Как культура сформировала образ серийного убийцы: отрывок из книги Сергея Мохова «История смерти. Как мы боремся и принимаем»
В последние полвека серийные убийцы стали полноценными героями массовой культуры. Даже те, кто никогда не любил триллеры и хорроры, знакомы с главными элементами образов маньяков из кино: скрывающая лицо хоккейная маска, потрёпанный джинсовый комбинезон, бензопила и старый домик на берегу озера как тайное логово. Про таких героев — вымышленных и существовавших в реальности — не только снимают фильмы, но и рисуют комиксы, сочиняют песни, записывают подкасты; их образы становятся прототипами детских игрушек, а в магазинах костюмов можно купить маски Джейсона Вурхиза из фильма «Пятница, 13-е» или убийцы из триллера «Крик». А еще настоящие убийцы и мертвые тела их жертв становятся продуктами потребления. Существует несколько специализированных интернет-аукционов (например, Murder Auction, Serial Killers Ink и Supernaught), ориентированных на коллекционеров подлинных предметов, принадлежавших убийцам. На Западе такое хобби называется murderabilia.
Как вышло, что в последние десятилетия душители и потрошители стали так популярны? Сразу отброшу самое банальное объяснение, согласно которому создатели хорроров просто коммерциализируют базовые человеческие страхи. Я исхожу из того, что образ человека, убивающего, а зачастую еще и насилующего или поедающего останки незнакомых людей без внятной логики и мотивации, — это явление современности, а значит, оно отражает культурные и социально-политические трансформации.
Начнем с того, что убийство не всегда воспринималось как резко осуждаемое антисоциальное деяние, абсолютное и не- допустимое зло. Люди убивали друг друга на протяжении всей истории, но лишь в последние полтора столетия убийство перекочевало из разряда нежелательных, но допустимых практик в чрезвычайные происшествия. Долгое время многие виды убийств оставались безнаказанными или вовсе оправдывались — если не законом, то хотя бы обществом. К ним относилась кровная месть в традиционных обществах или дуэли между двумя представителями аристократии в Новое время. Еще пару веков назад убийцу могли оправдать, если его жертва имела «неправильный» цвет кожи или «не тот» социальный статус — проще говоря, не считалась человеком в полной мере. Но на протяжении истории список социальных групп, представителей которых нельзя убивать, постоянно расширялся. О том, что неприятие насилия стало новой ценностью, говорит и постепенное исчезновении смертной казни. Человечество отходит и от менее тяжких телесных наказаний — они противоречат положениям «Всеобщей декларации прав человека» (1948) и «Международного пакта о гражданских и политических правах» (1966). Любое убийство, каким бы оно ни было, становится преступлением против все- общего равенства людей, против всех достижений западного общества.
Масштабная переоценка человеческой жизни происходит после Второй Мировой войны. Именно тогда убийства стали осуждаться вне контекста их свершения и восприниматься как самое страшное преступление против личности, а жестокость и отсутствие прямой мотивации стали отягчающими обстоятельствами для преступников. В этом контексте рост раскрываемости тяжких преступлений — особенно серийных убийств — в последние полвека кажется закономерным. За последние пару сотен лет число убийств на 100 тысяч населения в Европе увеличилось в два-три раза; выросла и раскрываемость, но уже в пять-семь раз. Как отмечает историк Питер Спириенбург, рост преступлений связан прежде всего с разрастанием городов и ускорением мобильности, а раскрываемости — с нетерпимостью к антигуманным актам. Также на это повлияло развитие криминалистики.
Как прикладное знание криминалистика стала развиваться только в конце XIX века, а институализировалась — в середине XX. Влиял на это все тот же прикладной дарвинизм, выразивший- ся в представлении о том, что особенности человеческого тела можно не только измерить и классифицировать, но и проанализировать их влияние на склонность человека к преступлениям. В конце XIX века итальянский криминолог Чезаре Ломброзо написал книгу «Человек преступный», в которой сообщил, что склонность к преступлениям заложена в природе некоторых людей, и перечислил антропологические параметры потенциальных убийц: «большой череп, короткая голова (ширина больше высоты), резкая лобная пазуха, объемные скулы, длинный нос (иногда загнутый вниз), квадратные челюсти, громадные глазные орбиты, выдающийся вперед четырехугольный подбородок, неподвижный стеклянный взгляд, тонкие губы, хорошо развитые клыки. Наиболее опасные убийцы чаще всего имеют черные курчавые волосы, редкую бороду, короткие кисти рук, чрезмерно большие или, напротив, слишком маленькие мочки ушей». В 1880-х французский полицейский чиновник Альфонс Бертильон придумал антропологический метод регистрации преступников, основанный на измерении тела человека по 11 параметрам (он стал известен как «бертильонаж»). Тогда же для каталогизации и поимки преступников стали использовать дактилоскопию.
До начала 1970-х в криминалистике отсутствовало определение серийного убийства, поэтому такие преступники не существовали как явление. Термин «серийный убийца» эпизодически использовался в литературе или СМИ; так называли исполнителей получивших огласку жестоких убийств, объединенных общими чертами. Главной сложностью криминалистов первой половины XX века было представление о мотивации преступника как о базовом факторе, с которого нужно начинать расследование. Предполагалось что любое убийство, в том числе серийное, совершается из-за чего-то. Разумеется, это не значит, что убийц, терзающих своих жертв просто так, не существовало до этого, но язык описания не формировал проблему и объект — самого серийного убийцу. СССР отставал от процесса еще сильнее: российский публицист и историк-любитель Алексей Ракитин в своей книге «Социализм не порождает преступности» отмечает, что советская криминалистика долгое время не развивалась, потому что высшее милицейское начальство запрещало сыщикам даже думать о том, что гражданин страны Советов может убивать соотечественников без особой цели. Серийные убийства могли существовать только в чуждом капиталистическом обществе.
Серийное убийство как криминальный феномен требует не только профессиональной концептуализации, но и особых социально-демографических условий. Характер этого преступления— внезапный и стихийный, это всегда деяние «незнакомца», незаметно появившегося из темноты и так же легко растворившегося в запутанных городских улицах. Незнакомец как человек, с которым ты сталкиваешься в общественном транспорте или местах досуга и от которого не знаешь, чего ожидать, — культурное явление поздней европейской урбанизации, результат массовой миграции рабочих из сельской местности в индустриальные города. Самый знаменитый серийный убийца, лондонский Джек-потрошитель, жертвами которого стали пять молодых женщин, орудовал именно на волне наплыва ирландских эмигрантов на окраины Лондона, сопровождающейся тяжелой социально-экономической ситуацией в Великобритании. По статистике, большинство маньяков XX века проживали в США и в СССР: американский социолог и историк криминологии Питер Вронский оценивает количество серийных убийц в 1980-х в 150–200 человек в США и столько же в СССР. Среди городов лидировали крупные индустриальные и экономические центры: например, в СССР такими были Москва и Ростов. Андрей Чикатило, действовавший в Ростовской области, органично встроился в широкие миграционные потоки индустриального советского Юга.
Серийный убийца способен нарушить социальный порядок, не имея прямой мотивации. Им вполне может оказаться сосед или коллега по работе. В силу своей типичности и способности сливаться с толпой большинство серийных убийц долго никак себя не выявляют — они слишком обычные. В венгерском художественном фильме об Андрее Чикатило «Гражданин Икс» (1995, режиссер Крис Джеролмо), согласно словесному портрету и набору предполагаемых личностных характеристик, собранным следователями и генерализованным психиатром Александром Бухановским, преступник ведет стандартный об- раз жизни советского гражданина. Маньяк, по предположению лучших сыщиков Советского Союза, имел семью, детей, машину, квартиру и работал инженером или учителем. Они оказались правы: Чикатило преподавал в ПТУ, а позже работал снабженцем на одном из государственных предприятий. А еще по иронии судьбы был дружинником и участвовал в операции по поимке самого себя.
Другой характерный пример — американский серийный убийца Родни Алькала. В 1978 году он участвовал в теле- шоу «Игра в знакомства». По правилам передачи одинокая
женщина — в том выпуске Шерил Брэдшоу — задавала вопросы трем незнакомцам, не видя их, и выбирала по ответам того, кто понравится ей больше остальных. Родни произвел на нее хорошее впечатление, а публику, которая видела его всё это время, покорили не только его остроумные ответы, но и стильная прическа и опрятный костюм. Шерил выбрала Алькалу, при этом на момент участия в шоу он уже изнасиловал и убил не менее двух женщин. В течение нескольких следующих лет он сделает то же самое с еще тремя. Обычность потенциального серийного убийцы усиливает страх перед маньяками. «Мы, серийные убийцы, — ваши мужья и ваши сыновья. Мы — повсюду» (интересен момент, что Родни Алькала учился в Нью-Йоркском университете, в киношколе под руководством Романа Полански, жену которого потом убьет другой культовый душегуб — Чарльз Мэнсон), — говорил американский насильник и некрофил Тед Банди, лишивший жизни почти 50 человек.
Серийные убийства — всегда грубое преступление не только против человека, но и против общества и его устоев. Каннибал, разбрасывающий останки мертвых тел, или сексуальный маньяк — всегда нарушитель европейской морали и христианских табу. Чтобы эффект был максимальным, серийным убийцам требуются технические возможности для репрезентации и поддержания образа. Один из исследователей серийных убийств Дирк Гибсон отмечает, что именно медиа позволяют преступникам получить славу, превращают их в селебрити и тем самым способствуют появлению новых убийц. Можно сказать, что медиа —это способ жизни серийного убийцы.