Книга недели: «Жития убиенных художников» Александра Бренера

Александр Бренер, «нехудожник и неписатель», стареющий enfant terrible современного искусства, известен многочисленными скандальными акциями, которые он сам предпочитает называть просто выходками. Это он отхлестал американского куратора Дэна Кэмерона букетом по лицу; нарисовал знак доллара на полотне Малевича, за что пять месяцев отсидел в голландской тюрьме; вызывал Ельцина на бой, стоя в трусах и боксерских перчатках на Лобном месте; прославился как человек, способный протянуть какой-нибудь звезде арт-мира руку, измазанную фекалиями. Эти и многие другие случаи описаны в его книге, которую формально можно читать как сборник воспоминаний. Но будь она только мемуарами, о ней, пожалуй, не стоило бы много говорить — кто наслышан о Бренере, уже знает все его истории, а кто не слишком заинтересован в закулисье contemporary art, тому и байки о драках художника с кураторами будут мало интересны. Однако по сути «Жития убиенных художников» — произведение куда более сложное и важное, чем можно оценить на беглый взгляд. Недаром книга только что попала в шорт-лист литературной премии «Национальный бестселлер».

В предисловии Бренер первым делом сообщает, что пишет не мемуары, а «опыт плебейской уличной критики», пытается объединить поэзию и критику вслед за одним из своих кумиров, итальянским философом Джорджо Агамбеном. Надо сказать, что это автору вполне удается, правда, с парой уточнений. Критика у Бренера выходит в самом прямом смысле слова и действительно вполне уличная: он не столько анализирует творчество своих современников, сколько страстно ругает их или не менее страстно, хотя и куда реже, восхищается и признается в любви. Из этой же страсти вырастает и поэзия, точнее ритмизованная проза. Бренер-писатель — оголтелый экспрессионист: он нагромождает эпитеты, звонкие ругательства, бесстыдно откровенные эротические образы, организуя их то в размеренную цепочку заклинания, то в стремительную пляску до изнеможения. В образности ему помогает любимый символист Рембо, в философии — целый полк левых интеллектуалов, а в радикальной честности — Варлам Шаламов, которого, как и Агамбена, Бренер ставит на верхнюю ступеньку своего карманного пантеона.

Очерки Бренера выстроены в хронологическом порядке. Детство и юность в Алма-Ате, когда будущий акционист встречает первых в своей жизни художников: то ли гения, то ли безумца Сергея Калмыкова, затворника Павла Зальцмана и других персонажей, большинство из которых сгинули в безвестности, но некоторые успели войти в историю. Конец восьмидесятых — ленинградская эпоха и эмиграция в Израиль, в это время Бренер в основном увлечен поэзией и некоторое время работает журналистом, раздражая арт-публику. Дальше — попытка вписаться в московскую тусовку, которая приносит художнику противоречивую славу и острое желание оскорбить максимальное количество деятелей искусства (временами Бренер дает целые списки людей, которых он в разной степени презирает, и списки эти содержат примерно все имена концептуалистов, акционистов, галеристов и кураторов, которые может вспомнить среднестатистический читатель). После «московского периода» Бренер путешествует по Европе и США, чудит и бесчинствует в Амстердаме, Лондоне, Вене и других столицах, а потом оседает в Берлине, изредка встречаясь с молодыми художниками, мечтающими посмотреть на живую легенду.

История жизни, которую шестидесятилетний Бренер пишет как историю искусства, — долгий путь очарований и разочарований. Он постоянно ищет гениев, учителей, героев, которых можно полюбить. Но всякий раз, за редкими исключениями, видит не творцов, а дельцов. Притяжение оборачивается отторжением, после которого Бренер при первой возможности буквально лезет в драку, как будто хочет отомстить за очередной обман. Исключениями в этом поиске оказываются по большей части маргиналы или городские сумасшедшие, которые «творят» не произведения, а свою невеселую (как правило) судьбу.

Бренер — шут и забияка в классическом, высокоморальном смысле — крушит идолов и ломает иерархии, действуя прямолинейно, шокирующе и наивно: размахивает кулаками, расстегивает ширинку, с криком лезет на амвон, чтобы, как юродивый при царе, сообщить свое честное мнение, которое никто не хочет слышать: ваше искусство умерло, художников больше не существует. Высшей добродетелью он объявляет литературную злость, которой обладали Мандельштам и Шаламов. «Делец — слово-плюха, пощечина», комментирует Бренер определение, данное его любимым Шаламовым его нелюбимому Солженицыну, в одном из очерков. Пощечина в самых разных видах — главное оружие и орудие самого Бренера, его меч, щит, перо и знамя, которые он уже явно рад бы передать кому-нибудь другому, да все никак не встретит подходящего преемника. И «Жития убиенных художников» — прививка честной злости, плюха очистительной ярости не для мира искусства, который давно переварил все оскорбления и зуботычины неугомонного шута, а для читателя. После звона в ушах наступает ясность, которой стоит воспользоваться хоть на несколько минут, чтобы оглядеться и переоценить собственные иерархии, стать, по Бренеру, неуступчивым и свободным. Или просто сбежать, дистанцироваться, вознестись над шумом времени. Самому художнику с годами очевидно стал ближе второй вариант.

И еще четыре книги художников

Сальвадор Дали. Дневник одного гения

Мемуары Дали — ставший классическим примером литературный памятник самому себе. В своих эклектичных дневниковых заметках художник делится эстетическими открытиями, многословно признается в любви к жене, рассказывает анекдоты, записывает случайные мысли, комментирует встречи с современниками и исторические события 1952–1963 годов. Но больше всего — искренне наслаждается своей популярностью, величием и гениальностью, за что мы его и любим (или нет).

Максим Кантор. Учебник рисования

Злой и сложно устроенный роман в двух томах, сочетающий плутовской сюжет, философский трактат и предельно субъективную хронику русской истории с 1985 по 2005 год. Сам художник говорил, что это роман о закате европейского гуманизма, судьбе России, любви и свободе. Однако прежде всего внимательные читатели увидели в книге Кантора жесткую сатиру на российский арт-мир, политическую верхушку и либеральную интеллигенцию, что автор, конечно же, последовательно, хоть и вяло отрицал.

Энди Уорхол. Философия Энди Уорхола (От А к Б и наоборот)

Мемуары основоположника поп-арта нельзя назвать ни скандальными, ни чересчур откровенными — это в меру интимные заметки на разные темы, про деньги, моду, еду, прыщи, телевидение и другие повседневные вещи. Текст Уорхола любопытен не столько философией, в которой, в общем-то, нет никаких открытий, сколько неожиданной для такой звезды искренностью, сквозящим за воспоминаниями одиночеством, незатейливостью узнаваемой мысли, обаятельным занудством. В общем, поп-арт, как он есть.

Марк Шагал. Моя жизнь

Мемуары Шагала уникальны в том смысле, что редкий художник умеет рассказывать о своей жизни, не втыкая по ходу шпильки в бок современникам и не напоминая настойчиво читателю о своей избранности. Шагал подробно описывает свой путь становления, рассказывает, как искал свой стиль, с нежностью пишет о своем окружении и вообще выглядит удивительным гуманистом и примером любви к человечеству. Словом, и здесь можно сказать, что художник создал текст, близкий по тональности к его живописи.