Преемница Мураками: что нужно знать о японской писательнице Ёко Огаве и ее романе «Полиция памяти» — эссе переводчика и востоковеда Дмитрия Коваленина

Но поскольку мы все-таки ограничены рамками нашей, человеческой жизни, а в этом тексте — еще и рамками журнальной статьи, попробуем отследить, что происходило с историями Ёко Огавы, в риторическом режиме «как все было на самом деле».

Да, эту книгу вы будете читать под названием «Полиция памяти». Хотя на самом деле этот роман называется «Заветный кристалл». На японском такого пижонского, киберпанкового термина, как «полиция памяти», вы не найдете ни в тексте, ни в названии. Да и к намеренно упрощенному языку Ёко Огавы он подходит не лучше, чем джинсы «ливайс» к похоронному кимоно. А все оттого, что словосочетание Memory Police сочинил американский переводчик Стивен Снайдер (за что и получил свою часть Букеровской премии, такие уж там у них правила). А может, ему подсказало американское издательство. Но так или иначе, уже под таким названием роман попал в шорт-лист Международного Букера-2020.

Хотя на самом деле книга эта написана ровно четверть века назад, в 1994-м. И на первой ее обложке было совсем не фото некой узницы концлагеря, как у теперешнего американского издания. А грубо обтесанная деревянная статуэтка — как будто бы беременная женщина с пустой корзиной вместо живота.

Да, герои «Полиции памяти» всю дорогу убегают от Тайной полиции (sic!), прячутся в укрытиях и боятся высунуть нос наружу. Но уже к середине сюжета мы начинаем понимать, что на самом деле это вовсе не «книга о бунте против тоталитаризма» (как ее пытаются подать на Западе, то и дело сравнивая с «1984» или брэдбериевским «Фаренгейтом»), а скорее растянутая на триста страниц синтоистская молитва. Этакий плач — с закрытым ртом и стиснутыми зубами — о неизбежности наших потерь. И даже охотящиеся на героев полицаи — лишь вынужденная обслуга некой более высшей Силы. Той, что насылает на нас землетрясения и цунами. Той, что всегда будет уносить из наших жизней все, что мы любим, одно за другим. И бунтовать против этого так же нелепо, как и выносить слово «полиция» в заголовок романа обо всем этом.

Так что жанр тут совсем другой. Даже если и антиутопия — то лишь до середины повествования, не больше.

В 2018 году по «Заветному кристаллу» поставили мюзикл, который при полном аншлаге прошел на лучших театральных сценах Токио. Билеты на эту «сказку для взрослых» продавались в мини-маркетах всей страны, и добрая половина японской публики восприняла ее отнюдь не как социальную драму, а скорее как красивый романтический «ужастик» о душераздирающей бренности бытия.

И хотя сочинила эту совершенно внеформатную историю та, кого в Японии иногда называют «корифеем современной дамской прозы», — на самом деле ни синтетический жанр «женского романа», ни феминизм по большому счету здесь тоже совсем ни при чем.

Точно секретный комод в подвале мастерской из «Полиции памяти», вся жизнь и творчество этой женщины состоит из маленьких ящичков, в которых хранятся невиданные доселе вещицы и неожиданные сюрпризы. Попробуем приоткрыть лишь некоторые из них.

Казалось бы, запоздалое и «кривоватое» пришествие «Полиции памяти» — через Запад в Россию — не открыло для нас никаких «сверхновых». Оглянемся назад: в Японии писательская звездочка Ёко Огавы взошла еще в начале 1990-х. И уже к концу прошлого века засияла на небосклоне японской литературы более чем уверенно. Шутка ли, за последние 30 лет Огава-сан наваяла, ни много ни мало, 50 полноформатных книг (включая сборники коротких новелл) — и удостоилась буквально всех важнейших литературных наград Страны восходящего солнца: от премии Акутагавы за лучший дебют («Дневник беременности», 1990) — и до премии Танидзаки, присуждаемой за романы высочайшей литературной пробы («Шествие Мины», 2006).

Первый же сюрприз заключается в том, что «Заветный кристалл» в Японии, как ни странно, не награждался ни разу. Так почему же теперь, 25 лет спустя, раскрученный в «букеровском» формате и сменивший название в переводе, именно он стал визитной карточкой прозы Ёко Огавы на мировом олимпе? Вопрос, достойный отдельного культурологического исследования. Но если приглядеться к ее биографии — несложно заметить, что из подобных парадоксов, в принципе, и состоит весь ее извилистый творческий путь.

Даже когда ее книги стали экранизироваться и продаваться огромными тиражами, она совершенно не стремилась раскручивать себя как «модного автора». Не торчала в телепередачах, не давала интервью, не вела своих блогов в интернете. А просто сидела в своей Окаяме — и писала как окаянная, выдавая порой и по два бестселлера в год. Себя не помня... Как и учили когда-то в секте.

Еще сюрприз? О да, вот тут и начинается самое интересное.

Как ни пытаются об этом умалчивать сегодняшние биографы — факт остается фактом: Ёко Огава, как и Харуки Мураками, тоже воспитывалась в глубоко религиозной семье. А еще она окончила его же alma mater, Университет Васэда, хотя и на тринадцать лет позже. То есть в каком-то смысле она — преемница Мураками, если не прямая его ученица. Да и лицом, как и манерой держаться, Ёко Огава напоминает совсем не модную писательницу, а скорее скромную и очень добрую медсестру-сиделку. Ту, что ухаживала за умирающим отцом Тэнго в романе «1Q84» (а возможно, и за отцом самого Мураками). И утверждала, что с больным нужно разговаривать постоянно, даже если он в коме. Даже если ты не уверен, слышат тебя или нет... А уж японской аудитории нет нужды объяснять, что такое мастера одной школы. Или медперсонал одной больницы, если уж на то пошло.

Но если «будданутый» Харуки в детстве-юности все же получил очень даже светское воспитание, слушал джаз и спорил с отцом о реформах японской литературы, — то маленькая Ёко, «синтоистка поневоле», все детство обитала ни много ни мало на территории синтоистского храма. Где жили ее дед, родители и двоюродные братья. И где после очередных цунами и землетрясений, не говоря уже об обычных прихрамовых буднях, ее снова и снова окружали люди, в одночасье потерявшие в жизни все: дом, близких, здоровье, надежду на завтрашний день. А порой — и собственную память.

Эта секта называется «Конко-кё» (金光教, Учение Золотого Света) и является одной из тринадцати синтоистских общин, официально разрешенных в Японии. Базируется она в префектуре Окаяма, насчитывает более 400 000 последователей и имеет несколько отделений по всему белу свету. Так что нужно быть очень далеким от Японии человеком, дабы не уловить, что за «фирменным стилем» Ёко Огавы (который на Западе частенько принимают за «азиатский феминизм с элементами БДСМ») на самом деле тянется не что иное, как густой шлейф японского язычества. Да, «Конко-кё» отличается от классического Синто тем, что над всеми духами лесов-полей-и-рек громоздится еще и самый главный, единый Великий Бог Природы, единственно которого и нужно бояться и превозносить. Но тем не менее секта есть секта. То есть собрание людей, правила жизни которых отличаются от общества, в котором они существуют. Людей, которые постоянно так или иначе вынуждены оставаться в своем «внутреннем убежище», скрывая свое истинное «я». Лягушонка в коробчонке, утка в ларце, яйцо в утке и прочая смерть на конце иглы...

Эта странная тихая девочка с ранних лет не примыкала ни к каким кружкам, секциям или группам. В начальной школе ни с кем не дружила и в классе держалась особняком — что, впрочем, вовсе не удивительно, учитывая ее чужеродность для окружающих (вспомним главы о школьных годах Аомамэ, дочери сектантов, в романе «1Q84»). В раннем детстве ее любимым чтением были 50 томов «Антологии детских историй мира» — а также «Энциклопедия домашней медицины» с картинками человеческих внутренностей и болячек, которые требуется исцелить. А уже став постарше, она чуть ли не наизусть заучила «Дневник Анны Франк» — книгу, входящую в японскую школьную программу по литературе, которая, по ее же признанию, и повлияла на сюжет «Кристалла», то есть «Полиции памяти», сильнее всего.

Конечно, столь необычное детство очень помогло уже взрослой Огаве-сан как писателю. Ведь с ранних лет ее голова была до отказа набита разными историями людей, потерявших все или балансирующих на грани жизни и смерти. Что, видимо, и определило отличительные признаки ее стиля — в какие бы крайности ее порой ни занесло.

Да, ее «Отель "Ирис" и правда иногда относят к "жанру БДСМ". Эту историю странных отношений между 17-летней девушкой и стареющим переводчиком-русистом частенько определяют то в "японские лолиты", то в "азиатские 50 оттенков серого" (хотя "Оттенки" появились позднее, ну да бог с ними). С подобным мнением, впрочем, сразу же спорит другая часть публики, призывая не воспринимать все буквально и настаивая, что роман "совсем не об этом", что вся ситуация является метафорой — невозможности самовыражения, отчужденности от социума и т. п.

При этом даже в Японии мало кто вспоминает — снова сюрприз(!), — что единственный выпущенный Огавой-сан перевод иностранной прозы был сделан с русского, и было это не что иное, как «Первая любовь» Тургенева. Да, она изучала русский. Зачем? Сам выбор единственного русского произведения для перевода говорит за себя. Вспоминая удар хлыстом отца Володи по обнаженной руке Зинаиды, невольно задумаешься о судьбах русской БДСМ-литературы. Да и откуда бы иначе взялся в «Отеле "Ирис" переводчик русского языка — старомодный, но элегантный маньяк с красивыми пальцами, на которого так безнадежно западала героиня?

Что ж! Жаркие споры о литературе — это прекрасно само по себе, иначе в ней нет никакого смысла, не правда ли. И как бы там ни было, уже в начале 2000-х сам «великий и ужасный» Кэндзабуро Оэ, награждая Огаву-сан очередной премией, заявил с высокой трибуны: «Ёко Огава способна выразить самые тонкие аспекты человеческой психики в прозе — столь же нежно, сколь и проникновенно».

Что же можно отметить как лейтмотив творчества этой чрезвычайно продуктивной японки? О чём она пишет, попросту говоря?

Как уже отмечено выше, не стоит удивляться тому, что «уши Харуки» проглядывают между строк у Огавы довольно часто. Влияние то ли Мураками-сэмпая (старшего по курсу в родной alma mater), то ли Мураками-сенсея прослеживается уже в том, что все мотивы, все душевные движения героини диктуются пресловутым «ко́коро» (яп. «сердце-душа-воля-память-суть-самость» и т. п.) — уникальным японским понятием, которое вычленил и канонизировал в японской культуре еще Нацумэ Сосэки. Которое, по Мураками, «немножко от soul, немножко от mind, но обязательно связывает нашу память с человеческой теплотой». По Мураками, люди, потерявшие кокоро, превращаются в зомби или уходят в призрачный Лес («Страна Чудес без тормозов...», «Кафка на пляже» и др.). Согласно же Ёко Огаве, настоящее кокоро у человека отнять невозможно. Вопрос «Что же такое этот ваш Заветный Кристалл?», видимо, задавали Огаве-сан так часто, что на театральной программке для упомянутого выше мюзикла был распечатан ее ответ: «Заветный Кристалл — это то, чего у нас не отнять никому».

Другое дело, что о существовании этого кокоро внутри нас мы можем забыть. И тогда уже придется разбираться с проблемами собственной памяти. До хрипоты, до драки — а порой и до летального исхода.

Истории о парадоксах памяти — вот в каком «жанре», условно говоря, Огава-сан и пишет все эти тридцать лет.

В России до сих пор ее прозу пытались импортировать дважды. В 2001 году в антологии «Он/Она» (под ред. М. Нумано и Г. Чхартишвили) вышел небольшой рассказ «Девочка за вышиванием» (пер. Т. Розановой). Увы, но по одному рассказу, даже очень душевному и достойно переведенному, о творчестве писателя мнения не составишь... Второй же шанс для знакомства нашей публики с творчеством Огавы-сан представился в 2006-м, когда издательство «Амфора» выпустило ранний, самый скандальный — и в то же время самый нехарактерный для нее роман «Отель "Ирис" (1996) в переводе Александра Кабанова.

Но что можно было считать ее «фирменным стилем» тогда, в самом начале ее писательства, на распутье 1990-х? Любовь к смерти, как в «Девочке за вышиванием»? Желание почувствовать реальную боль, как в «Ирисе»? Стремление отстраниться от собственного тела, как в «Дневнике беременности»? Все это есть и в «Полиции памяти», хотя и не в столь откровенных и крайних проявлениях. Лично мне кажется, реальное знакомство с прозой Огавы стоило бы начать (а теперь уже и продолжить?) с ее программного романа «Любимое уравнение профессора»[1] — этакой японской версии лайтмановских «Снов Эйнштейна», помноженных на драйвовый, почти детективный сюжет. Уверен: при удачном, кропотливом переводе успех этой вещи на русском гарантирован.

Это история о профессоре математики, чья память после страшной аварии удерживает все, что происходит вокруг, только на 80 минут, а затем обнуляется снова и снова, возвращаясь к моменту, когда он разбился в машине вместе со своей любовью, после чего остался инвалидом у нее на руках. Хитрейшими способами ему удается обмануть самого себя — и за проклятые 80 минут все-таки успеть вывести ни много ни мало Формулу Любви, используя мнимые числа... Нет, не любви вообще — но той самой, которая осталась у него в памяти к конкретной женщине.

Да, мы снова открываем ящичек с очередным сюрпризом. Ибо еще одно из сильнейших увлечений Ёко Огавы — высшая математика. Конечно, она не профессиональный ученый, как упомянутый Алан Лайтман, но в ее писательском портфеле помимо художественной прозы — и несколько документальных статей. А в 2006-м были опубликованы ее беседы с гениальным японским математиком Масахико Фудзиварой о непередаваемой красоте чисел — документальный бестселлер «Введение в самую элегантную математику на свете».

А помним ли мы в суете наших дней, что такое вообще математика?

«Наука об отношениях между объектами, о которых ничего не известно, кроме описывающих их некоторых свойств». С помощью которых она отчаянно, всю жизнь пытается восстановить отношения и связь между забытыми островками собственной памяти. Для чего и ей самой, и ее героям так необходима постоянная отстраненность — и поистине сектантский аскетизм. Чтобы как можно пристальнее сравнить тот мнимый мир, который написан в инструкции по выживанию, с миром, который существует на самом деле. Любыми путями вычислить, где и в чем нестыковка. Высшими усилиями памяти — и математикой в том числе.

Сразу же оговорюсь: читателям романа о Профессоре вовсе не стоит бояться чего-либо не понять или, не дай бог, заскучать. Все объяснения вокруг чисел и формул подаются в таком легком, романтичном и юморном ключе, что просто диву даешься: почему я не любовался этими магическими штуками до сих пор? И невольно присоединяешься к армии негодующих: эх, все-таки зря математикам Нобелевку не дают... Уже в 2004 году роман о Профессоре был удостоен престижнейшей премии Ёмиури, а в 2006-м с огромным успехом экранизирован в Японии. Увы, в русскоязычной сети фильм доступен пока только с субтитрами или в грубом и одноголосом переводе с английского. Досаднейший пробел!

Зато французскую версию повести «Образец безымянного пальца»[2] (с Ольгой Куриленко в главной роли) можно смотреть в прекрасном дубляже. И хотя все японцы там заменены на французов и украинку, фильм снят отлично, и авторский почерк Огавы-сан, мне кажется, сохранен с большим пиететом.

Как бы там ни было, теперь, многие годы спустя, благодаря Международному Букеру и усилиям издательства «Поляндрия» мы наконец-то знакомимся с творчеством Ёко Огавы заново и всерьез. И даже не сразу осознаем: роман о памяти, признанный таким актуальным сегодня, был написан еще до появления персональных компьютеров.

Так, может, еще и поэтому нас так очаровывает и согревает его золотистый ламповый свет?