Чтение выходного дня: отрывок из детективного романа о балете «Каннибалы» Юлии Яковлевой

— А председателю? — не поверил Борис, который только что принял полномочия, но еще не был ни на одном заседании.

— Особенно председателю, — веско подтвердил Востров, который эти полномочия вчера сложил — на плечи Бориса.

— В балете волочешь?

— Не очень, — признался Борис.

Это сильно приукрашивало действительность. Балет он не видел никогда. Так, только какие-то подскакиваю- щие худосочные ножки и грибные шляпки юбок, трепыхающиеся в такт, на экране телека в 1991 году; но такой балет видели все, кто видел 1991 год. Ни разу не увидеть балет в Питере — общепризнанной столице российского балета — надо было, конечно, умудриться. Но тогда Бо- рису было не до балета. Потом переехал в Москву, и стало некогда. Теперь балет догнал его сам.

Согласился Борис легко — еще один попечительский совет, подумаешь. Он уже числился в десятке разнообразных комитетов и советов, из которых с культурой была связана примерно половина. Все просто. Борис возглавлял «Росалмаз», а «Росалмаз» был компанией по добыче — как явствует из названия — преимущественно алмазов. Но вопреки названию, не только в России. В России компания платила налоги — официальные, в виде процента. И неофициальные, в виде спонсорской помощи десятку разнообразных учреждений: университетов, ис- следовательских центров, музеев, библиотек. Теперь вот добавился и театр.

Первая сумма Бориса не испугала. Речь в контракте шла о переводе некой артистки Беловой из театра, г. Петербург, в театр, г. Москва. Обе труппы были государственными, но назначением платежа был трансфер, как будто переводили не балерину из театра в театр, а футболиста из клуба в клуб. «Это в рублях?» — любезно сострил Борис, отвинчивая колпачок ручки «Монблан». Ему казалось, он слышал, что артисты зарабатывают мало: о слава, яркая заплата на бедном рубище, и так далее. Но импресарио Данилян, курировавший переговоры с балериной, перевод, условия, сделку, так вскинул на него глаза, что улыбка Бориса подмерзла. Стало ясно: в строку поэта вкралась ошибка, читать теперь надо «о слава, яркая зарплата». Борис размашисто расписался.

— Быть причастным этому событию — большая честь, — тряхнул его руку Данилян.

Борис ответил кислой улыбкой.

А потом на стол лег контракт на постановку балета «Сапфиры».

Директор театра и импресарио деликатно стояли позади. Борис разглядывал цифры. Перо «Монблан» зависло в воздухе.

— У президента тонкий вкус знатока, — подал голос директор.

Это было неприятное осложнение. Желание увидеть знаменитые на весь мир «Сапфиры» на русской сцене то ли сам выразил, то ли поддержал Виктор Петров. Тоже из Питера, президент посещал балет согласно протоколу: водил на спектакли высоких государственных гостей, продолжая советскую традицию, которая сама восходила к императорам.

Борис смотрел на цифры.

— Вы «Сапфиры» видели? — опять попытал директор.

Голос директора был вроде прутика, которым мальчишки щупают неподвижную кошку: сдохла? Или спит?

— Сапфиры — к алмазам. Красиво звучит, — осторожно ткнул прутиком и Данилян.

Борис ожил. Мысленно послал скоротечный рак и Вострову, и всей «Гидро», ускользнувшим от балета. Начертал свою подпись и звонко щелкнул колпачком.

Теперь Востров был рад ввести Бориса в курс дела.

— Сиди и слушай, что они там бормочут, — объяснял обязанности Востров. — Главное, не усни.

— А если меня о чем-нибудь спросят?

— Про что? — почти натурально изумился Востров.

— Не знаю... Про балет.

Петр не понимал, зачем Борис притащил с собой его. Значит, причины были?

Петр сидел в кресле рядом с Борисом, но всей позой давал понять, что он тут на заднем плане. Ему нравился задний план: никто. Идеально для наблюдения. На хозяина кабинета он не глядел.

Но замечал все.

В лицо можно вколоть филеры и ботокс, легкий загар придает лицу нечто благородное, как бронзе патина. Поди разберись, сколько Вострову лет на самом деле. Ровесник Бориса? Выглядел Востров лучше Бориса, надо признать.

Нет, по лицу ничего не прочтешь, кроме того, что у Вострова на это лицо есть деньги и время.

Не выдаст и тело. Для неказистого сложения есть дорогие костюмы. Кривые ли у Вострова ноги? Плохая осанка? Плоская задница чиновника со стажем? Отвислый живот? Все подхвачено, облачено, скрыто костюмом. С хорошим костюмом не нужно хорошей фигуры. С хорошим портным — не нужно хорошего вкуса.

Костюм Вострова был дорогим и хорошим.

Не выдают и волосы. Волосы можно пересадить. У Вострова волосы врезались в лоб густой щеткой. «Интересно, откуда ему их туда пересадили», — невольно по- думал Петр, лицо его — в этом он был уверен — сохраняло доброжелательное выражение человека, не слишком цепляющегося за беседу, но и не совсем отключившего- ся. Беседу с Востровым вел Борис. Но говорил больше Востров. Слишком много говорил — это Петр отметил.

Голос — вот что выдаст всегда.

Востров вещал:

— Директор там прямым текстом заявляет: я вас не буду учить делать деньги, а вы нас тут давайте не учите делать искусство.

— Ну мало ли... Вдруг спросят, — не сдавался Борис.

— Всегда отвечай просто: да.

Могло показаться, что Востров, крепко сидящий за столом, — хозяин не только этого кабинета с шикарным панорамным видом на московские небоскребы, но вообще— хозяин положения. А Борис — так, присел на краешке стула.

— В смысле — да? — переспросил он.

Востров захохотал:

— Потому что если тебе там что-то скажут, то только одно: дай бабла.

Слишком часто Востров острил. Слишком часто улыбался... Кстати, зубы. У Вострова они были белыми и ровными, как туалетный кафель.

Неслышно вошла секретарь.

Петр оценил: новый московский консерватизм. Не девчонка-модель, респектабельная женщина лет пятидесяти, излучавшая собранность и компетентность, — в руках серебряный поднос. Обута в туфли на устойчивом каблуке, не блядские шпильки. На блюдцах сидели широкие чашечки. Тоже очень респектабельно: только тонкий белый фарфор.

Секретарша разлила чай. Борису (тот кивнул), Петру — которого обдало неплохими духами. Он разглядел неяркую помаду в морщинках у губ, брошь-ласточку на лацкане пиджака, на миг почувствовал себя внутри советской экранизации Агаты Кристи. Оставалось только кому-нибудь отпить глоток этого чая — и хлопнуться мордой об стол.

— Спасибо, — поблагодарил он.

Женщина кивнула с легкой улыбкой. «Вот такой должна быть идеальная бандерша», — подумал Петр. Секретарше Вострова тут же хотелось поведать самые тайные свои эротические фантазии — она респектабельно кивнет с той же полуулыбкой, и все будет на высшем уровне.

Секретарша поставила чашку перед боссом, потом вазочку с крышкой, удалилась, затворила дверь. На серебряных щипцах, на ложечках лежали солнечные блики. И не дотрагиваясь, можно было понять, что серебро тяжелое, родовитое.

— Красиво, — заметил Борис.

— Так и должно быть! — излишне радушно поддержал Востров: — А как же? Зачем это все, если не видеть вокруг себя красоту? Вот тот же балет. Балет — это прежде всего красота.

«Конечно, не это», — подумал Петр. Прежде всего в балете то, что президент Петров был из Питера. Петров любил балет, как положено любить Неву, корюшку и слово «поребрик». Питерским балетом можно было гордиться. Честно и перед всеми. Питерский балет был честен и безупречен. Петров гордился им с легким сердцем. Поэтому когда импресарио Данилян подбил балерину Белову затребовать себе шестизначный долларовый трансфер и квартиру в Москве, та поставила перед фактом театр. Театр — президента. Президент поморщился (он не любил в женщинах жадность), но превратил гримасу в улыбку.

Президентский звонок застал Вострова, главу «Гидро», тогдашнего председателя Попечительского совета театра, врасплох.

Прекрасно сейчас в Вострове было все: лицо, костюм, волосы, зубы. Только голос был слишком уж вальяжным.

— Балет вообще лучшее из искусств, — вещал Востров. — Во-первых, красиво. Во-вторых, все молчат. В-третьих, это как английский газон. Триста лет ухаживали, теперь только сиди и созерцай. Не лабуда какая-ни- будь, типа современного искусства, когда приходишь с гостями, а там голый мужик бегает по галерее и всех за ноги кусает. Вот прям совсем голый, без трусов. Не знаешь, куда глаза девать... Нет. В балете такого нет. Можно прийти с женой. Можно привести гостей. Точно знаешь, что ничего такого не произойдет. Это было в-третьих? Да. Тогда теперь в-четвертых. В-четвертых...

Востров помешал ложечкой в чае. Чисто по инерции — привычка советского детства и советской юности.

Сахара на подносе не было вообще.

— В-четвертых, это наша гордость. Мы делаем ракеты, чего-то там-то Енисей, а также в области балета мы впереди планеты всей. Все так. Вон иностранцы варежку как на наш балет разевают. Вот-вот. Это тебе не матрешки с икрой и водкой.

Петр поднес чашку к губам — задержал губы у края: чаем не пахло. Пахло мокрым банным веником. Какой-ни- будь травяной сбор для здоровья, Востров пекся о своем теле изнутри тоже. Петр пригубил. Наблюдая поверх чашки за Востровым. За его белыми пухлыми руками. На ощупь наверняка рыхлые и влажные, подумал Петр.

— В-пятых, балет...

Голос — и руки. Руки Вострова сняли крышку с вазочки, серебряными щипчиками вынули припудренный коричневым шоколадный шарик (стопроцентное перуанское какао, пояснил хозяин), опустили на блюдце. И тогда стало слышно, что руки у Вострова дрожат. Меленьким дребезжащим звуком. Он его тоже услышал, спохватился — но постарался не подать виду: непринужденно по- ставил блюдце на стол. Чай плеснул через край. Рука по- спешно цапнула и кинула в рот шоколадный шарик.

Лицо, костюм, волосы, зубы можно уладить. Но голос и руки выдают всегда.

Когда пробил час особого президентского доверия, де- нег на трансфер Беловой и постановку «Сапфиров» у Вострова, у «Гидро» попросту не оказалось. Петр чуял, как со дна востровской души, как из глубокого подвала сыростью, тянет запашком страха.

Борис тоже его чуял.

— А как же хваленое московское хлебосольство? — улыбнулся Вострову. Кивнул подбородком на вазочку, которую хозяин не предложил гостям. Подмигнул Петру: — Перуанское какао.

Востров засуетился:

— Боюсь, это скорее лекарство, чем сласти. Китайские травы. В сутки по одной. Специальный рецепт. Со- ставлено под генотип. Мне на здоровье, а другой съест — у него конвульсии начнутся. Остановка сердца может случиться.

Борис улыбнулся:

— Ну и повар у вас. Химик-фармацевт.

— Не повар. Мой кондитер. Повар со сладким не работает.

— Свой кондитер, — одобрил Борис. — Вот это я понимаю , роскошная жизнь.

Он не сказал «у вас в Москве», отметил Петр, но точно подумал. Борис жил в Москве почти пятнадцать лет. Но по-прежнему его «у нас» было в Питере. Петр и сам себя на этом ловил: не говорил «дома», говорил «в Москве» — жена обижалась.