«Долгий '68: Радикальный протест и его враги»: как протестовала молодежь в 1968 году

Первоначально студенческим возбуждением было затронуто лишь незначительное число учащихся. Пытаясь пробиться в одну из лекционных аудиторий Нантера, историк Рене Ремон видел, что студентов, желающих слушать его лекции — а таковых было около двухсот человек, — гораздо больше, чем бунтовщиков, которые захватили помещение и не позволяли ему подойти к кафедре. Однако, как выяснилось, первые были настроены менее решительно, чем вторые. Протесты не координировались какой-то одной организацией. Во время алжирской войны ощутимую роль играл Национальный совет студентов Франции — НССФ (Union Nationale des Étudiants de France), но с той поры его ряды заметно поредели, а полное лишение с 1965 года государственных субсидий — поначалу, наказывая организацию за Алжир, власти их просто сокращали — обрекло это объединение на финансовый кризис. Другие группы, менее официальные и не столь обремененные формальными ограничителями, стремились действовать в обход НССФ. В частности, так поступало учрежденное в начале 1968 года «Движение университетского действия» (Mouvement d’Action Universitaire), которое, подобно «Движению 22 марта» в Нантере, не имело единой программы или идеологии.

2 мая декан Университета Париж X в Нантере закрыл свое учебное заведение, убедившись в том, что поддерживать порядок в нем далее невозможно. Это повлекло за собой перемещение протестов в Сорбонну — в расположенный в центре Парижа Латинский квартал. Но 3 мая Сорбонна тоже была закрыта. Полиция силой очистила университет от демонстрантов, некоторые из них были задержаны для выяснения личности. Разъяренные тем, что они сочли арестом своих товарищей, студенты на протяжении всего вечера того дня атаковали полицию. Несколько дней спустя полицейский сообщал суду:

«Впервые в жизни я видел, как полиция отступает под натиском демонстрантов, забрасывавших ее выдранными из мостовой булыжниками. Среди них были явные зачинщики, возможно, человек сорок. Но я думаю, что в целом демонстранты действовали спонтанно, удовлетворяя свою страсть к разрушению».

Тех, кого забрали из Сорбонны 3 мая, быстро выпустили, хотя те, кого арестовали в ходе последующих беспорядков, 4 и 5 мая предстали перед судом. Кроме того, 5 мая Даниэль Кон-Бендити несколько его товарищей из Нантера были вызваны за заседание дисциплинарного совета Парижского университета. Чтобы поддержать их, собралась большая толпа, а столкновения между полицией и демонстрантами — наверное, самые жестокие за весь месяц — продолжались почти всю ночь.

Затем последовало несколько относительно спокойных дней. Демонстрантам, к немалой тревоге властей, удалось 7 мая по мосту Согласия перебраться на правый берег Сены, но они не стали атаковать ни Елисейский дворец, где расположена резиденция президента, ни другие центры государственной власти. Между студентами и властями начались осторожные переговоры, которые, однако, вскоре прекратились из-за нежелания властей освободить нескольких задержанных. И тогда 10 мая протестующие развернули невиданное по размаху строительство баррикад. Это, скорее, был уличный спектакль, а не возведение реальных укреплений. Зять де Голля, офицер, с мрачным удовольствием отмечал, что эти сооружения не выдержат атаку бульдозера. Баррикады напоминали о революциях 1830-го и 1848 годов — или, по крайней мере, о том, что студенты читали о них в романах. Наиболее внушительные баррикады были возведены — скорее всего, намеренно — на улице, названной в честь Руайе-Коллара, роялиста XIX века.

Власть серьезно отнеслась к вызову, который открыто бросали ей баррикады. В ночь с 10 на 11 мая их начали демонтировать, причем полиция приступила к делу после закрытия метро, рассчитывая на то, что наиболее энергичные активисты уже отправились по домам. Демонстрации, однако, теперь стали более многочисленными. Представляя де Голлю полицейские сводки, его помощник Жак Фоккар всегда выбирал самые низкие оценки численности манифестантов. По правде говоря, он слабо представлял реальное количество демонстрантов и подозревал, что более высокие оценки прессы могут оказаться ближе к истине. Демонстрантов было сложно отличить от прохожих и, так или иначе, обе эти категории иногда сливались. Некоторых парижан на демонстрации влекло любопытство или ностальгия по собственной радикальной юности. Например, Роберт-Андре Вивьен, депутат-голлист и ветеран Сопротивления, участвовал в демонстрации 21 мая — якобы для того, чтобы прийти на выручку своим левым коллегам-парламентариям, если такая необходимость возникнет.

В маленьком мирке парижской grande bourgeoisie по обе стороны баррикад возникали порой причудливые связи. Министр культуры Андре Мальров майские дни обедал с испанским писателем Хосе Бергамином, с которым познакомился во время гражданской войны в Испании. После завершения обеда, когда Мальро предложил другу подвезти его на министерской машине, Бергамин попросил доставить его в захваченную студентами Сорбонну. Мальро, который направлялся в Национальное собрание, сказал ему: «Тебя тянет к иррациональному, а меня к ирреальному».

Даже жители центральных районов Парижа не всегда знали, что происходит на переполненных улицах у них под окнами. В этой атмосфере вновь приобрело значение радио. Иногда лишь благодаря радиотрансляциям можно было узнать о том, что делается всего в нескольких сотнях метров. В середине 1960-х Французская национальная радиовещательная и телевизионная компания была силой, сплачивающей общество. Тогда семьи собирались у телевизоров, и вся страна смотрела одни и те же программы — особенно, если в них выступал де Голль. Но в 1968-м все изменилось. Транзисторные радиоприемники, которые можно было носить с собой, стали главнее телевизоров, а ведущие радиостанции зачастую были частными и находились за пределами Франции. Постепенно власти, препятствуя освещению беспорядков в прямом эфире, начали «глушить» коротковолновые каналы, которые использовались передвижными радиостанциями, но журналисты вышли из положения, начав передавать репортажи по телефону — иногда просто постучавшись в чью-то дверь с просьбой позвонить.

Полиции не всегда удавалось отличить демонстрантов от тех, кто случайно оказался на улице не вовремя; в итоге доставалось всем подряд, из-за чего многие парижане вставали на сторону студентов. Сотни демонстрантов были арестованы. Их пребывание под стражей обычно длилось недолго, но из-за общей неразберихи их товарищи узнавали об освобождении не сразу, а это порождало зловещие слухи. Так, 13 мая журналисту по ошибке сообщили о гибели сразу десятка демонстрантов.

К счастью для властей, в мае 1968 года ни один из демонстрантов не погиб, хотя позднее, летом того же года, были убиты двое левых активистов. 24 мая в Лионе, когда демонстранты попытались прорвать полицейское оцепление на грузовике, погиб полицейский. На деле силы правопорядка вели себя более сдержанно, чем могло порой показаться. Французские спецподразделения, предназначенные для подавления уличных беспорядков — Отряды республиканской безопасности (Compagnies Républicaines de Sécurité), — со своими щитами и противогазами выглядели устрашающе, но их персонал не выходил из-под контроля. Лидеры профсоюза спецназовцев связались с протестующими, объявив им о том, что хотят обойтись без жертв. При этом они всячески обособляли себя от Республиканской гвардии (gardes républicaines), у которой профсоюза не было.

Морис Гримо, с 1968 года занимавший пост префекта парижской полиции, был человеком либеральных взглядов, который всеми силами хотел избежать насилия. Но это обстоятельство, как и меланхоличные симпатии к студентам, не означали, что он желал низвержения режима. Он сравнивал себя с рыбаком, который ослабляет леску, чтобы дать рыбе выдохнуться. Он разрешал чиновникам заранее согласовывать со студенческими лидерами маршруты, по которым будут следовать демонстрации. Ален Жейсмар , один из наиболее видных лидеров протеста, вспоминал, что находился в «постоянном контакте» с Гримо. Указания, которые префект давал своим подчиненным, были предельно четкими: в частности, он запретил избивать манифестантов после ареста. Он всячески дистанцировался от своего предшественника, Мориса Папона, который требовал от полицейских «действовать быстро и решительно». Во время войны в Алжире Папон руководил подавлением антивоенных демонстраций и при нем несколько алжирцев были убиты в полицейских участках. Министр внутренних дел Кристиан Фуше также признавал, что со студентами нужно обращаться более мягко, чем с североафриканцами, «к которым парижане не испытывают таких симпатий».

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:

Говорит Париж: граффити и лозунги «желтых жилетов»

Жечь и не сдаваться: как выглядят протестные акции по всему миру — в 22 фотографиях. Выбор Правила жизни