«Как тебе такое, Iron Mask?»: новый роман Игоря Савельева. Публикуем его фрагмент

Алекс ответил Тео смехом и кинул подушкой (от своей кровати — к его).

Каждое утро они зачем-то раздвигали кровати. В принципе, можно и не париться: если кто зайдет, то кому какое дело? Администрация кампуса? Хаха. Поначалу Алекса еще волновало — не волновало даже, так, забавляло, — что думают соседи, когда слышат, как каждый вечер и каждое утро в один и тот же час по щербатой плитке нудно едет кровать. Кажется, внизу жили девчонки. Но Тео ответил, что ему нужно личное пространство и что вы, русские, вечно трясетесь на тему «что подумают другие». А Алекс — под настроение — еще сгустил краски, переводя «чувство локтя» не как common touch, а как пугающее feeling of elbow, и у Тео родилось за минуту десять непристойных вариантов в развитие этого...

— Русские цари всегда приглашали к себе сыновей, чтобы убить.

Сейчас Тео валялся на «личном пространстве» и мрачно шутил, уставившись в потолок. Он был здоровый, как горный хребет, не умещался на кровати и съезжал ногами в пол. А мелкая кучерявая растительность на ногах, мощных бедрах — как лес.

Становой хребет. Опорный край державы.

— Дай-ка угадаю. Тебе понравилась картина про Ивана Грозного.

— Петр Великий тоже так сделал.

— Нет, он вроде не убивал... Ха, и такая картина тоже есть! Что-то про допрос царевича. Ты что, облазил в инете всю Третьяковку?..

Тео принялся артикулировать Tretyakoffka с разной степенью устрашения, иногда демонически хохоча, а Алекс продолжил складывать вещи. Точнее, раскладывать. Прежде чем собрать рюкзак, ему обязательно надо было педантично разложить все по кровати: каждую мелочь, каждый клубок носков, чтобы окинуть взглядом и только потом утрамбовывать. Тео шутил, что Алекс — псих и таким образом успокаивает себя. Возможно. Но сейчас было из-за чего беспокоиться.

— А Екатерина Великая?

Еще эта болтовня нелепая.

— Что — Екатерина Великая?

— Трахалась с конем твоя Екатерина Великая!

— Я знаю, — миролюбиво согласился Алекс.

Даже Тео вон нервничает — хотя казалось бы!.. Тео никогда не нервничал и не устраивал проводы, на какой бы срок Алекс ни уезжал. Тео обычно исчезал, появлялся, ржал, стучал хреном по лбу и уходил курить непонятно что со своими латиносами. Поэтому Алекс, собравшись, покидал комнату в одиночестве. Теперь же — ни на шаг не отходит. Валяется на кровати. Бубнит про царей. Жуть.

— Екатерина хотела убить своего сына, чтобы он не стал императором, но не успела, потому что у нее начался инсульт. Она долго умирала на полу, а все переступали через нее, и всем было наплевать.

— Екатерина была, эм-м, крупной женщиной. Ты представляешь, как через нее перешагивать?..

— Все искали завещание. Говорили, что она завещала корону не сыну, которого не любила, а внуку, которого любила. Он потом все равно стал царем. Николай.

— Потрясающе.

— Потом его убили Советы.

— В конце ты немного обосрался, honey, но все равно это было прекрасно.

— Эй, это мои слова. Не юзай мои слова.

— Для чилийца у тебя слишком большие познания в русской истории.

— Ты же знаешь, что я агент КГБ, приставленный к тебе.

Тео скептически наблюдал, как Алекс делает все по инструкции — буквально как в видео про упаковку рюкзака: наушники отсюда, пауэрбанк сюда, — затем достал откуда-то из-под кровати вейп, поджал ноги по-турецки и закурил.

— Ты сбрендил? — возмутился Алекс.

Белый дым был таким густым, что казалось, его видно через окно прямо из корпуса администрации.

— Вали на улицу, а.

— Не хочу упустить ни минуты прощания с тобой.

— Хорош глумиться, и без тебя страшно.

— Если страшно, то оставайся.

Алекс выразительно посмотрел на Тео, но ничего не ответил. Вернее, не ответил по существу. А про курение вкампусах у него получалось еще занудней, чем у декана Макдауна.

— ...А не то что? Нас вышибут из колледжа? Серьезно? Тебя-то? Ха-ха.

Тео всегда знал, как сделать Алексу «приятно». Хотя когда-то сам переживал из-за этой сплетни больше всех, возможно потому, что она обрела силу печатного слова. Может, у чилийцев к этому какое-то особо болезненное отношение — Алекс не знал; ему было по барабану. Вернее, как: ему были одинаково неприятны разговоры о «могуществе русских денег» — что в форме сплетен за спиной, что в форме того единственного «печатного слова», которое тут позволили себе. Год или полтора назад. Их команда выиграла в регате. Не то что бы это было серьезно. Каналы, плутавшие по старому Кембриджу (иногда прямо под домами — под застекленными галереями, отсыревающими башнями), были больше аттракционом для туристов. Как и босые мальчики и девочки якобы в форме — но никто уж сто лет тут такого не носит, — лихо управляющие лодками с помощью шестов.

Победа оказалась спорной, и в газете Тринити-колледжа — в стане проигравших — сделали грязный намек. В нем фигурировала даже «лживая сочинская Олимпиада», хотя обиженные авторы вряд ли подозревали, как близко пролетел их снаряд. Alex Nikolaev был для них сыном абстрактного oligarch’а и в меру безликим воплощением того, что «русские всё купили». Это было неприятно, но не более того. Тео, которого, кажется, пробрало, что брошена тень на команду, ходил и зудел: «Подай на них в суд!» Он не понимал, why not, и вообще ничего не понимал, двухметровый дурень. (Ну вот и всё. Алекс улыбнулся, подошел и обнял его.)