Касс Санстейн — Мир по «Звездным войнам»

Что общего у Мартина Лютера Кинга-младшего и Люка Скайуокера?

Они оба участники восстания, причем повстанцы консервативные. Если вы хотите революцию, можете последовать за ними, по крайней мере в том, что касается восстаний. Консервативные повстанцы бывают весьма эффективны, потому что их призывы затрагивают глубинные чувства: они связывают людей с их прошлым и с тем, что для них дороже всего.

Некоторые, подобно Лее Органе, мятежники по натуре. Они считают восстание отличной идеей во всех случаях, когда страной правят ситхи или любые иные коррумпированные и злые силы. Ради правого дела они будут готовы пожертвовать собственным будущим. Но в целом даже повстанцы не любят «перезагружаться», особенно если эта перезагрузка полная. Это верно и когда мы говорим о наших жизнях, и когда речь идет об обществе.

Конечно, есть и такие, кто хочет все взорвать и начать с чистого листа. Возможно, таков их темперамент или этого требуют их моральные убеждения. Но обычно люди предпочитают продолжать существующие линии повествования. Им свойственно считать написанное не принципиально другой историей, а новой главой. Да, осуществляется реформа, но при этом сохраняется связь с тем, что было раньше, или с лучшим из того, что было раньше. Нам еще комфортнее, когда кажется, что реформа подготовлена или предопределена прошлым. Сказанное относится к авторам эпизодов всевозможных видов, а не только к Лукасам и Скайуокерам.

Вспомним слова Эдмунда Берка, великого мыслителя-консерватора (предположительно не имевшего склонности к восстаниям), который опасался последствий «преходящих увлечений и поветрий», в результате которых «сама цепь и преемственность государства будет разорвана». Для Берка это трагедия, отречение от одной из глубочайших потребностей человека и отвержение незаменимого источника социальной стабильности. Берк с чувством говорил о том, что может случиться, если такой разрыв произойдет: «Ни одно поколение не сможет связать себя с другим. Люди станут ничуть не лучше летних мушек».

Сделаем паузу и вдумаемся в эти слова. Берк настаивает на том, что традиции образуют соединительную ткань времени, что эта ткань помогает придать смысл нашим жизням и что она — самое постоянное, что человеку доступно в принципе. Разумеется, это консервативная идея, однако даже те, кто не относит себя к консерваторам, любят и даже считают необходимыми всевозможные цепи и преемственность. Этим легко объяснить (частично) обаяние бейсбола: он связывает родителей с детьми, одно поколение с другим. То же самое можно сказать и о «Звездных войнах», потому-то они и сохраняют популярность на протяжении стольких лет.

В саге «Звездные войны» повстанцы добиваются реставрации Республики. В этом смысле они истинные консерваторы. Их можно назвать беркианцами – мятежными, но тем не менее консерваторами. Они говорят от имени своих традиций. Император Палпатин, напротив, настоящий революционер, как и последователи Первого Ордена. Люк, Повстанческий альянс, Сопротивление хотят вернуться к тому, что было раньше (к его идеализированной версии). Вдохновение они ищут в прошлом. Есть в этом что-то первобытное.

Мартин Лютер Кинг-младший был мятежником, он однозначно Скайуокер, приправленный капелькой Хана и как следует сдобренный Оби-Ваном. Он стремился к фундаментальной перемене, но было хорошо осведомлен о могуществе межпоколенческой связи. Он заявлял о приверженности традициям, даже когда помогал писать принципиально новые главы американской истории.

Вот отрывок из речи Кинга о бойкоте автобусных линий в Монтгомери:

«Если мы ошибаемся, то значит, ошибается и Верховный суд этой страны. Если мы ошибаемся, то ошибается конституция Соединенных Штатов. Если мы ошибаемся, то ошибается Господь Всемогущий. Если мы ошибаемся, то Иисус из Назарета был всего лишь мечтателем, который никогда не спускался на землю. Если мы ошибаемся, то справедливость – это ложь. И любовь бессмысленна».

НЕПРЕДВИДЕННЫЕ РЕВОЛЮЦИИ, БОЛЬШИЕ И МАЛЫЕ

В потрясающей новелизации «Новой надежды» Биггс, друг Люка, играет довольно важную роль. (В фильме он появ- ляется лишь на несколько минут.) В первых главах романа Биггс открывает Люку свое желание стать повстанцем. Правда, он пока толком не знает, что для этого надо сделать. Он даже не знает, где базы повстанцев и как с ними связаться. Вот важный абзац:

«Знаю, у меня мало шансов найти их, – неохотно признал Биггс. – Если это не получится, что ж, тогда... – Глаза Биггса засветились странным огнем, в них была новообретенная зрелость и... что-то еще. – Я сам сделаю, что смогу».

У Биггса сердце мятежника. И в мире «Звездных войн» он далеко не один такой. Генерал Тагге, не брезгующий на пути наверх никакими средствами, хорошо понимал, какие проблемы стоят перед Империей: «Кое-кто из вас до сих пор не уяснил, насколько хорошо оснащен и организован Альянс. Их корабли превосходны, их пилоты – лучше. И движет ими нечто более мощное, чем их двигатели: этот их противоестественный, реакционный фанатизм. Они намного опаснее, чем вы себе представляете». Ключевое слово здесь «фанатизм», именно он может подвигнуть обычных людей на необычные поступки.

Оби-Ван хорошо описал революционную отзывчивость: «Запомни, Люк, страдания одного – это страдания многих. Когда речь идет о несправедливости, расстояния не имеют значения. Если зло не остановить, со временем оно поглотит всех людей – и тех, кто с ним сражался, и тех, кто не обращал на него внимания». Твердые в своих убеждениях повстанцы живут по этому кодексу. Они согласны, что расстояние не может отменить или уменьшить несправедливость – и потому борются с ней.

Мысль о том, что зло со временем поглощает всех нас, звучала и у протестантского пастора Мартина Нимеллера. В своих проповедях он критиковал Адольфа Гитлера, за что семь лет провел в концентрационных лагерях:

«Когда они пришли за социалистами, я молчал – я не был социалистом. Когда они пришли за профсоюзными активистами, я молчал – я не был членом профсоюза. Когда они пришли за евреями, я молчал – я не был евреем. Когда они пришли за мной – уже некому было заступиться за меня».

Политические лидеры часто испытывают удивление и даже шок, когда против них поднимают мятеж. Давным-давно, в одной далекой-далекой галактике Император Палпатин и подумать не мог, что Люк будет сопротивляться его уговорам, что Дарт Вейдер пойдет против него, что повстанцы откажутся сдаваться. В 1770 году британцы не предвидели, с какой энергией и пылом американцы поднимут свою революцию. В 1990 году очень мало кто мог поверить, что в январе 1992 года прекратит существование Советский Союз. В 2009-м мир не знал, что всего через год случится «арабская весна».

Последний пример особенно показателен, потому что он самый свежий и полная неожиданность практически для всех. Невзирая на сверхвозможности разведывательных служб многих современных государств, никто не догадывался о том, что надвигается. Например, британское министерство иностранных дел и по делам Содружества признало, что не сумело «предсказать, что из искры, вспыхнувшей в Тунисе в декабре 2010 года, разгорятся массовые протесты». И добавляло: «Ни один другой игрок на международной арене, ни ученые-аналитики, ни оппозиционные группы из самого региона тоже этого не предвидели». Соединенные Штаты и Канада подтвердили, что их разведывательные службы тоже упустили начало развития конфликта и что «подавляющее большинство специалистов по арабскому миру были так же удивлены мятежами, как и все остальные».

Как это получилось? Джеф Гудвин из Нью-Йоркского университета полагает, что сложившаяся ситуация была в сущности неизбежна. Вот, что он говорит:

«Мы знаем, что с декабря [2010 года] в Тунисе поднялась революционная волна, поводом для которой послужило незначительное на первый взгляд событие, а именно самосожжение провинциального торговца фруктами после конфликта с местной властью. Пример тунисского восстания, кульминацией которого стало бегство диктатора Бен Али из страны, послужил катализатором массовых волнений в Египте, откуда они перекинулись на Ливию и другие страны, где существовала широкая оппозиция режиму и порог возмущения относительно низок – хотя последний фактор не мог быть известен заранее. Тот факт, что революция не распространилась на Алжир, Саудовскую Аравию, Иорданию или множество других арабских стран, указывает, что революционная активность там попросту невысока и не ведет к массовым восстаниям – хотя, повторим, никто не смог бы предсказать, куда именно и насколько далеко распространится "арабская весна"».

Все это не так просто. Попробуем разобраться.

СЛЕПОТА

В реальном мире императоры Палпатины оказываются столь слепы к происходящему во многом из-за того, что зачастую они оторваны от жизни и окружены помощниками, которые боятся говорить правду и потому заверяют властителя в том, что все хорошо, что все его обожают (боятся) и все идет по плану. Другая причина состоит в том, что, подобно большинству людей, императоры склонны к излишней самоуверенности и неоправданному оптимизму, а их убеждения складываются под влиянием их мотиваций.

Люди в целом охотнее верят тому, чему они хотят верить, и не верят тому, что им не нравятся. («Мне это не нравится, и я в это не верю».) Императоры хотят верить, что люди скорее довольны, чем рассержены, что недовольство удел немногих или что мятеж, вызванный недовольством, может быть остановлен угрозой применения силы. Если граждане несчастливы, это неудобная правда, на которую правители запросто закрывают глаза. Не обязательно быть ситхом, чтобы поверить, будто любой мятеж обречен на провал.

Более странным выглядит тот факт, что не только политические лидеры плохо предвидят успешные восстания; в большинстве случаев почти все совершают ту же ошибку. Почему так получается?

Мы уже касались одного возможного объяснения: за восприятие явлений отвечает социальная динамика, а предсказать ее характер трудно или вовсе невозможно. Призыв или идея ничем не отличаются от песни, книги или фильма. Люди могут поддержать их и даже отдать за них свою жизнь из-за того, что, как им кажется, думают окружающие. Начавшееся восстание может повторить судьбу Сиксто Родригеса в Соединенных Штатах или Сахарного человека в Южной Африке. Все зависит от того, что, по мнению каждого из нас, думают остальные.

Вспомним диалог из «Новой надежды»:

ОБИ-ВАН КЕНОБИ: (Люку) Ты должен постичь законы Силы, если летишь со мной на Альдераан.

ЛЮК СКАЙУОКЕР: Альдераан? Мне нельзя на Альдераан. Меня ждут дома, уже поздно. И так влетит.

ОБИ-ВАН КЕНОБИ: Мне нужна твоя помощь, Люк. Ей нужна помощь. Я уже староват для таких вещей.

ЛЮК СКАЙУОКЕР: Как я тут все оставлю? Работы полно. Я не люблю Империю, ненавижу, но пока ничего не могу сделать. И все это так далеко.

ОБИ-ВАН КЕНОБИ: Я слышу речи Оуэна.

Как и большинство потенциальных мятежников, Люка останавливают три момента: 1) у него есть работа; 2) он никак не может повлиять на Империю; 3) события разворачиваются где-то вдали. Также обратите внимание на то, что сопротивляется Люк довольно слабо. Свою работу он не очень любит, а вот уехать куда-нибудь подальше ему хотелось бы. В книжной версии «Новой надежды» есть хорошее дополнение: «Биггс прав. Я никогда отсюда не выберусь. Он планирует восстание против Империи, а я застрял тут на несчастной ферме».

Главный вопрос на самом деле состоит в том, в силах ли Люк как-то воздействовать на Империю. Ощущение безнадежности может похоронить любое начинание. Но если бы Люки всего мира были уверены в том, что остальные люди поддерживают восстание, их сопротивление растаяло бы. Очень многое зависит от того, видят ли потенциальные повстанцы множество уже примкнувших к мятежу.