Поэма Евгении Некрасовой «Домовая любовь» — о том, как московский карантин пережили домовые (и вернутся ли они назад)
ДОМОВАЯ ЛЮБОВЬ
ЕВГЕНИЯ НЕКРАСОВА
С романом «Калечина-Малечина» Некрасова вошла в большую литературу и попала в короткие и длинные списки престижных российских премий, но полностью показала свои способности в сборнике рассказов «Сестромам». Некрасова вдохновляется фольклором — это видно и в сюжетах, и в языке, она придает традиционным мотивам новые смыслы, показывает в новом свете, откровенно говорит о женской телесности, привязанности, одиночестве и любви. Специально для Правила жизни Некрасова написала десятичастную поэму «Домовая любовь», где из-за самоизоляционных ограничений квартиросъемщица и домовая Буйка впервые оказываются вместе надолго.
Аудиоверсию этого рассказа в исполнении ЕВГЕНИи НЕКРАСОВой можно прослушать в приложении
Если у вас нет подписки, активируйте бесплатный доступ на 30 дней по этой ссылке.
Скачать приложение Storytel (AppStore, Google Play).
поэма
1
Вернутся ли в Москву домовые?
В оставленных ими квартирах
Поверхности мебели,
Стены в комнатах
Слишком быстро
Покрываются пылью;
Раковина, ванна,
Шторка розовятся плесенью;
Углы обвязываются паутиной,
Цветы желтеют,
Хлеб быстро черствеет,
Молоко сразу киснет,
Воздух так тяжелеет,
Что весы показывают
На 70 грамм больше.
Многие хозяева-домовые сбежали
От постоянных людей
В своих квартирах,
От усиленного хозяйствования
В своих хозяйствах,
От семейственной возни и криков
В своих комнатах,
От въедливого человеческо-
московского запаха
Ускоренного беспокойства.
Даже сиднем дома
Те волнуются —
Пропустить,
Не успеть,
Замешкаться.
Часто боятся такого,
Даже чумы сильнее.
На этом карантине
Домовые впервые
Увидели слишком много
От людей человеческого,
Слишком сильного человеческого:
Теряющими себя,
Семью,
Дом,
Деньги,
Бизнес,
Работу.
Узнающими себя,
Семью,
Дом,
Деньги,
Бизнес,
Работу.
Бывало, болезнь
Или утрату.
Концентрат человеческой драмы,
Рассчитанный лет на двадцать,
Растворился в трех месяцах,
В трех-четырех десятках квадратных метрах.
И погнал дедов из Москвы.
Прежде хозяева видели людей редко:
По ночам только,
На выходных только.
Те поспят, пожуют что-то,
С детьми уроки покалякают,
Телевизор посмотрят,
Компьютер пожмякают.
Снова спать и снова на работу.
А тут дома-дома-дома безвылазно,
Не поделать дедам по хозяйству,
Не побытовать,
Не отдохнуть по-домовому.
Хозяйничают в наших хозяйствах,
Видеть и нюхать их нету сил,
Даже если свои же потомки.
На этом карантине
Люди будто стали
Хозяевами хозяйских квартир.
Даже съемные люди.
Вернутся ли в Москву домовые —
Родные хозяева,
Неродные?
Родные — из квартир жильцов-владельцев,
Знают этих людей с детства,
Видели, как росли их родители
Или даже бабушки.
Родные хозяева — часто родня,
Ставшие домовыми предки.
Хозяева сбежали в Домодедово или Дедовск,
В Подмосковье люди тоже посиживали по домам,
Но не таким сиднем.
В этих двух городах
Московским домовым можно
Селиться в свободные дачи или новостройки.
А особенно уважаемым родным хозяевам
Можно уплотнять местных хозяев,
Заступить в управление их налаженным хозяйством.
Местные выдавленные хозяева жмутся
По углам, вентиляциям, подъездам,
Как неродные.
Молятся и думают:
Вернутся ли в Москву домовые?
Неродные хозяева — хозяева второго сорта,
Из квартир со съемными жильцами.
У домовых считается, что такие не привязаны
К часто сменяющимся людям,
И что не любят жилье правильно,
И не бытуют тщательно.
Стены, мебель, книги, технику, утварь
Жалеют слабее, чем принято.
Даже если неродные были раньше родные
И помнят необжитые обоями стены,
Видели жильцов младенцами или подростками,
Наблюдали, как те выросли, состарились,
А может, умерли — не важно —
Квартиры поарендовели,
Сдались ищущим в Москве Москвы приезжим.
И даже когда в городе таких домовых
Сделалась половина,
Все равно их голоса весят половину
Родных голосов на дедовских собраниях.
Все равно им достаются лишь остатки кулебяки
На дедовских праздниках.
Решением старших родных хозяев
Их могут поменять квартирами, уплотнить,
Просто выселить или отправить в Пустой дом.
Некоторые из хозяев поехали
Из Москвы от горя,
Потеряв в чуме
Своих людей,
Родных или
Съемных.
Винят себя,
Живут где придется:
В подъездах,
Межквартирных тамбурах.
Рядом с выселенными местными хозяевами
Или даже на улице.
Воют, что не уберегли
Или грешным делом заразили.
Хоть сами сиднем на карантине.
Домовые на самоизоляции всю свою вечность.
Домовые — бывшие люди,
Болеют всем человеческим,
Только легче и мягче.
Иначе как они протянут
Несколько сотен лет.
Воют, не хозяйствуют,
Не бытуют,
Сами просятся в Пустой дом.
Буйка – хозяйка второго сорта в квадрате,
Она домовиха съемной квартиры,
И она – домовиХА –
ХА-ХА –
На весь район одиночная.
К ней ходили сильно свататься
Разные домовые:
Из ее девятиэтажки,
Из соседних хрущевок,
И даже двое из сталинки.
Чаще хозяева неродные,
Но бывали и родные.
Чаще из-за тридцати восьми квадратных метров,
Но бывало и по страсти.
Буйка красивая: крупная и лохматая.
Она отказывает, не хочет замуж,
Любит хозяйствовать одна-сама,
Любит одна-сама бытовать,
Любит одна-сама домолюбить.
Старшие деды, как нравы оскалились,
Давно на нее заточились,
Думают выдать насильно,
Уплотнить или выселить.
А может, и найти, к чему придраться,
И отправить Буйку в Пустой дом.
Но все не доходят лапы,
Да больно хлопотно:
Буйка – вредная, здоровая, громкая,
Хозяйство ее бедное,
Но хозяйничает тщательно.
Бытует сердцем,
Хоть и не родная.
А теперь и вовсе карантин,
И многие старшие родные,
И не старшие,
И не родные,
Устали от людей.
И уехали из Москвы.
А Буйка осталась.
2
Если бы мой дом помещался в лапы, то я бы затискала его до полужизни. Мой дом — большой, в нем — целых 38 квадратных метра: две комнаты, кухня, ванная, туалет, лоджия и хорошенькая кладовка. Семь раз в день я прохожусь по нему дозором, оглядываю и обнюхиваю каждый угол. Мышей съедаю, пауков сгоняю, пыль хвостом вытираю (но только там, куда нипочем не долезть хозяйке). Обнимаю стулья и табуретки, целую стены, двери и дверцы, иногда отдельные вещи.
Тштштштштшттштшт — это закипает электрический чайник. Еще я слушаю — постукивание по клавиатуре, пиканье сообщений, жужжание электрической кофемолки, заоконные крики и машинные рыки, журчание унитаза, бормотание застенного радио, подвывание и постукивание стиральной машины и, конечно, жиличкины движения. Если застыть на месте и дышать потише, то можно услышать этот звук домашней тишины, собранный из текущего в проводах электричества и общего гула всех людей на свете.
Хвост, чтобы не мешался, ношу в кармане шушуна. Достаю, чтобы смахнуть пыль с книжных страниц, снять паутину с углов или погнать паука. Чтобы не споткнуться в длинной юбке, когда надо лазить, затыкаю ее в борты сапожных тапок. Получаются широкие штаны. Волосы собираю в косы, иногда в три, иногда в пять, иногда в десять. Количество кос зависит от грусти. Чем мне грустнее — тем больше кос. Волосы достают мне до конца спины и состоят из толпы разноцветных прядей: рыжих, седых, черных, пепельных, соломенных и коричневатых. Иногда проступают красные, зеленые и синие. На всем моем теле шерсть пепельного цвета. На морде серый пух. Волосы расчесываю раз в четыре дня, шерсть на теле — всегда после помывки, то есть еженедельно. Чистотень — моя обязательность. Другие моются раз в полгода. Это не годится. В доме начинает пахнуть — это безобразно. Жильцы принимаются поднимать полы, выбрасывать нужные вещи, лить одеколон по углам, еще они бродят, двигают носами и думают о переезде. А все потому, что кто-то давно не мылся и воняет почти как проклятый кот. Я пахну почти как помытый человек, потому что одалживаю у жилички шампунь и гель для душа с экстрактом пиона или ванили. У меня кривоватые нижние лапы, и я немного переваливаюсь при ходьбе, но это ничего, зато я красиво танцую.
Я Буйка-великолепная!
Разноцветная,
Сильная и ловкая,
Ушастая и хвостатая,
Буйная и храбрая,
Красивая и вообще.
Дом со мной,
Как за крепостной стеной.
Мои крепкие когти
Никогда не выпустят
Обязанностей и долга.
Домовою,
Домомою,
Домопою,
Домохраню,
Домолюблю!
3
Я и ее видеть не видывала,
Слыхом не слыхивала,
Нюхом не нюхала,
Не знала, не жалела.
Она уходила в девять,
Приходила в девять,
Иногда позже.
Тушила овощи или бескостную курицу,
Разваривала рис или гречку
Или недоваривала макароны.
Жевала их сыроватые с сыром,
Запивала винной кислятиной.
Заливала чай пакетный травяной или чабречный,
Жевала с ним с-семечками-печенье или бээ-горький шоколад,
(я привыкала долго к ее так-себе-еде),
Потом смотрела в компьютер или телефон наладонный.
Засыпала, во сне посапывала,
Сны видела — не особо сказки.
По выходным читала, смотрела компьютер или телефон Наладонный.
Не водила никого, это славно,
А то я б засыпала гостевые глаза пылью.
А чего ее жалеть?
Она мне чужая жиличка,
живет и живет и живет
в моем доме.
Заплетена уже двенадцатая коса!
Ревность моя поначалу
Скалилась.
Я грустно выла:
Мой возлююююбленный дом,
Жили мы вдвоееееееем
(это для песни,
а по правде до девицы жила
с двумя детьми семья,
до этого два вахтовых,
прежде еще женщина и ребенок,
до нее учебный парень.
Всех теперь я упомню,
но сильно лениво перечислять.
Как перед последней съехала семья –
целый месяц
квартира была моя).
А вот теперь я раздуваю ноздри,
А вот теперь рычу я,
А вот теперь новая жилиииииичка,
Пробралась, как в дерево личиииинка,
С человеческим лииииииичиком,
Молодая, высокая, большеногая.
Волосы бесцветные, бессильные.
Ходит моими полами,
Дышит моими стенами,
Вылеживает мой матрас.
Злилась, заплетала тринадцатую, четырнадцатую,
Пересаливала еду жиличке,
Плевала в питье жиличке,
Скалкой стучала по ночным подоконникам,
В унитаз кидала белые рулоны.
А потом оказалось,
Что к дому у нее нет любви,
Нет страсти,
Нет жалости:
Дергает шторины,
Курит в стены
(нет чтобы идти на лоджию),
Плюхается в стулья,
Забывает пыль за мебелью.
К дому моему она равнодушна.
Я же всех их знаю
Этих в Москве Москвы ищущих:
Дом для них – метро ответвление,
Маленькая отдельная остановка, где можно
Поесть, помыться и поспать.
Они только за близость к метро
Дом и любят.
Но разве это любовь?
Я подумала, спокойно, Буйка.
И успокоилась.
Только ты – домолюбишь,
И нету твоей домолюбви сильней.
4
В карантин мы засели вместе.
Жиличка, как всегда,
В восемь встанет,
Сметаны нежирной покушает,
Кофия пригубит, три свои волосинки зачешет,
Рубашечку наденет.
Компьютер пожмянькивает,
В компьютер говорит и смотрит
Или телефон наладонный.
Кащеистая, плечи квадратиком,
Щеки вьямистые.
Это некоторые хозяева
С людских столов кормятся.
А я если с ейного питаться буду,
То всю красоту растеряю.
Буйка-то — запасливая, крыс засушила,
Воробьев, голубей, навялила,
Моль засолила,
Мух еще с того лета засахарила.
Домоработаю себе,
Плесень с пылью заговариваю,
По углам и стенам плюю,
Клещей домашних
Из мебели выкусываю,
Молек в кармашек собираю.
Ну и от чумы дверь заговариваю.
Раз в день долгой песней,
А после каждого почтальона в маске,
Что ей продукты приносит,
Еще по разу заговором проходиться приходится.
Раз в неделю мы, девятиэтажкины домовые,
Родные и неродные,
Все, кто остался,
Морды полотенцами завязываем
И идем заговаривать вместе
Этажи, лифт и подъездную дверь.
У нас в общедоме, тьфу-тьфу, чумы не знают.
И вот что-то у жилички поломалось-треснуло:
Перестала просыпаться в восемь,
После кофия надевать рубашечку,
Причесывать три волосинки, смотреть, говорить
В компьютер или телефон наладонный.
В одиннадцать-двенадцать очи теперь открывает,
Пижамы не переодевает,
Хлеба пожует, кофием запьет, ляжет.
Компьютер вяло пожмянькивает.
Смотрит туда.
Она ему теперь ничего не говорит,
Он ей только рассказывает и показывает.
Ой-ой, Буйка, будешь скоро безжиличная!
У нас в общедоме уже таких четверо,
Москва из Москвы потерялась,
И съемные к себе поехали.
Но кощеистая не поехала.
Она долго лежала,
Боков насобирала,
И вот однажды утром как встанет,
И как давай ходить по моим комнатам,
Давай стены обсматривать,
Мебеля дрыгать.
Я за ней шагаю-слежу,
Хвостом подергиваю.
Пожмякала бывшекощеистая компьютер,
Назвала других почтальонов,
Наприносили они всего,
Я только дверь заговаривать и успеваю
(не еда, пахнет чужим и новым,
плохо, пластмассово и химически).
А заговор это не воробья сжевать,
Я у себя в кладовке уложилась спать.
У меня там ковер с оленем,
Перина пернатая,
Одеяло из шерстки,
Осколок фарфоровой тарелки с тюльпаном,
Ежедневник, исписанный адресами чьих-то любимых домов,
Венчик красивый, степлер тоже красивый,
Для волос резинки, щетка расчесывательная,
Три юбки (две исподних), три рубашки, свитер на молнии,
Бусины из ореховой скорлупы и рычажков от алюминиевых банок,
Пакеты пластиковые с разными красивыми рисунками шурш-шурш,
Тапки зимние, тапки летние, тапки осенние, на мне весенние,
Носки шерстяные с дырой на правом, носки обычные с дырой, где большие пальцы,
И еще несколько приятных родных вещей.
Еду храню не тут, а под ванной и в вентиляции,
Иногда приношу мышей пожевать,
Или моль похрустеть,
Но не часто, а то крошки
Из хвостов и крыльев.
Мне снились сказки,
Я проснулась от запаха краски:
В гостиной жиличка,
Сдвинула мебель в угол, застелила полы пленкой
И мазала стены цветом черничного варенья.
Я натянула на морду полотенце,
Подошла, посмотрела,
Вроде ничего,
Вроде ничего.
Но на всякий случай сотворила маленький заговор,
Чтобы цвет ровнее улегся.
Следующего утра жиличка мыла лоджию.
Я перечесалась, начала заплетаться,
Сколько кос сегодня делать Буйке?
Начала, значит, бывшекащеистая
Влюбляться в мой дом.
Дура-гамаюн каркала с антенны:
Вернутся ли в Москву домовые?
Гостиная выдохнула, высохла,
Жиличка принялась возвращать мебель обратно.
Она толкает, Буйка ей незаметно помогает,
Я сильная, легко приподнимаю,
Ловко толкаю.
Та только удивляется,
Как быстро получается
И красиво.
У бывшекощеистой еще силы остались,
Глядит, чтобы еще с моим домом поделать.
У меня мышечный кулек серый забился,
Вижу-вижу, куда она смотрит.
И двинулась на мою кладовочку,
И зашла в мою кладовочку,
Чемоданы и короба свои вытащила,
Прежних жильцов игрушки, тазик, одеяла, журналы,
Потухшие лампочки, лесной полиэтиленовый дом,
Все старое, рваное, красивое, припыленное выскребла.
Маску натянет и на помойку относит.
И добралась до моей комнатки,
И забрала она мои ковер с оленем
В черный пакет,
Перину пернатую в черный пакет,
Одеяло из шерстки в черный пакет,
Осколок фарфоровой тарелки с тюльпаном в черный пакет...
И завыла Буйка на весь общедом.
Люди думают, это трубы, а это мы воем.
Другие хозяева услышали, не удивились,
По всей Москве на карантине
Домовые часто выли.
Заболел мой серый кулек,
Вместе со мной завыл,
Затрясся, закололся.
А эта все черный пакет кормит.
Буйка взяла, через две лоджии перемахнула,
К Платоше, мы с ним в карантине все
Перестукивались и перешершивались.
Друг-мой-приятель, родной, а со мной дружит,
Живет, бытует, в ус не дует.
Он меня все звал, говорил, да ладно,
Вон люди гуляют, к моим приходили гости.
Я упиралась, дома сидела.
А тут не выдержала,
Мы с Платошей сутки пели, выли, фикуску пили,
Кулек мой серый чуть отпустило.
Вернулась через день, утречком,
Голова Буйкина как телевизор больная, тяжелая.
Кофия жиличкиного отпила из ее кружки.
Пускай, думаю, удивляется, куда оно подевалося.
И заснула на пуховике в пустылой кладовке.
Пару следующих дней чуть недомогала,
Ну, думаю, совсем разучился Платоша гнать фикуску.
Но тут разлилась тревога в общедоме,
Нехорошая, неясная, неназванная.
Будто общедом сам тихо подвывает.
Все хозяева батареями перестукиваются,
Обоями перешуршиваются,
И только Платоша молчит.
Перестукиваются все звонче и звонче,
Перешуршиваются все рваней и рваней,
Вы думаете, у вас обои отходят?
Или это дети их дерут, или домашние звери?
И только Платоша молчит.
Заныл мой серый кулек,
Чую-чую неладное,
Плету четырнадцатую, пятнадцатую.
И вот перестук-перешурш заговорил преясно:
«Чума пришла во дом!»
«Чума пришла во дом!»
«Чума пришла во дом!»
Завыли все домовые,
Я бросила семнадцатую недоплетенной и тоже завыла,
Вы думаете это трубы воют?
И только Платоша молчит.
Моя жиличка продолжает мой дом любить,
Меняет шторы старые с цветочками на новые,
Принесенные почтальоном,
Однотонные на цвет и вкус бетонные.
Одну сменила, потом, смотрю,
Глазами захлопала, лоб потерла
И прилегла, ноги свои длинные вытянула.
Я вокруг нее хожу, кулек сжимается,
Вой продолжается, он теперь тихий,
Постоянный, вмурованный в стены.
И вот все хозяева заохали,
чую-чую, как деды засели за окнами,
И я засела.
И все домовые – глаза общедома,
Видят, как Платошиного жильца
Выводят два белых молодца.
Сажают в карету с крестом
И увозят в куда-то с концом.
Шуршит-шуршит мне Платоша,
И не важно, что он там
Мне говорит.
Чую-чую, знаю-знаю.
5
Уже четыре дня
Жиличка-лежичка,
Лежичка-жиличка.
Я вокруг нее хожу-брожу,
Чуму заговариваю,
Но не могу подобрать слов,
Не могу подобрать слов.
Неизвестная чума,
Неизвестная чума,
Не придуманы слова,
Чтобы с ней разговаривать.
Пыль на комнаты налетела,
Плесень на ванну набежала,
Моль по вещам зачесалась,
Но у меня есть дела поважнее.
Хожу-брожу вокруг жилички,
Не могу подобрать слов,
Не могу подобрать слов,
Неизвестная чума,
Неизвестная чума.
Иной раз, когда хорошо почитаю,
Жиличка встанет, пойдет, пожует,
В туалете посидит,
А так чаще все лежит,
Даже компьютер не смотрит или телефон наладонный.
Когда начала кашлять,
Вызвала себе врача.
Он приходил в синем,
Потом люди в белом,
Забирали кровь и слюну,
Кровь и слюну.
Потом снова в синем,
Сказал, что можно болеть дома.
Написал свой заговор,
Подглядела туда, ничего не понятно.
Потом жиличка встала,
Взяла заговор, обмоталась маской, перчатками
И, шатаясь, ушла из дома.
Все хозяева через стены шипели,
Что чего она в подъезде надышивает,
И чего ее не увезли белые
В крестовой карете?
Я как воздуха наберу
С растворенной чумой
Пыльно-домашнего,
И как прорычу!
Тут деды и умолкли.
Вернулась часа через три,
Придвинула к кровати табуретку,
Положила туда бутылку воды и таблетки,
Похожие на запакованные в серебро
Белые личинки.
Съела одну и заснула.
Посмотрела я на жиличку:
Она снова принялась окощеиваться —
Плечи, скулы, локти заострились,
Колятся о кровать, одеяло, подушку.
Она грустно и тяжело во сне хрипела,
Обдавала меня и весь наш дом жаром.
Я думала прочесть заговор,
Но не нашла слов и сил.
Села рядом с жиличкой, заплакала.
Бедная жиличка, бедная,
Без отца, без матери,
Без сестры, без брата,
Без мужа, без подруги,
Лежишь одна,
Бытуешь одна,
Окощеиваешься!
Вредная домовиха, вредная
Без ума, без памяти,
Без совести, без жалости!
Взяла-принесла
Чуму в дом.
И некому тебя выхаживать,
И некому тебя утешать,
И некому тебя, жиличка, накормить...
И тут я думаю,
Чем я не накормительница?
Не утешительница?
Не выхаживательница?
Старшие-то не следят,
Все по кладовкам сидят,
Чумы боятся.
Из нашего девятиэтажного общедома
Трое родных и старших давно в Домодедове.
А ну-ка, Буйка,
Нюхай-нюхай,
Что тут у нас есть?
Поймала во льду курицу,
Растопила ее,
Сварила,
Лука-морковки намешала,
Слюной поплевала.
Укропа-петрушки не нашла,
Кинула прованских.
Думаю, может, для вкуса
Сушеных мышиных хвостиков,
А то такая кастрюля большая,
Да скучная и пустая.
Но потом передумала.
В плошку налила,
Мяска нащипала-накидала,
На табурет поставила,
Ложку принесла.
Пахнет-дымится,
Ничего курица,
Вкусно томится,
Хоть и давно заморозили.
Я жиличку за пятку пощекотала,
Она проснулась, привстала.
На суп глазами хлоп-хлоп.
На меня тоже хлоп-хлоп.
Я к зеркалу прыг!
Ну так и есть —
Вся видная!
Ох, Буйка-Буйка,
Видная домовиха!
Домовитая,
Рубашка из трех фартуков сшитая.
Буйка крупная, лохматая,
Ноздри широкие дышатся,
Косы несчетные,
Длинные, разноцветные,
Грудь великая-высокая,
Морда круглая, пушистая.
В зеркале Буйка видная!
Я хвост из кармана шушуна достала,
В юбку быстро запрятала.
Говорю: здравствуйте,
Я вот хозяйка этого дома,
Супчик вам состряпала.
Спрашивает тихо-слабо:
Вы Павла родственница?
(Павлюшу Буйка помнит еще червяком,
оказался он так-себе-человекОм,
это он вырос и первый в роду квартиру сдал,
Буйку, гад, отроднил).
Его — отвечаю — родимого.
Она вдруг вспоминала, заволновалась,
Задрожала,
Говорит,
Нельзя рядом —
Болею такой-то чумой.
Я отвечаю,
Ничего не будет со мной,
Уже отболела.
И сообщаю,
Тут поживу немного, побытую,
Но Павлюше лучше не сообщать,
Мы с ним не в ладу.
Пока домовой в прямой к человеку жалости,
Тогда и сохраняется его видимость.
Нам нельзя людям показываться,
Но в гиблые времена можно.
А это чем это не гиблое?
6
Мы зажили, забытовали с жиличкой,
Она лежит-болеет,
Я ей отвары завариваю,
Настои настаиваю,
Тельце ее питаиваю.
Бывало, слабо в компьютер посмотрит,
Чуть по нему пожмякает,
Почтальонов с продуктами вызовет,
Они у двери оставят,
Я иду и готовлю.
Чтобы скучно не было,
Я стала ей подсказывать,
Чего надо заказывать:
Мяска пожирнее,
Сметанки погустее,
Помидорок, демьянок,
Грибов, орехов,
Чтобы было сытнее и веселее.
Нина – Павлюшина бабушка,
Готовила так весело и красиво.
Когда общедом построили,
Она приехала с юга,
Совсем молодая, сильная,
И нашла в Москве Москву.
Я у нее научилась,
Мне такая еда полюбилась,
Нина мне всегда оставляла,
Чуяла, что я тут.
Когда Нина умерла от старости,
Она пришла ко мне в кладовку,
Принесла тушеных демьянок на блюдце,
Которые остались после ее поминок,
И попросила любить,
И попросила беречь
Две ее комнаты,
Одну кладовку,
Кухню, коридор,
И туалет, совмещенный с ванной.
Чуяла, что Павлюша сразу все это выбросит.
Я давно уже дом любила,
Идите, говорю, Нина Сергеевна,
Спокойно себе на небо,
Я тут за всем присмотрю.
Интересно жить человеком,
Снимать перед сном одежду,
Переодеваться в пижаму,
Спать на диване,
Каждый день мыться,
Стирать в електрическом барабане,
Есть за столом,
Говорить с человеком
(когда он живой,
а не уходящий или заложный).
Саша — так звали мою сожиличку,
Тихонько шла на поправку,
Стала вставать с кровати,
Даже помогать мне с хозяйством.
Мы довесили вторую штору,
Сменили потухшие лампы,
Убрали в кладовку зимнюю обувь.
Я бытовала без заговоров,
Пыль вытирала лапами.
Саша ела немного, но раскащеивалась,
Плечи и щеки круглели,
Конечности сильнели,
Жар почти потух,
Глаза пояснели.
И чего я ее судила?
Вполне себе красавица,
Волос светел,
Очи сини,
Руки-ноги длинны,
Тощевата по-прежнему,
Но очень по-нежному.
7
У нас дома большая речка,
И даже свой белый Кремль,
И даже свои музеи,
И даже свои галереи.
Но нет никакой работы.
Ее тут тоже не стало.
Москва в Москве потерялась,
Я все равно тут осталась,
Родителям не говорю,
Что сократили,
Что заболела,
Что денег на карте на месяц-следующий.
Все хорошо, все хорошо.
Я буду пытаться дальше,
Иначе зачем я приехала.
Спасибо, что мне помогаешь,
Люблю твою квартиру
И чувствую себя как дома.
Эх, забывает Буйка про деньги,
Надо в следующий раз поскромнее,
Не заставлять Сашу раскошеливаться.
Ни миндаля не заказывать почтальонам,
Ни нежных говяжьих стейков.
Сказала, что меня зовут Варвара,
Что, наверное, было правдой раньше,
А домашнее имя мне – Буйка.
Саша услышала и засмеялась,
Очень, говорит, тебе подходит.
Ты буйная, быстрая, рукастая.
У тебя красивые разноцветные дреды.
Потом однажды спросила,
Что у тебя за профессия?
Подумала, говорю, домоохранница,
Отчасти домоработница,
Но все же сильнее домоохранница,
А если просто – хозяйка.
И спела для убедительности:
«Ффффффффффф, шшшшшшшш,
Шшшшшшшшшш, ффффффффф,
Это мое, а не твое,
Даже не вздумай гулять тут мне!
Ффффффффффф, шшшшшшшш,
Шшшшшшшшшш, ффффффффф,
Чтобы я тебя не нюхала,
Не видела, не слышала
В этом дому!
Ффффффффффф, шшшшшшшш,
Шшшшшшшшшш, ффффффффф,
Чу! Чужой, больной, лихой,
Иди отсюда!
Ну!
Ффффффффффф, шшшшшшшш,
Шшшшшшшшшш, ффффффффф,
Ходить, сидеть, дышать,
Здесь чужим нельзя
Никому!
Ффффффффффф, шшшшшшшш,
Шшшшшшшшшш, ффффффффф,
Я как мышь сейчас шипю,
Но как и жадная пятнистая
Змея могу!
Ффффффффффф, шшшшшшшш,
Шшшшшшшшшш, ффффффффф,
Ты кривой, косой, не-свой,
Мне — хозяйке дома —
Совсем не по нутру!
Ффффффффффф, шшшшшшшш,
Шшшшшшшшшш, ффффффффф,
Ну-ка делай лапы,
Иначе дам тебе хвостом
По лбу!
Ффффффффффф, шшшшшшшш,
Шшшшшшшшшш, ффффффффф,
Это мой, не твой, дом,
Через тыщу лет я тут
Умру!»
Саша сделалась грустная.
Расклеилася как каша.
Я ей – ну ты чего,
Это не про тебя,
Это просто Буйкина песня,
Буйная Буйкина песня.
Смотрит на меня пристально
И спрашивает медленно,
Правда ли у тебя хвост настоящий?
Буйка губу прикусила,
Из песни слова не выкинешь.
Может, и есть, отвечаю,
Она говорит, покажи.
Я из-под юбки хвостик достала,
Он мятый-примятый,
Я его пожалела.
Сколько можно скрываться?
В карман шушуна положила.
Саша не удивилась,
Подумаешь, говорит, хвостик,
У нас тут чума,
Безработица,
Для кого-то тюрьма,
Беззаконие,
Безоконие,
Сидим взаперти,
Боимся хоть куда-то пойти.
Хороший хвостик – часть твоего тела,
Я бы тоже такой хотела,
Если бы была буйнее-смелее,
Не прячь его больше и себя.
8
Интересно жить с человеком,
Засыпать с ним в одной кровати,
Видеть похожие сказки,
Делить с ним одну людскую одежду,
Обмениваться запахами,
Готовить вместе завтраки, обеды и ужины,
(иногда только тайком пожевывать мышиные хвостики).
Вдвоем любить одно и то же жилище,
Смотреть компьютер, выбирать там вдвоем мелочи,
Украшать потом ими комнаты,
Разрешать ему заплетать твои косы,
Следить за тем, чтоб он выздоровел и не болел больше,
Начинать жалеть его сильнее дома,
Начинать любить его сильнее дома.
9
В Москву вернулись домовые,
Когда карантин официально закончился.
Люди, которые живые,
Выплеснулись на улицы,
В метро, парки и офисы,
Так завозились и зароились,
Будто только что народились.
Саша поздоровела, искала работу,
Смотрела компьютер, писала письма,
Говорила в телефон наладонный.
Что-то у нее прокручивалось,
Но что-то и выкручивалось,
Приближалось.
Буйкин серый кулек все больше
К Сашиному жался,
Жалость росла, пунцовела,
Превращалась в обычную, бесценную,
Любовь людей.
Дом их немного запылился,
ЗамОлился,
Заплесневел по окаемкам ванны.
Буйка не то чтобы дом разлюбила,
Просто совсем породнела.
Для родных домовых жильцы
Так же важны, как и стены,
А иногда сильнее.
К июлю Буйка совсем почеловечила,
Ростом выросла,
В кладовке бы уже не разместилась,
Мышами и воробьями не питалась,
Совсем перешла на еду людей,
Совсем переоделась в одежду людей,
Юбку-штаны сменила на похожие алладины,
Рубашку из трех фартуков на футболку,
Тапки весенние не на тапки летние,
А на очень красные кроксы.
Когти Буйкины превратились в ногти,
Пух сошел с живота, груди и морды,
Хвост пока не отвалился,
Но в бытовании не участвовал,
Сделался совсем украшением.
Кос на радостях получалось меньше,
Саше хватало терпения на пять, не больше.
Девятиэтажно давно пошуршивало,
Постукивало, пошептывало,
Но Буйка не замечала.
Она жила человеком,
Домочутье растеряла,
Заговоров не писала,
Со стен уже не читала,
Каркающих на лоджиях гамаюнов не слушала,
Не общалась ни с кем из хозяев,
Даже с Платошей.
В Москву вернулись домовые,
В том числе старшие родные в Буйкину панельку.
Послушали стук и шуршание,
Обрадовались, давно искали управу
На эту лохматую.
Явились домой к Буйке и Саше
Все семь общедомовских родных и старших.
Ну что, говорят, перешагнула все известные домовые законы?
Показала себя человеку?
Да еще не родному, а какой-то жиличке?
Всех дедов запятнала память, зажила,
Забытовала с людским народом, а не подле?
Подлая ты, домовиха подлая,
Это где такое видано-слыхано,
Чтобы домовые с людьми семеялись?
Буйка стоит, дышит-дышит,
Ноздрями воздух родной раздувает,
Человеческим взглядом на них смотрит,
Да пошли вы — им отвечает.
Саша слышит: говорит с кем-то Буйка на кухне!
Пришла из комнаты, а ее нету.
Ни кос разноцветных, ни хвостика,
Ни штанов-алладинов, ни футболки,
Ни кроксов очень красных.
И осмотрела всюду: две комнаты,
Одну кладовку,
Кухню, коридор,
И туалет, совмещенный с ванной,
Даже подъезд.
Нету Буйки, не стало.
Забрали старшие в Пустой дом Буйку.
Так осталась квартира одна в общедоме без любви,
Так осталась Саша одна в Москве без любви,
Так осталась Буйка без любви домовой,
Без любви человеческой.
Уууууууууууууууууууу
Пустой дом — бетонные стены!
Уууууууууууууууууууу,
Пустой дом — ни дверей, ни окон, ни лоджии!
Уууууууууууууууууууу,
Пустой дом — ни тряпочки, ни деревяшечки,
Ни пластмассовой штучки, ни железной!
Уууууууууууууууууууу,
Пустой дом — ни души, ни твари, ни утвари!
И никакой любви, и никакой любви!
10
Вернутся в Москву домовые,
Родные и неродные.
После чумы город никак не изменится,
У чумы нет такого административного ресурса,
Чтобы Москву унять,
Москву поменять,
Вырыть метро,
Перестроить улицы,
Запустить новое кольцо.
Когда вы выйдете на улицы,
То даже не заметите разницы:
Ну чуть меньше ресторанов, баров, магазинов.
И множество безмасочного народа,
Вольно-невольно прижимающихся друг к другу,
Невольно обнимающихся на летних верандах,
В парках, метро, супермаркетах.
Людей очень много,
Так много, что вы даже не заметите,
Что мы даже не заметим,
Что кого-то больше нет,
Что у кого-то больше нет любви.
Москва без некоторых людей
Москва без некоторой любви,
Вроде бы такая же Москва.
Кому-то не-с-кем-теперь-говорить,
Кому-то некого-обнимать,
Кому-то не-за-кого-больше-волноваться,
Не-с-кем-ругаться,
Не-от-кого-ждать-денег-или-упреков,
Некого-бояться,
Не-с-кем-смеяться,
Не-с-кем-понимать-жизнь,
Не-с-кем-хозяйствовать,
Не-с-кем-бытовать,
Не-с-кем-придумывать-дом,
Не-с-кем-с-кем-ехать-на-дачу,
Не-с-кем-разгружать-тележку-на-ашановой-кассе,
Не-с-кем-продолжать-любовь. ≠
ИЛЛЮСТРАТОР
Александр Блосяк
читать дальше
