Итоги десятилетия: главные тренды и события в литературе — от феминизма и бума подкастов до «Щегла» Донны Тартт

С другой стороны, это десятилетие становится эпохой утраты общих культурных кодов (нет больше общего культурного поля) и эпохой многократной переработки контента: от переделки книг в сериалы до бесконечного выкапывания литературных стюардесс. Роулинг воскрешает историю про мальчика Гарри и пишет пьесу про взрослые проблемы стареющих волшебников, Харпер Ли расчехляет неудачный черновик «Убить пересмешника», Маргарет Этвуд пишет продолжение романа «Рассказ служанки», явно вызванное медийным успехом экранизации, а в 2020 году нас ждет приквел «Голодных игр». Но, если не считать откровенного ресайклинга старых тем и сюжетов, это десятилетие все же во многом было ужасно интересным, и вот чем оно мне запомнилось.

В середине десятилетия Нобелевская премия по литературе начинает робко экспериментировать с именами и жанрами и поэтому задолго до сексуального скандала, в результате которого мы все остались без премии на год, становится сочным предметом для обсуждения. И дело не в том, что Нобелевский комитет, скажем, со скрипом поворачивается лицом к явно ему непривычной неевропейской литературе и во второй раз обращает внимание на китайскую литературу, открыв миру Мо Яня. Во второй половине десятилетия Нобелевка вдруг задается важным вопросом осмысления того, что есть большая литература в современном контексте, и дает премию за заслуги в том числе и в создании разноформатной, заточенной на разного потребителя словесности. Отсюда — премия Алексиевич за докуроманы, премия Дилану за песни и премия Исигуро как поклон в сторону мейнстримного читателя, которого Нобелевка, как старик Державин фактически, благословила, сходя в гроб.

После скандала, отменившего премию на 2018 год, премия вернулась в прежний формат золотой рамочки и, несмотря на обещания идти в ногу со временем, оторвать глаз от Европы все же не смогла, и новыми лауреатами стали полька Ольга Токарчук и австриец Петер Хандке. Но скандал теперь, похоже, стал неотъемлемой частью Нобелевки, потому что если Токарчук всех устроила, то вручение Нобелевки Хандке стало в том числе и причиной того, что буквально на днях заново сформированный комитет по правильному вручению Нобелевской премии покинули два его участника. По слухам, они не согласны с тем, что премия вручается по-прежнему строго за заслуги в области литературы, и предпочли бы, чтобы ее заодно еще и давали хорошим людям, к которым не относится поддерживавший Милошевича Хандке. Но чем бы взрослые люди ни тешились, лишь бы премию продолжали вручать, потому что как показала практика: без нее очень скучно.

Мысль о том, что писатель и вообще литературный деятель должен еще и быть если не хорошим человеком, то по крайней мере активно вовлеченным в современную повестку дня, в этом десятилетии потихоньку начинает подменять прежние фундаментальные принципы литературы. Не случайно лицом прогрессивной англоязычной литературы становится Чимаманда Нгози Адичи — писательница с ярко выраженным публицистическим талантом, чья цитата из одноименного эссе We Should All Be Feminists появляется в том числе и на майках Dior во время показа осенью 2016-го. (По цене 860 долларов за майку, так что мы, видимо, все должны быть rich feminists.) Но история с майками Dior — это история не про актуальный оскал гламура, а о том, что разговоры о политических и социальных проблемах перестают быть уделом отдельной группы/жанра/повода и проявляются всюду, в том числе — наиболее осязаемо — и в литературе. Литература десятых — это литература в первую очередь новых голосов, но новые голоса = ранее имевшие слишком мало пространства для высказывания. И в связи с этим стоит отметить появление российского издательства No Kidding Press, которое специализируется на важных, но неформатных текстах феминистической прозы — от Айлин Майлз и Лив Стрёмквист до Виржини Депант.

Эпоха нового реализма выявила новый свод требований к захватывающей истории — и теперь ей не обязательно для этого быть вымышленной. Напротив, рынок натиском берут книги, которые можно примерно охарактеризовать как «истории обычных людей». Выясняется, что рассказы врачей о профессии вроде «Неестественных причин» Шеперда или «Вскрытие покажет» Решетуна, истории о борьбе с тяжелой болезнью или потерей («Когда дыхание растворяется в воздухе» Каланити, «Я» значит «Ястреб» Макдональд, «Дикая» Шерил Стрэйд) или автобиографии, рассказывающие о том, как пережить непростые отношения с родителями («Ученица» Вестовер), — в общем, любая жизнь, уложенная в структуру истории, оказывается живее и подвижнее романа, а главное, из-за ее непосредственного отношения к настоящей жизни и живым людям — востребованной у читателей. Российской литературе, с ее отсутствием привычки проговаривать реальную боль во всей ее неприглядности, такие истории пока даются сложнее, поэтому настоящим прорывом в этой области (в том числе и по выпуклой и разнополюсной реакции на них) становятся, например, документальный роман о прерывании замершей беременности «Посмотри на него» Анны Старобинец и условно автобиографичный сборник рассказов Натальи Мещаниновой, посвященный теме семейного насилия.

Вместе с новыми форматами историй на сцену повторно выходит аудиоспособ потребления информации, до этого заранее оплаканный и похороненный аналитиками как несовместимый с жизнью. Оказывается, что в условиях нового мира, в котором скорость потребления информации и ее объемы разрослись до уровня неумолчного белого шума, аудиоформат естественным образом отыскал свободную нишу. По данным сайта publishingperspectives.com, 56 % англоязычных пользователей стали больше читать, потому что начали слушать книги, — иными словами, они отыскали новое время для потребления информации, встроив аудио в те промежутки времени, когда чтение более привычными способами невозможно: во время прогулок, например, или поездок в машине. Кроме того, до России наконец докатился бум подкастов — русский Appstore в конце 2019 года опубликовал список из 50 лучших российских подкастов, а в США тем временем представители Пулитцеровской премии объявили о создании новой номинации «Аудиорепортаж» — специально для журналистских подкастов.

Несмотря на то что массовый потребитель развлекательного, извините, контента как будто бы весь перетек к экранам, визуальная сериальная культура по-прежнему во многом опирается на литературу, потому что именно там пока остаются потенциально объемные истории. И дело не только в том, что привычку воспринимать одну большую историю небольшими кусками в течение нескольких месяцев, а то и лет люди выработали еще в XIX веке, когда большие романы выходили сначала в периодической литературе, а затем — в нескольких томах, и поэтому книгу им, скажем, проще посмотреть в виде сериальной экранизации, чем прочесть разом. Оказалось, что книги, которые изначально создавались как книги — а не как потенциальные сценарии — с толпами героев, состоящими друг с другом в запутанных отношениях и долгим проговариванием чего-то насущного и больного на разных уровнях сюжета, хорошо существуют и в визуальной плоскости, возможно, как раз за счет того, что у них внутри так много выпуклого, объемного материала.

Здесь можно вспомнить The Handmaid’s Tale, Big Little Lies, Outlander и даже Elementary c неожиданно нашумевшей британской «Войной и миром», но, разумеется, главной историей десятилетия стала «Игра престолов», non plus ultra сериального сторителлинга. Огромная, тяжеловесная (и даже еще не дописанная до конца) фэнтезийная сага Джорджа Мартина стала своего рода «Властелином колец» 2011–2019-го. И, надо отметить, накал и продуманность истории заметно пошли на убыль, когда книги кончились, а сериал — нет, потому что все литературные, книжные долготы «Игры престолов» оказались важными для создания глубоких, вменяемых персонажей, для общей логики их поступков, а когда книжную мысль сменила мысль сценарная, в сериале сразу стало больше кино — и меньше истории.

Дружба как особый тип очень близких — и порой единственно близких — отношений становится предметом писательского интереса. Десятилетие в этом отношении фактически началось со «Щегла», а закончилось «Разговорами с друзьями» новой ирландской сенсации Салли Руни, которая буквально ворвалась в литературу с рассказом о том, что дружба не просто может оказать на человека воздействие, по силе равное любви, но и подчас остается единственной отношенческой константой в его жизни. Старинный и давно обкатанный Диккенсом сюжет о том, как оставшийся один на всем белом свете герой вдруг обретает не кровную, но куда более близкую ему семью (как, например, Микоберы и Пегготти для Дэвида Копперфильда), получает новую жизнь в эпоху, когда традиционная модель семьи окончательно перестает быть единственной формой организации близких отношений.

Наследует Диккенсу, конечно, в первую очередь Тартт с ее историей о спасительной дружбе мальчика-сироты (Тео) с Ловким Плутом (Борисом) и владельцем волшебной лавки древностей (Хоби), но самым показательным романом тут становится «Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары, где два совершенно одиноких человека, Джуд и Виллем, выращивают семью и любовь из дружбы, потому что «дружба — это два человека, которые день за днем остаются вместе, потому что их связывает не секс, не физическое влечение, не деньги, не дети, не собственность, а только обоюдный уговор быть вместе, взаимная преданность союзу, который никак нельзя узаконить». Вместе с тем отдельным ураганом по литературе проносится итальянская писательница Элена Ферранте, которая пишет о токсичной, изматывающей, нездорово созависимой — и в то же время удивительно прочной и важной женской дружбе. «Квартет» становится еще и важной частью нового нарратива, в котором женщинам дозволяется быть неприятными, но об этом подробнее в следующем пункте.

В 2012 году выходит психологический триллер американской писательницы Гиллиан Флинн «Исчезнувшая», и с литературным рынком фактически случается новый Дэн Браун. Разумеется, речь тут идет о масштабе, а не о стилистическом уровне — Флинн в этом отношении обходит Брауна голов на тысячу. Но точно так же, как «Код да Винчи» Дэна Брауна лет на десять взбодрил жанр конспирологического детектива, где какой-нибудь тайный орден непременно пытается захватить мир при помощи клинописных табличек и изоленты, «Исчезнувшая» дала старт жанру семейного нуара, который внезапно стал важным срезом социальных настроений общества. Традиционная «открыточная» семья с мужем и женой вдруг оказалась аналогом маленькой британской деревушки, чашки петри, в которой — из бытовых мелочей, подавленных желаний, депрессии и кризиса среднего возраста — развивается кровавый, как правило, сюжет. Кроме того, «Исчезнувшая» — в оригинале Gone Girl — дает старт бесконечной череде книжек про «Девушек», которые можно поделить на две большие категории. Одна продолжает поднятую в нулевых Стигом Ларссоном тему о насилии над женщинами. (Напомним, что роман, известный как «Девушка с татуировкой дракона», в оригинале называется «Мужчины, которые ненавидят женщин.) Другая же дает право женщинам появиться на сцене в неприглядном, но очень реальном виде.

Вслед за Эми из «Исчезнувшей» женщины-героини вдруг получают право на ярость, депрессию, страх, тревогу, ненависть и некрасивость, и выясняется, что именно героиню такого рода и ждала массовая читательская аудитория. Поэтому не случаен и успех другой «Девушки» — «Девушки в поезде» Полы Хокинс. Сам сюжет книги совершенно укоренен в британской традиции детектива с ненадежным рассказчиком, но главная героиня «Девушки в поезде» Рейчел — полная и некрасивая (о ужас!) разведенка-алкоголичка — здесь именно что героиня, а не второстепенный персонаж. Выясняется, что женщине необязательно быть хорошей, чтобы войти в историю, и, более того, история от этого становится только лучше.

Это, разумеется, история о том, как скандинавский дизайн вышел против скандинавского нуара и победил. К началу нового десятилетия скандинавский детективный нуар выродился в глубоко подражательный жанр, который еще неплохо работал на экране (см. сериал «Мост»), но вот в книжном варианте уже скатился до уровня кровавой «Икеи», в которой писатели и издатели мечтали урвать себе немножко славы и денег Стига Ларссона, собирая однотипные сюжеты из психотравм и вырванных селезенок. С другой стороны, мир вдруг обнаружил, что скандинавы знают толк не только в расчлененке, но и в уюте, — и после того, как Майк Викинг рассказал миру о датском феномене хюгге, что примерно можно перевести как «мы сидим дома, пьем какао, вокруг горят свечки, на нас теплые носочки, свитер с оленями и кровь мы замыли моющим экосредством», мир явно оказался готов и к хюгге-литературе. Она не замедлила явиться в лице писателя Фредрика Бакмана, после чего вдруг выяснилось, что не только детские скандинавские писатели могут писать о важных, больших вещах без применения ножа и топора. До Бакмана многие писатели (Юнас Юнассон, Элизабет Хили, Рейчел Джойс) пытались нащупать такую историю, которая бы позволила одновременно заговорить и «людям за бортом» (например, пенсионерам), и в то же время не скатиться в безнадегу. Однако задеть какой-то важный нерв получилось только у Бакмана с его историей о мерзком старикашке Уве, который таскает в себе огромную печаль, или, скажем, о Бритт-Мари, женщине «невидимого» возраста 50+, которых он вписал не просто в историю, а в историю с надеждой на продолжение.

Понемногу начинает приходить в себя современная русская литература, и по тому, какие романы вызвали в этом десятилетии наибольший читательский отклик, можно судить, каких тем и сюжетов ждет отечественная массовая читательская аудитория. Во-первых, скажем честно, она ждет сюжетов. И не просто каких-нибудь сюжетов уровня мягких покетбуков для чтения в метро — а сюжетов, включенных в то, что хотя бы примерно напоминает собой большую литературу.

В мае 2015 года в «Издательстве Елены Шубиной» выходит роман Гузель Яхиной «Зулейха открывает глаза», который фактически мгновенно становится национальным бестселлером (премия «Большая книга», премия «Ясная Поляна», давно приближающийся к миллиону неслыханный для России тираж). Секрет успеха этого романа, который с виду вроде бы продолжает прожевывать уже многократно пережитую большой литературой советскую травму, заключается в том, что Яхина не только затронула важную для нас тему, но и не погнушалась оформить ее в простроенный сюжет. История о том, как и в аду можно вытоптать себе маленький уголок счастья, просто крепко сделана и нормально рассказана — и для современной русской литературы это, конечно, огромное счастье.

Несколькими годами ранее, в 2012-м, выходит роман Евгения Водолазкина «Лавр» — и с него, наверное, стоило бы и начать, потому что тут-то и выяснилось, что современная русская литература не просто жива, а еще может шутить и сопрягать в одном тексте разные пласты смыслов, литературную игру — с сюжетом, и вообще, кажется, умеет много гитик.

Ну и под конец десятилетия у нас с вами — благодаря тонкому чутью невыносимо рано покинувшего нас критика Елены Макеенко — появляется писатель Алексей Сальников, который своим романом «Петровы в гриппе и вокруг него» окончательно подтверждает робкую гипотезу о том, что все-таки русские писатели могут сконструировать цельный, работающий на многих уровнях роман с сюжетом. Остается только надеяться, что в следующем десятилетии таких писателей будет больше чем три.

Десятилетие окончательно показало, что читателю насущно необходим навигатор в области литературы, который бы, помимо всего прочего, говорил бы с этим читателем на понятном ему языке. Такая условно единая и централизованная институция, как толстожурнальная критика с ее долгим и вдумчивым осмыслением всего нового в литературе, теперь уже откровенно не успевает за индустрией (да и, надо сказать, не то чтобы за ней гонится). Бесконечные кризисы приводят к тому, что исчезает как таковая профессия литературного обозревателя, человека, который за зарплату обязуется регулярно сообщать читателю о важных книжных новинках. Но, самое главное, и сам читатель перестает быть однородным, а вместе с этим исчезает такое понятие, как некоторый единый авторитет, к которому можно обратиться с вопросом «что бы такого почитать», — распадается сама система культурных кодов, теперь они у каждого свои.

И, на фоне этого бесконечного дробления, в сфере книжной критики создается довольно любопытная картина. Во-первых, появляется огромное количество книжных блогеров, которые говорят о книгах зачастую не с позиции культурного знания, а с позиции чувства. Они занимают нишу, оставленную традиционной критикой, и в какой-то мере восполняют недостачу в буквальном информировании читателя о новинках, становясь своего рода книжной новостной лентой, которую читатель формирует в инстаграме (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации), телеграме, ютьюбе, фейсбуке (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации), вконтакте, etc, исходя из своего вкуса.

Во-вторых, появляется Галина Юзефович, которая оказывается для этого десятилетия совершенно уникальным (и пока что единственным в своем роде) явлением. По сути, она становится работающим, живым эйдосом книжного критика для широкого читателя, потому что — ясно пишет и формулирует, невероятно много читает, ориентируется на мейнстрим и очень искренне проповедует чтение как некоторое доступное и понятное удовольствие для досуга, а не повышения в себе элитарности. Успех Галины Юзефович у ее аудитории обусловлен, впрочем, не только ее начитанностью, работоспособностью, умением идеально формулировать и какой-то общей человечностью. Она еще и последний литературный обозреватель из того, другого времени печатных изданий со страницами «Культура», который сумел свой огромный опыт подстроить под требования времени нового — и против него выстоять.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:

18 лучших книг 2019 года: выбор писателей, публицистов и критиков

20 новинок зарубежной литературы, которые мы ждем в 2019 году