Что читать, пока закрыты границы: рассказ писателя Евгения Бабушкина, который застрял в Вильнюсе (но на самом деле в дне сурка)
«Литовская кольцевая»
Всякие буквы – письмо из прошлого, эти – особенно. Что там у вас, июнь? Тепло ли? Кто разорился, сколько нефть, какого фасона носят маски? У меня уже уши болят от тесемок: два месяца на карантине в Вильнюсе. Как так вышло – долго объяснять, про документы неинтересно. Интересно про время.
В окне у меня прямой и короткий проспект Гедимина, бывший Георгиевский, бывший Мицкевича, бывший Гитлера, бывший Сталина, бывший Ленина, он пуст, и на скамейке заседают тихие бомжи, довольные, что их оставили в покое.
Он не станет опять Гитлерштрассе, хоть тресни. Это линейное время.
А я пересел на кольцевое. Вся моя жизнь умещается в круг. Хлебная лавка утром. В полдень – кофе навынос. Днем супермаркет. Вечером голуби, крошки, утренний хлеб. Город закрыт, больше двух не собираться.
Голуби слева, кофе справа. Вся моя жизнь умещается в сквер, в центре – бронзовый поэт Кудирка, автор литовского гимна и басни «Почему евреи не едят свинину».
Я уже знаю голубей в лицо. Приметил одного совсем убогого, кидаю корочку прицельно. Знаю расписание ветров, котов, закатов и людей. В хлебном посменно работают Ель и Ромашка, в кофейне – Огонь и Море. Это литовские имена: Эгле, Рамуне, Угне, Юрате. Хорошо быть морем в эпидемию, а что делать, если ты просто Женька?
А вот что: хлеб. Сегодня снова свежий. Кофе. Вам как обычно? Голуби. Спеши, убогий.
И каким же я был дураком, что пропускал весну. Для весны так и нужно: ходить по кругу. Если твои дни стерлись, начинаешь следить за днями травы. Вот у помойки расцвела печеночница – синие такие цветочки. Вот вишня. Просто космос. В хорошую вишню можно войти, как в дом. И смотреть, как ветер сносит стены.
Еще месяц в Литве – и стану японцем.
Недавно (что это значит?) увидел в сквере новенького.
– Labas vakaras, labukas, bratishka, bratka!
Сказал, что звать Артурас. Что только из тюрьмы. Что ему бы центов пять на жизнь. Маски на нем не было. Люди без масок кажутся голыми. Не было у меня пятачка, и он сказал:
– Да просто жалко тебе! Говно!
И я пошел к своим голубям. В Литве лучший в мире ржаной. А по дороге обратно снова встретил Артураса. В сумраке все повторилось:
– Братишка, братка! Говно!
Не узнал он меня и на следующий день. Даже дважды: я переоделся к кофе, чтобы хоть что-то изменить.
И на следующий.
Он, как и я, ходил кругами. Но их радиус был еще меньше.
Говорят, в июне откроют музеи, а в мае книжные. Мне все равно, я застрял в конце апреля.
Вчера я снова шел с пустым пакетом, голуби не ворковали, а ревели за спиной: дико в пустом городе. Под ясенем маячил силуэт. Я сказал первым, чтобы не повторять кружений:
– Да, это снова я.
Артурас хихикнул, вздохнул и предложил ужасно мятую сигарету, но я бросил вечность назад. Было видно, что он устал.
Завтра (это когда?) обещали дождь.
Как там у вас, в будущем? Выпрямились пути?