Что читать на выходных: рассказ «Нефть» Данила Леховицера — о том, как нас сжирает то, что мы любим

Ларри Стайнем смотрит, как вешают Каттелана. Его новые работы привезли только вчера. До выставки больше двух месяцев, но ему хочется посмотреть, как они уживутся со стенами Центра Помпиду. С десяток ассистентов аккуратно распаковывают контейнеры. Он собирается отпустить замечание одному из них, но что-то его прерывает. Вибрация слегка щекочет ему ладонь, белесым светом мигает запястье. Ларри подносит Apple Watch ближе к лицу. Сообщение. Пишет Мишель.

«На этот раз он в бельгийском лесу. Координаты: 50.8138° N4.0637° E. Самолет будет готов через четыре часа. Есть шанс опередить журналистов».

Ларри садится в кресло частного самолета Мишеля. До Брюсселя лететь меньше часа. Расстегнув кейс, он достает что-то тяжелое. Еще раз пробегается по своей незаконченной монографии об «Амбаре» — последней инсталляции английского неоконцептуалиста Берримена. Впервые художник представил свой проект — или коротко «АМБ», как его окрестила пресса, — в 2025 году в парке Ричмонда в Лондоне. В центре парка, пришпиленный к небольшой возвышенности, стоял самый обычный амбар. Старый, по-рыбьи белесый, краска во всевозможных градациях выцветания. Восемь сотен людей топтались по лужайкам, ожидая, что скоро явится сам Берримен и представит работу. Прошел час, два. Ничего не происходило. Коллекционеру Чарльзу Саатчи надоело ждать, и он улетел на частном вертолете. Художник Дэмиен Херст — тоже. С высоты вертолетов толпа напоминала брошенное на солнцепеке тряпье. Воздух трещал, подступала дурнота. Один критик съязвил, что суть Беррименовой работы — припечь загривки арт-истеблишмента августовским солнцем. Почти все разошлись. Небо окрасилось в чернильно-синий цвет.

Тишину прервал надсадный, как бормашина дантиста, звук. Крыша амбара распахнулась. Изнутри лучился невыносимо яркий свет. Послышался скрежет механизмов. Из амбара стал подниматься шест с установленной на нем натриевой газоразрядной лампочкой. Плотный мощный свет лишал зрителя теней и красок, на несколько минут отбеливал сетчатку. Когда публика опомнилась, шест уже, казалось, пронзал звездное небо. Лампочка высилась почти в тридцати метрах над землей. Ночь. Парк. С сотню людей. Стайнем смотрел на молочное свечение.

Берримен так и не явился. Он исчез. Его не было среди гостей или участников последующих биеннале в Венеции или в Касселе. Он перестал давать интервью. Исчезла его знаменитая мастерская в лондонском районе Клэпхем. На следующий день после презентации АМБ ее снес бульдозер. В тот же день исчез и амбар.

Позже АМБ находили в самых неожиданных местах. У IX форта близ Каунаса, использовавшегося нацистами. На пляже у розового озера Хиллиер в Австралии. Однажды проект Берримена обнаружили в джунглях — о находке сообщили антропологи, исследовавшие племена эквадорской части Амазонии. Все очевидцы говорили, что здание приходит в действие только ночью, а лампочка световым куполом нависает над землею. АМБ существовал на никому не понятной орбите. Иногда его путь был вполне предсказуемым: вот он появляется в Литве, Эстонии, стабильно кочует из одной страны в соседнюю. Но, будто бы устав от однообразия континентальной Европы, амбар изобретал совсем уж шальные траектории: вот он в Лиссабоне, а через три недели — у подножия потухшего вулкана в Латинской Америке.

Никто не знал, кто разбирает и собирает здание, и главное — почему и куда его увозят. Архитектор Рем Колхас предположил, что АМБ — складывающееся здание-трансформер. В неразвернутом виде он, должно быть, напоминает большой кубик Рубика. Трансформация, объяснил он, осуществляется за счет применения металлических шарниров, на которых установлены CLT-панели. Журналист Эндрю Маршалл — подтвердивший теорию Колхаса — получил второго Пулицера за свое расследование-дневник. Две недели он жил у «Амбара» во вьетнамских лесах, но позже потерял его след.

В статье для The New York Times, подкрепленной видеоэссе, он писал, как по наводке нашел беррименовскую инсталляцию, пытался пробраться внутрь — безуспешно — и изучал его конструкцию. Маршалл ночевал в тенте рядом, а ранним утром нашел амбар съежившимся до размера гигантской обувной коробки. Через пару минут прилетели четыре грузовых дрона-октокоптера, зацепились за груз и сплющили его до микроскопической точки в потрескивающем от жары небе.

АМБ всячески упорствовал какому-либо схватыванию. Его передвижение было тяжело проследить. Специальное устройство в АМБ глушило GPS- и GSM-сигналы. Он не подвергался классификации. Кто-то считал его скульптурой, кто-то энвайронмент-артом. Психоаналитики видели в образе амбара материнскую утробу. Кураторы предположили, что внутренность здания — сакральное и трансцендентное пространство галереи, находящееся в этом мире и в то же время не от мира сего. Кто-то думал, что это аватар самого Берримена: разве не является коробка — вместилище идей — своего рода протезом головы? А дверной проем — зонами смысла? Амбар предлагал опыт, где сближение оказывалось обращением в свою противоположность, — никто не мог сократить дистанцию понимания, никто не мог уловить его суть.

За последние пару лет об АМБ вышло сотни теоретических работ. По нему защищены десятки диссертаций известнейших искусствоведов. Отсылки к нему можно найти в последних романах Маргарет Этвуд и Джулиана Барнса. Не говоря уже о том, что именем Берримена пестрят заголовки The Guardian и The New Yorker. Борис Джонсон пошутил, что АМБ — такой же артефакт Британии, как Биг-Бен, королева и йоркширский чай.

Комедия взаимоотношений арт-объекта и мира достигла поистине уайльдовского масштаба. Только за последний год из 64 стран сообщали о том, что видели знаменитый амбар. В большинстве случаев это оказывалось неправдой. Амбар исчез на целый год. На церемонии вручения «Оскара» Леонардо ДиКаприо сострил, что на этот раз инсталляция исчезла бесследно, совсем как третий брак его друга Брэда Питта. А Джимми Фэллон предположил, что проекту Берримена приелась Земля и он сейчас на кратере Марса в компании Доктора Манхэттена.

Кочевника, как узнает Ларри по прилете от Мишеля Калассо, директора Музея современного искусства Брюсселя, обнаружил егерь. В лесу, недалеко от городка Ненове, тот с помощью дрона опылял растения. Драге щедро заплатил старику за молчание. А еще позвонил паре-тройке влиятельных ценителей искусства — в том числе Стайнему, работающему над монографией.

«Пристегнуть ремни» вспыхнули над головой. Хриплый голос капитана. Садимся через 10 минут. Температура 19 градусов. Ожидая трапа, он быстро что-то записал на полях монографии. «Неудачный художественный жест остается застывшим курьезом. Удачный становится историей. Амбар, казалось, был бессмысленным и одновременно полным значений — он должен был исчезнуть в пасти истории искусства, а застрял в ее зубах». Он кивнул стюардессе и вышел в заштрихованный сумерками вечер.

II

Что-то грохнуло за окном, во дворе с хрипотцой завизжала собака. Звук, простой, как оплеуха, треснул над ухом Хью. Он открыл глаза. Вот уже два месяца бессонница втыкает иглы в его веки. Первый раз за долгое время у него вышло уснуть. Хью тянется к воде у прикроватной тумбочки. Нащупывает бутылку скисшего «Шато д’Икем». Рядом в бокале плавает мотылек, припудренный сигаретным пеплом. На этикетке: «1811 année». Французские виноделы верят, что напиток, произведенный в год, когда пролетает комета, особенный. Хью тоже видел комету, один раз.

Он грузно перебрасывает руку на левую сторону. Инстинктивно, к тому пустому месту, где прошлое отлежало вторую половину двуспальной кровати. С той же стороны стоит стул. Со стула свисают минувшие дни, застывшие во фланелевой рубашке Анны. Нагрудный карман топорщится пачкой сигарет. Хью все так и оставил, ничего не трогал. Любые мысли о ней будут заведомо неточными или неправильными. Вместо этого он лучше вспомнит о ее ладонях, а не о холодном факте, что ее нет. Хью лежит в окропленной вином футболке, трусах и одном носке. Рядом валяется беспроводной наушник — тоже один. Хью, морщась, слегка проталкивает его в ухо.

— Эстер, включи самую грустную мелодию в мире. Что-то несовременное.

Булавочным уколом взвизгивает сопрано. Песня на музыку Сибелиуса. Дата релиза — 1937 год. Aus Banger Brust — красивый язык и отвратительный.

— Нет, давай лучше White Fire Анджелы Олсон. Только 2014-го, ту, что лоу-фай-версия.

Everything is tragic, it all just falls apart.

— Согласен.

Хью зашел в ванную. Все вокруг белое, зеленое, неопрятное и никакое. Как и в спальне, здесь поселилось одно и то же одиночество. Его тошнило. Пахло кислятиной и отбеливателем. Хью посмотрел в зеркало. Все его тело было одним большим синяком. Устрично-фиолетовые мешки под глазами. Лицо какое-то смазанное. Похоже на вымоченный в молоке мякиш хлеба. Вот он, один из тех дней, когда все съеживается до нуля: зрачки, листва за окном, все что было дорого.

— Эстер, сколько непрочитанных писем? За две недели.

— 187.

— Пропущенных?

— 134 пропущенных звонков от абонентов: Сьюзен, Джулиан...

— Сузить. Сколько от Ларри?

— Ровно 40.

— Функция глушения дверного звонка еще включена? Неважно, разблокируй...

— Разблокировала. Счетчик калорий показывает, что ты недоедаешь приблизительно 2000 ккал в день. Может, я закажу пиццу и пересмотрим «Синекдоха, Нью-Йорк» Чарли Кауфмана?

— Не сегодня.

Хью зашел на кухню. За окном сизый булыжник Белгравии. На экране плазмы 14:24. Значит, полдень. Он налил.

Входящий вызов.

Наверное, Ларри, его агент.

— Дай угадаю...

— Соединить с абонентом Ларри?

— Давай.

— Старик, привет.

— Привет, Ларри.

— Еще пьешь?

Хью начислил себе еще немного.

— Бросаю.

— Спускался в погреб?

— Мне нравится цвет бутылок — как древесная смола.

— Вино тебе нравится. Просто хотел поставить в известность, завтра я звоню в музей Делфта, сказать, что ты... мы не успеем закончить AR-скульптуры.

— Прости, Ларри.

— Ты пробовал что-то сделать за последний месяц-два?

— Нет. Преимущественно я рисую палкой на песке.

— Слушай, недавно разговаривал с Вимом Делвойе в Брюсселе. Его знакомый рассказал о классном рехабе. Никакого пенитенциарного пекла, выписываешься, когда сам захочешь. Калифорния или Кейп-Код...

— Книга Фуко и океан. Звучит.

— Я не хочу и не буду давить, но прошло уже девять месяцев.

Хью вспомнил Анну. Четырнадцать лет назад. Она подошла к нему, потому что в Национальной библиотеке Швеции он почти полчаса простоял на одном месте. Смотрел на репродукции селестографий Августа Стриндберга и думал, что это неплохо. Синяя рябь неба залита звездным пульсом. Она подошла просто так, без всяких. Сказала, что эта звезда здесь — Орион, а вот здесь созвездие Псов. Орион был порядочным звероловом, никогда не пропускал охотничий сезон. Потом увидел обнаженную богиню и — вот, пропустил. Она превратила парня в оленя. Два мгновения, его настигли и сожрали свои же собаки. Так и бывает — нас сжирает то, что мы больше всего любим. Но затем в качестве компенсации боги вписали их в небосвод.

Они вышли вместе. Хью еще раз посмотрел на нее. Волосы спадают бакелитовым клином. Темный рассол глаз. В них — что-то озорное. Восточноанглийский акцент — Саффолк; может, Норфолк. Целые три сигареты за одной чашкой кофе в кафетерии. Там она упомянула, что место ее работы находилось ровно посередине мировой долготы. В Гринвичской обсерватории она разрабатывала астрономическую программу. Та запрограммирована рассчитать траекторию небесных тел до X до н.э.

— Знаешь, — сказала она, закуривая еще одну, — женщины куда чаще смотрят на небо.

Она неловко хлебнула и рассказала про неочевидный пример — помпейские пустоты. В вулканическом пепле Помпей остались полости в форме человеческих тел. Люди превратились в пепел. Пустота осталась. Ученые залили их жидким гипсом и получили точную копию тел.

— Перед смертью многие женщины смотрели в небо. Мужчины же глазели себе под ноги. Даже когда вот-вот умрут.

Когда он провожал ее в хостел, было темно. Вместо лица Анны он видел только алеющий огонек ее сигареты. Когда она смеялась, мазок света трясся в ее зубах. Зигзагом. Было здорово вот так стоять, у дрянного хостела, под шведскими звездами.

— Я пас, Ларри.

Хью попрощался, вынул наушник, завинтил крышку и пошел спать. Ложась в кровать, он готовился умереть. Пока не знал как.

III

Хью выглянул из толстого окна. Погода была как остывший ростбиф: вялой и скучной. Вокруг развалины Клэпхема. Район ничего. Непопулярный, куча обвалившейся недвижимости, можно дешево купить. Смотрел он из огромного зала обанкротившейся фабрики. Всего 75 000 фунтов. От устаревших станков и пыли не осталось и следа. Ларри шустро все превратил в арт-мастерскую. Он нанял клининг-сервис, дизайнеров, рабочую бригаду, инспекторов, потом опять клининг-сервис. Теперь экс-фабрика напоминала операционную: все вокруг белое, выполосканное, хирургическое, что ли. Таков он, Ларри, человек-антисептик. Говорит, что Хью должен работать в соответствующих условиях.

— Парень, ты читал сегодняшний Guardian?

Ларри. С ног до головы сплошной твид. Взвинченный, радостный. Он держал в руках планшет, мазнул рукой по экрану и вывел голограмму в холодный воздух.

— Просто посмотри на ревью! Нет, лучше послушай. Эстер, прочти вслух.

— Черный цвет становится политикой, пастозная жидкость — новой кровью посткапиталистического мира Хью Берримена. Вернувшись после реабилитации и спустя три года молчания неоконцептуалист Берримен представил в галерее Тейт Модерн серию кросс-медийных работ. Инсталляция «Кровь капитализма» насчитывает девять работ, артикулирующих тему нефти, скрытых финансовых потоков и войны.

— Ларри, не надо, я знаю, о чем мои работы...

— Промотай, Эстер.

— Помимо VR-проекта о сгоревших заживо работниках нефтедобывающей компании в Индии, смысловым центром выставки стала копия одного из самых дорогих автомобилей на сегодняшний день, принадлежащего премьер-министру Саудовской Аравии. В отличие от оригинального McLaren 970F корпус выставочного авто отлит из 400 000 риалов, расплавленных на сталелитейной арт-фабрике Берримена.

— Это влетело нам в копеечку, Хьюи, но ты дал класс.

— Автомобиль является интерактивной композицией: можно сесть на переднее сиденье и взаимодействовать не только с рулем и коробкой передач (набалдашник заполнен нефтью пополам с кровью беженцев, получивших политическое убежище в Британии), но и открыть бардачок. Внутри письменный документ — расшифровка телефонного разговора премьер-министра и президента США о нелегальных операциях нефтедобычи в Судане. Текст документа, разумеется, отпечатан нефтью, а содержание разговора сгенерировано искусственным интеллектом. Но кто знает, когда жизнь начнет подражать искусству?

— Хватит, Эстер, спасибо. Пошли кое-что покажу.

Хью повел Ларри к соседнему цеху. Провел карточкой «Доступ 5» у замка. У Ларри был только «4». Обиделся. По лицу видно. Они зашли. В почти пустом зале протяженно стояли две алюминиевые капсулы.

— Тот автоклав, что ты купил год назад?

— Этот особенный.

— Что внутри?

— Коровы... то есть уже нефть. Правда не та, что мы заказывали в прошлый раз. Эта не такая черная. Больше золото-коричневая. Как в Иране.

— И при чем здесь коровы?

— Мясо. Из любой органики можно сделать нефть. Всего год в автоклаве при правильной температуре и запредельном атмосферном давлении. С 70–80 килограмм выйдет примерно три литра.

— Хочешь новую выставку?

— Да, о нефти, смерти и о том, что немножечко после. Думаю, залить в прозрачные скульптуры из оптоволокна. Можно переделать в дизель, бензин, без разницы. Отправим в общество защиты животных или Красный Крест — для вертолетов. Пусть тушат пожары, эвакуируют животных.

— В общество защиты животных? Нефть из коров?

— Эти умерли от цепня. Честно.

Хью странно притих, как-то пожелтел и будто бы еще на одну ступеньку стал ближе к смерти. Он стиснул плечо Ларри и вышел. Вечер. Звезды. Хью посмотрел на небо. Затем сел в машину и попросил Эстер врубить автопилот.

IV

Хью зашел в дом, затем в спальню. Сел у белой слепой стены. Подтянул к себе тот самый стул, с которого свисала рубашка Анны. Ткань больше не пахла как надо. Пахла белизной, пахла выполосканной жизнью. Хью потянулся к карману рубашки и достал пачку. Это ее пачка, так она их и оставила. Содержимое внутри, конечно, уже не ее. Хью все скурил, покупал новые, но перекладывал сигареты в пришибленную временем красную коробочку.

Он закурил, хотя четыре года назад еще ни разу не курил. Между первой и этой сигаретой уровень воды в Темзе упал на рекордные 30 сантиметров, умерло семь языков, у канадских индейцев отняли резервации нефтедобытчики. Трамп выиграл второй срок, в честь него назвали ураган. Между первой и последней Эстер обновила программное обеспечение около сорока раз, искусственный интеллект получил Букер, люди все еще пользуются метро, в море затонул нефтяной танкер, Хью прошел реабилитацию. Между первой и последней разбилась жена Хью, и там-то он впервые впустил в себя дым.

Он примчался на место аварии. Она отключила автопилот. Тяжелый вздох спустился по его спине. Анна лежала на руле. Странно поникшая. На голове горит алая клякса. Рука поверх руля, тянется к пачке сигарет, скатившихся по торпедо к стеклу. Нас сжирает то, что мы любим.

— Смерть была мгновенной. Она не мучилась. Кажется, — сказал патрульный.

Хью тянется за ее пачкой. Достает одну, садится на тротуар и впервые курит. Он думает, что мертвые тихие. Хотя, казалось, должны бы орать. Он докуривает. Достает из шкафа костюм, рубашку, запонки, галстук, носки. Лоферы поверх. Садится на краешек кровати.

— Эстер, когда они меня найдут, пусть галстук завяжут узлом «принц Альберт». Двери не запирай. Скажи Ларри, что я его люблю. И спасибо тебе за все. Прости, что не пересмотрели Кауфмана.

— В другой раз, Хью.

Хью приставляет револьвер к подбородку. Когда его найдут, то отвезут на фабрику. В автоклав нельзя в одежде, но десяток километров между Белгравией и Клэпхемом он хотел бы провести в костюме. Волосы тоже придется сбрить — как перед операцией или в Бухенвальде. Полицейские взломают Эстер. Посмотрят видео. Поймут, что к чему. Тело он завещал своей же компании. Миру нужно мертвое искусство. О смерти и немножечко после. Мясо в нефть. Нефть в дизель. И быть может, где-то далеко от него будет работать старенький генератор. И будет зажигать лампочку, которая будет белеть в небесной тьме.

Эстер будет генерировать передвижение. Стокгольм, Швеция, 59.3293° N, 18.0686° E. Экклефехан, Шотландия, 55.3.N.3.14.W. Озеро Хиллиер, Австралия, 34.0950° S, 123.2028° E. Места, где они путешествовали. Откуда смотрели, как небо потрескивало от бега Ориона и двух псов. Перед тем как нажать курок, Хью подумал, что только одна вещь радовала его последние годы — звезды над головой. Но этого слишком мало.