«Страна 30» — новый рассказ автора романа «Петровы в гриппе и вокруг него» Алексея Сальникова

Этот вопрос всегда вызывал у Михаила невыразимую печаль, тоску бессилия, потому что означал любую прихоть или придурь. Было так, что пожилая соседка прицепилась на лестничной площадке и, не отпуская рукав его пальто, дыша удивительным перегаром, похожим на запах ромовой бабы, полчаса выясняла, коварно и вполголоса, можно ли в интернете узнать абсолютно все про кого-нибудь. (Звучали слова «пробить по базе», «я в долгу не останусь», «вот на бумажке написаны имя, фамилия и год рождения»).

А сосед хотел сделать так, чтобы компьютер начал грузиться, интернет прекратил отваливаться, смартфон перестал тупить. Когда Михаил предлагал обратиться к настоящим специалистам, сосед застывал на пару секунд, как при подгрузке видео, а затем снова продолжал просить совета. Насколько Михаил понял, соседу требовалась не столько консультация, а чтобы произнесено было некое условное ахалай-махалай, которое исправило бы не только электронику, но и все в жизни, включая политическую обстановку в стране и на планете.

Михаил не понимал, почему люди в его доме решили, что он гик, ему хотелось проследить путь их логики. Понятно, что они связывали компьютерную грамотность с его внешним видом, поскольку ничем другим руководствоваться не могли, но он одевался в темное, немаркое, как и остальные; две парикмахерские, расположенные неподалеку от дома, корнали его, как и почти всех на районе, — под Рэйфа Файнса из фильма «Список Шиндлера» (в прайс-листе эта стрижка называлась «Модельная»). Может, в его лице было что-то такое отрешенное и задумчивое, несколько безумное, что-то от образов, какими рисовали всяких компьютерщиков в кино, другого объяснения Михаил не в силах был найти. Тем более что он не был таким уж знатоком сложной техники. Он догадывался, что системный блок нужно периодически чистить от пыли, для чего закупал баллончики со сжатым воздухом; если кулер начинал неприятно дребезжать, шел в магазин, приобретал такой же за семьсот рублей; матерясь, пока возился с застежкой, отсоединял старый, стирал термопасту, наносил новую, пристегивал новый вентилятор, при виде лопастей которого, конечно, вспоминал Карлсона. Все. На этом познания Михаила в электронике практически заканчивались.

Ему было за сорок, он работал продавцом в гипермаркете товаров для ремонта, а точнее, в отделе обоев, но про обои его никто из соседей не спрашивал никогда.

И вот очередной сосед поймал Михаила, который стоял майским теплым вечером возле подъезда и потихоньку пил пиво. Хриплым, каким-то пиратским голосом поинтересовался, шарит ли Михаил, и еще уточнил: «Люди говорят, что шаришь».

«А че надо-то?» — спросил Михаил у соседа, пока тот, слегка пошатываясь и попахивая спиртом, жал руку, говорил, что он Артем из тридцатой квартиры, что они оба получат офигительный профит, если все получится. Оказалось, что получиться должна была продажа «тойоты» две тысячи второго года выпуска, слегка осевшей под тяжестью лет. Артем был уверен, что его машина стоит «сто пятьдесят рублей». «Да хоть двести», — щедро сказал Михаил, и они пошли регистрировать Артема на сайты бесплатных объявлений, где требовалось подтверждение телефонного номера, а артемовский кнопочный мобильник неизвестной модели разрядился в самый неподходящий момент, тот бегал за зарядкой в свою тридцатую квартиру, кроме того, обнаружилось, что такие же автомобили, как у него, стоили не больше сотки. Артем поскрипел, покряхтел, попотел от алчности, но все же сбросил десять тысяч от первоначально задуманной им цены.

И вот все вроде бы прошло нормально, можно было расходиться, но Артем все прощался и прощался на пороге, а затем, притворяясь, что ему неловко, попросил хотя бы тридцатку на бутылочку спирта, тут же клятвенно заверил, что вернет на неделе.

Михаил замер, так что могло показаться, что ему жалко этих денег, но дело было совсем не в жадности.

Так сложилось, что все, кому Михаил давал деньги, обычно умирали. Это началось еще в начальной школе. Местный хулиган вытряс из Михаила два пятнадчика на игровые автоматы и в тот же вечер упал в шахту лифта на стройке, другой отобрал двадцать копеек и через несколько дней въехал на мопеде под «КамАЗ». Позже, в училище уже, местный гопник вытребовал у Михаила часть стипендии — и погиб от ножа на дискотеке. Затем наступил период затишья, длившийся чуть ли не полтора десятка лет, но его прервал мужчина с первого этажа, он попросил какую-то полусмешную сумму, что-то вроде тысячи, объяснил это тем, что не хватает до зарплаты, а опохмелиться надо, и уже через несколько месяцев вовсю бомжевал по окрестностям, а затем и вовсе пропал.

Михаил замер, услышав просьбу о деньгах, замялся, не в силах объяснить Артему, в чем, собственно, дело, стал оправдываться тем, что дома нет налички, на что Артем, застряв в полуоткрытой двери с явным нежеланием куда-то уходить, принялся настаивать, дескать, ну ты посмотри, может, где-то что-то завалялось, не бывает так, чтобы не было мелочи. При этом поглядывал с лукавинкой, будто раскусил Михаилову скупость.

В итоге, да, нашлось несколько монет, которые Михаил высыпал в темную от машинного масла руку Артема своей трясущейся от злости на самого себя рукой, наивно полагая, что на этом все закончится.

Но уже на следующий день Артем поймал его у подъезда и попытался продать Михаилу рыболовные снасти, вольтметр, цветочный горшок, желтую, как никотиновые пальцы, радиолу, а когда оказалось, что ничего этого не нужно, упрекнул, что покупатели почему-то не звонят, и снова попросил и получил тридцатку.

На улице было тепло, подстерегать Михаила соседу не стоило особого труда. Артем каждый раз хитро щурился снизу и с интонацией обманутого в лучших чувствах человека замечал: «Че-то не звонят. Может, ты что неправильно сделал?» Или говорил: «Сегодня приезжали, че-то им не нравится, козлам, зажрались, я за своим "москвичонком" в очереди три года стоял», — и эти слова тоже были с упреком в сторону Михаила. Затем следовала просьба дать взаймы. «Ты не переживай так, я отдам, как только ласточку мою купят», — объяснял Артем, похлопывая Михаила по плечу. Но «ласточку» не торопились приобретать ни по той цене, которую они выставили в начале, ни после того, как они сбросили цену еще несколько раз.

Жена Михаила, которая иронически относилась, если Михаил связывался с соседями, заметила эти отношения с жителем тридцатой квартиры и, как всегда до этого, трактовала всю эту суету несколько фрейдистски. (Допустим, если соседка-пенсионерка стучалась и просила поменять лампочку, она говорила Михаилу: «Иди, опять твоя подружка пришла. Смотри, осторожней, пользуйтесь презервативами, а то мало ли что»). Если Артем звал Михаила в подъезд, она предупреждала насчет гепатита, герпеса, а поскольку сосед выглядел не очень презентабельно, то и насчет лобкового педикулеза тоже. «И вообще, сейчас время такое, ты бы у него справку попросил, есть у него ВИЧ, нет?» — порой добавляла она. «У меня есть», — обычно отбрехивался Михаил.

Ближе к осени Артем обзавелся странного вида друзьями, похожими на бродячих собак, они кучковались не у самого подъезда, а за столиком возле детской площадки. Артем окликал Михаила издалека, отделялся от своей компании и трусцой бежал просить очередную порцию мелочи, уже ничего не предлагая взамен. Обещания вернуть долг сменились этакими похвалами: «Ты нормальный мужик, ты всегда меня спасаешь, дай бог тебе здоровья». Здоровья Михаилу было не занимать. Его скорее удивляло здоровье соседа, который каждый день был пьяный, при этом догонялся на деньги Михаила, причем явно напитками нездоровыми, мягко говоря, не коньяками многолетней выдержки, не винами невесть какого далекого года, и делал это с такой регулярностью, будто тренировался, причем так упорно и настойчиво, словно алкоголизм стал видом большого спорта, а Артем готовил себя к Олимпиаде.

Когда похолодало, когда пошли дожди и дежурство на улице перестало быть видом отдыха, а превратилось во что-то вроде работы, и не простой какой-то, а требующей физической выносливости, закалки, сосед поменял стратегию и начал просто ожидать свою дань на лестничной площадке, а после и вовсе обленился и просто выжидал часа попозднее и звонил в дверь Михаила, тяжко вздыхал, неубедительно держась за сердце, говорил, что подыхает. Именно эти вот слова про скорую гибель Михаил воспринимал очень остро, вытряхивал монеты из кошелька, провожал взглядом коренастую, шаркающую вниз по ступенькам фигуру.

Нельзя сказать, что такое спонсорство не раздражало Михаила, тем более что порой сквозь просящие интонации Артема проступала такая требовательная нотка, которую он, конечно, пытался задавить, но, видимо, все же не мог. Очевидно, Артем считал себя лучше соседа, просто думал, что ему, Артему, не повезло в жизни, а Михаилу повезло, и только этим Михаил должен ему, Артему, за это невезение, причем гораздо больше, чем тридцать рублей в день. Видимо, Михаил мог постараться и расписать преимущества «тойоты» Артема так, чтобы ее купили без оглядки на то даже, что до Артема у машины было три хозяина. А вот не проявил инициативу и фантазию — теперь плати.

И все же страх и вина перевешивали легкую злость, поэтому, когда Артем поймал Михаила не вечером, как обычно, а утром, перед работой, не желтоватый, как обычно, а белый, как кафельная плитка в ванной, которую Михаил покинул пару минут назад, после того как помылся, почистил зубы и побрился. Видя тот же глянец и белизну на лице живого человека, Михаил с перепугу отдал ему из кошелька что-то бумажное и, не оглядываясь, поскорее сбежал, чтобы вечером попасть в объятия и очередные просьбы о кредите уже румяного соседа, окруженного своими серыми покачивающимися друзьями. «Так я ж с утра давал», — заметил Михаил, совсем не подумав о реакции друзей Артема на эти слова.

«Что-о-о-о? — осведомился один из них. — Темыч, ты че? В одну каску, что ли?»

Несколько раз сосед выяснял, что Михаил на работе, не ленился и пешком шел прямо в строительный супермаркет в девяти остановках от дома, иногда правда доходил, но порой исхитрялся напопрошайничать себе на горючее где-нибудь по пути и тогда звонил и не без упрека говорил, что его выручили другие люди.

Он упорно названивал Михаилу, когда тот был в поездке, в другом городе, Михаил каждый раз ему говорил, что его нет дома, но у Артема так горели трубы, что он не мог воспринять эту информацию. И тут можно было бы отключить телефон, но и жена тоже наседала со своими звонками и зачем-то справлялась, как там вообще все, как себя чувствует Михаил, а еще сын, учившийся довольно далеко, добирался до учебы на двух самолетах, должен был позвонить, а жена должна была сообщить Михаилу, что все в порядке, так что пришлось слегка гудеть на панихиде и в крематории на беззвучном режиме, вызывая на себя косые взгляды родственников и друзей покойного. Как на грех, Михаил не мог отыскать в телефоне опцию «черный список».

В тот краткий миг, когда раздавалась веселая мелодия, что выбрасывала Михаила из сна, он чувствовал ненависть не к Артему в частности, а ко всему человечеству в целом, с его будильниками, работой, отгулами, дорогой до работы в толпе таких же, как Михаил, непреуспевающих людей, коллегами, с внезапно заболевающими детьми, отчего Михаилом то и дело затыкали рабочий график, будто он был самый крайний, бессемейный, юный работник. Сердитости добавляло и то, как жена при каждом таком пробуждении говорила: «О!». И в этом «О!» Михаил умудрялся разом услышать все ее возможные шутки по этому поводу. Ни разу Михаил не снизошел до того, чтобы встать с постели, надеть тапки и выполнить акт кредитования соседа, но тот нет-нет а и срывался на бессмысленную ночную попытку занять мелочишки.

Затем сосед пропал, и Михаил обрадовался пробуждению некой совести в человеке, ощутил, что своим почти христианским долготерпением переборол в Артеме нечто такое, что заставляло соседа побираться. И почти угадал, когда снова встретил его. Оказалось, что за телефонную связь тайком платила дочь Артема. Жалея отца, надеясь, что он устроится на работу, она кидала ему денег на телефон тайком от матери. Давно уже Артем развелся, давно уже и жена, и дочь съехали от него в более тихое место, но дочь что-то помнила о нем хорошее и вот, собственно, тоже помогала как могла, а затем устала, потому что ей надоело слушать, какие попадаются Артему начальники-уроды, как они не ценят гордый нрав Артема. Помимо всего прочего Артем пропил телефон, что и было, похоже, настоящей причиной той усталости, которую ощутила дочь. Но вот в чем дело: привыкнув искать деньги по телефону, Артем почему-то застеснялся снова караулить Михаила, ему стало стыдно за то положение, в каком он оказался, а разговор между Артемом и Михаилом случился только потому, что Михаил сам поймал соседа, сам спросил, как у того дела, куда он вообще делся.

Выслушав печальную (и уже пьяную) историю соседа и сделав такую же печальную морду, какую делал Артем, показывая, насколько ему тяжко, но внутренне почти радуясь, что звонки прекратились, Михаил купил соседу бутылку водки, и все пошло по-старому, накатанным уже способом, со звонком в дверь, с подкарауливанием на лестнице.

Таким образом прошло еще какое-то время, снова наступило лето, сын должен был приехать на каникулы, и уже приехал, позвонил из аэропорта, сказал, что у него разряжается телефон, предупредил, что садится в такси, и пропал. Обычно такси довозило его от аэропорта за час, а тут прошли и час, и два, и три, а его все не было. «Вот так оно и бывает», — подумал Михаил, чувствуя ретроспективный ужас, полученный после просмотра новостей о пропавших людях. «Так, давай-ка в полицию поедем», — сказал Михаил жене.

Они вышли из подъезда на легких от ужаса ногах, то ли держась за руки, то ли обнимаясь, то ли поддерживая друг друга. Двор был невыносимо солнечный, несколько соседей стояли полукругом и понимающе смотрели на Михаила и его жену, отчего Михаил чуть не помер на месте от ужаса. «Сына потеряли? — спросил кто-то. — Так он в полиции». Тут Михаил чуть не помер от ужаса во второй раз, потому что воображение немедленно нарисовало какие-то подкинутые наркотики, еще какую-то жуть, что мелькала в новостях.

«Да вы успокойтесь, — сказал кто-то, — тут баба приперлась синячить к ханурикам в три­дцатую квартиру, проснулась, а ее обокрали, увели телефон и деньги, она вышла, давай орать. Вон Жора ей помог мусоров вызвать, а ваш понятым согласился. Они в тринадцатое поехали отделение».

В новостях говорили, что понятой легко и непринужденно переквалифицируется в подозреваемого, и какой только фантасмагорической ерунды не творится на родных просторах, поэтому Михаил два раза уронил телефон, пока вызывал такси.

По участку Михаил прошел решительным шагом, а жену тащил за собой, злой оттого, что она всю дорогу говорила ему, что это все он так воспитал, что сын вечно лезет куда не просят, вызывает скорые всяким бичам и пьяным, спящим в сугробе, за кого-то там заступается и получает по голове. Дежурный за стойкой иронически наблюдал, как Михаил пытается объяснить, зачем они приехали, точнее, за кем они тут, почти сразу полицейский сделал жест, прервавший слова Михаила, молча встал со своего места, взял Михаила за руку, довел до кабинета, толкнул дверь и сказал: «Вот оно — ваше сокровище».

А сын сидел рядом с какой-то жуткой женщиной — не столько страшной, сколько грязной и пахнущей настолько чудовищным образом, что, несмотря на любовь к собственному чаду, Михаил и его жена слегка вышагнули из кабинета в первый момент. Сынуля же объяснял дышащему в открытое окно работнику полиции: «Я никуда не уйду, пока не приедут ее родственники». — «Они только через три часа обещали», — говорил полицейский, обмахиваясь, как веером, отпечатанными страницами.

Жена так рявкнула на сына, что тот прервал свой контраргумент на полуслове, похватал свои вещички и тут же пошел к выходу. На обратном пути жена пилила и Михаила, и сына, а Михаил прикидывал, что сделает с Артемом, когда встретит, ему казалось, что просто задушит.

Выждав момент, когда радость встречи со студентом утихнет, он спустился к тридцатой квартире и долго долбил в дверь, несколько раз даже пнул, но по ту сторону стояла тишина.

Артем затих на время и перестал появляться не только на улице, но и в подъезде тоже, впрочем, продлилось это не слишком долго: стоило прийти очередной осени, и вот он замелькал. Сначала издалека помахивал Михаилу из компании своих товарищей-утырков, затем принялся здороваться за руку каким-то особенно мерзким образом, не как подчиненный начальнику даже, нет, а будто особенно змеящийся официант, изображающий полового начала века, будто не ладонь подавая, а меню.

Удивительным образом угадав, когда Михаил оттает настолько, насколько нужно, он во время очередного рукопожатия стал корчиться, якобы в стеснении, начал вести издалека, но понятно в какую сторону. Михаил с любопытством смотрел на этого человека, выжидая, когда он перестанет перечислять комплименты и наконец попросит на спирт, хотя уже был пьян, из интереса потянул пальцы к себе, но Артем держался за него крепко и не собирался отпускать, пока не получит своего. Он не осекся даже, когда увидел взгляд Михаила, что-то было в этом автоматическое, вроде как у робота, который называет остановки в автобусе или троллейбусе, Артему удивительным образом было все равно, что он нем думают, его сил хватало только на то, чтобы быть невыносимо назойливым, но будь он покрепче, повыше, помощнее, их рукопожатие было бы совсем другим, его назойливости ему было достаточно, чтобы просить мелочь, но в глазах читалось явное желание брать по-крупному, его останавливала только невозможность такого, страх стремительно получить по рогам вместо крупного профита. Вокруг Артема были только наивные дурачки, и, эх, как бы он их нагрел, если бы подвернулась возможность.

Еще одна попытка сорвалась у него, когда проходившая мимо старушка заметила, ковыляя мимо Михаила и Артема: «Совсем совести нет. И у соседей тянет, и у пенсионеров». Волшебным образом слова пожилого человека еще имели на него действие, Артем прекратил очередной заход издалека, сам расцепил рукопожатие и слился как-то боком в сторону группы собутыльников.

Артем понял, что старый прием не работает, и все же нашел способ если не регулярно выуживать из Михаила что-нибудь, то хотя бы изредка. Он перестал юлить, а просто спрашивал: «Выручишь?» Тут уже срабатывало или не срабатывало, в зависимости от того, насколько сильно Михаила раздраконили на работе или дома.

Впрочем, иногда прорывалось у Артема что-то прежнее. Однажды он попытался выцыганить из Михаила мелочь, а когда тот сказал, что мелочи нет, есть только на дорогу, Артем заметил, что на карте-то есть, можно дойти до киоска и расплатиться безналом. «Ну, это уж перебор», — заметил Михаил. Еще как-то Артем не удержался и прикрикнул, когда сидел за столиком во дворе, распивая с друзьями, а Михаил волокся с работы: «Что? Боишься уже, наверно, что подбегу и попрошу?» Был раз, когда Артем прыгнул за Михаилом в маршрутку и стал цепляться к нему, а в это время кондуктор, узнав, что у Артема нет денег на проезд, тоже стал страдать, что его, кондуктора, лишат зарплаты, так что Михаил расплатился, что называется, и за себя, и за того парня.

Это было перед новогодними праздниками, а затем наступило Рождество, старый Новый год, вся эта мишура прошла, и Артем вылетел из головы, потому что очень долго не попадался на глаза Михаилу, и он вспомнил о соседе, невольно подумал, что все же грохнул его тем, что давал мелочь, просто процесс почему-то занял больше времени, не так, как прежде.

А стоит заметить, что хотя Михаил и был продавцом обоев, но, понятно, интересовали его не только обои. Еще он очень любил читать. Родители оставили ему довольно богатую библиотеку с множеством собраний сочинений, и этих изданий ему хватило, чтобы читать пару десятков лет без перерыва. Через Драйзера и Дюма Михаил добрался до Ф. М. Достоевского и принялся терпеливо продираться и через него тоже, порой даже не без удовольствия. Ему удивительным образом нравились не сами романы Федора Михайловича, а обширные сноски после них и всяческие примечания, они казались ему гораздо интереснее, чем романы, повести и т. д. Дошло до того, что он не заглядывал в них во время чтения самого основного текста, оставлял их на потом. Таким образом, как раз когда была замечена им пропажа Артема, он добрался до пятнадцатого тома с письмами Достоевского, заранее предвкушая то, что будет после писем, потому что страницы в этом томе были богаты сносками, как никогда до этого. Хватило его ровно на четыре дня этого чтения, дочитал он за это время где-то до года 1856-го, до очередного письма брату Михаилу Михайловичу, у которого Федор Михайлович почти в каждом письме просил взаймы. Читающий Михаил тоже был Михаилом Михайловичем, поэтому, дойдя до очередной просьбы, оформленной по типу «Мне ничего не надо, но пришли 600 рублей», Михаил скептически цыкнул, накинул шапку, вразвалочку вышел на улицу, держа книгу под мышкой, и швырнул ее в мусорный бак.

Только спустя столько лет, лишь когда приключение закончилось столь неблагополучно для Артема и более-менее спокойно для Михаила, Михаил решился рассказать эту свою историю другу, выползши с ним в паб на февральские праздники, не утаил и опасений по поводу своей смертоносной способности. Друг смеялся не переставая, и чем серьезнее пытался казаться Михаил, тем сильнее смеялся друг, на истории с ночными звонками так зашелся, что стал слегка пунцовым и попросил пощады.

Когда история подошла к концу, друг сказал: «Миха, ну елки-палки. Вот сколько тебя знаю, а и не подозревал, что у тебя такое в башке, вот правда! Ты же, во-первых, людей посылать не умеешь, когда это нужно делать. А во-вторых, сам подумай, те, которые в детстве, отморозки, если у них хватало дури деньги у других отбирать, то и остальное само собой выходило так же: на стройку лезть, ПДД нарушать, бычить на других. А те, что сейчас, так еще проще. Если человек вещи начал из дома выносить и мелочь на синьку стрелять — явно у человека в жизни что-то идет не так, не в сторону успеха и процветания. Вот одолжи мне червонец до получки».

Он и рад был остаться при своем мнении, но вскоре узнал, что Артем продал машину как раз перед Новым годом, позвал гостей и не просыхал пару месяцев, а затем обнаружил, что деньги кончились сами собой. Забавно, что Артем, тяжело вздыхая, сам проболтался об этом, не в силах сдержать то счастье, которое вроде и кончилось, но по инерции еще потихоньку двигалось в нем, разогнанное с января и февраля, когда он мог пить, ничего ни у кого не прося, мог сам щедро поить своих друзей.

«Я хотел тебе долг вернуть, — сказал он, нисколько не скрывая, что врет, — но че-то никак поймать тебя не мог, как ни позвоню в дверь — никто не открывает».

Михаил только и сумел, что искренне улыбнуться этим его словам, этому его вранью, как шутке.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:

Писатель Алексей Сальников — о любимых книгах детства, Набокове и одержимости романом «12 стульев»