Анна, заламывая пальцы. — Разозлилась, естественно, за их скрытность, но потом задумалась: а не скрывают ли они что-нибудь еще? Не причастны ли к ее исчезновению? А может, сами же и отправили ее на тот свет, чтобы не мешала их счастью? Меня как подменили, я начала прогуливать школу... однажды в выходной день сбежала, и домой меня вернули с полицией. Отец пришел в ярость. Конечно, задним числом его можно понять: после того, что случилось с матерью... мое исчезновение, пусть даже на считаные часы... Если честно, я превратила их жизнь в кромешный ад, — смущенно призналась Анна. — Но надо отдать должное Син: она была на моей стороне. И ни разу не отступилась. К тому времени у них с отцом уже родились свои дети — мои младшие брат и сестра. Син организовала семейную терапию, на каникулах придумывала разные способы нас сблизить, причем по собственной инициативе — отец всячески уклонялся от этих затей. Любые разговоры о матери вызывали у него вспышки гнева и злобы. Помню, как он разорался: неужели до меня не доходит, сколько ему пришлось пережить, и каково ему теперь, когда все кому не лень смакуют подробности, и какие чувства, с моей точки зрения, испытывает он... Когда мне исполнилось пятнадцать, я решила отыскать Уну — подругу, с которой мать договорилась встретиться в тот самый вечер... Кстати, они обе когда-то работали в нарядах плейбоевских зайчиков, — сообщила Анна с едва заметной улыбкой, — но в ту пору я еще этого не знала. Мне удалось найти координаты Уны в Вулвергемптоне, и она растрогалась, услышав в телефонной трубке мой голос. Мы с ней стали перезваниваться, причем к обоюдной радости. Я смогла узнать многое из того, что меня интересовало: какие мать любила шутки, какие предпочитала духи... оказалось — «Рив Гош»... и на другой день я взяла деньги, подаренные мне на день рождения, побежала в магазин и просадила всю сумму на флакон этих духов... и как она обожала шоколад, и как фанатела от Джони Митчелл. В воспоминаниях Уны мать представала более живой, чем на фотографиях или в рассказах папы и Синтии.

Но отец прознал о моих контактах с Уной — и как с цепи сорвался. Вытребовал у меня ее номер телефона, позвонил и наговорил, что она сеет в нашей семье вражду, а я и так не в себе, что состою под наблюдением психиатра и мне противопоказано любое «возбуждение». Кстати, пользоваться духами «Рив Гош» он мне запретил — ему, видите ли, делалось дурно от этого запаха.