Тайная история Беннингтона — самого декадентского колледжа 1980-х, где учились Донна Тартт, Брет Истон Эллис и Джонатан Летем

Каждому юному дарованию нужны свои Гертруды Стайн и Шервуды Андерсоны, то есть наставники и образцы для подражания. В Беннингтоне таких было предостаточно. Это были педагоги, подвизавшиеся в сфере искусства: журналист Джо Макгиннис, романисты и авторы рассказов Николас Дельбанко и Артуро Виванте, а также поэт, мистик и автор дневников Клод Фредерикс. Не стоит забывать и об интереснейших второстепенных персонажах (и однокурсниках), грозивших затмить главных героев: писателях Джилл Эйзенштадт, Дэвиде Липски, Лоуренсе Дэвиде, Реджинальде Шеперде; гитаристке британской постпанк-группы Fall Брикстон Смит Старт; и Кинтане Ру Данн, единственной дочери Джоан Дидион и Джона Грегори Данна.

Так что хватайте поднос, подтаскивайте стул и постарайтесь не подавать виду, что подслушиваете.

БРИКСТОН СМИТ СТАРТ, ВЫПУСК 1985-ГО, ОТЧИСЛЕНА; МУЗЫКАНТ: «Беннингтон — прекрасный, зеленый, отрезанный от мира горами — напоминал городок из детской сказки. Посреди кампуса возвышалось величественное белое здание с колоннами и белыми часами, которое называли Общим. Если встать напротив Общего здания, то с одной стороны можно было увидеть старое кладбище, а с другой — луга. А если посмотреть прямо, взгляд притягивала длинная, пышная, пологая лужайка, окаймленная милыми дощатыми домиками в новоанглийском стиле. Вдали земля вдруг обрывалась и просто — бац! — исчезала. Не по-настоящему, конечно, но выглядело так. Мы называли это краем света. Ночью там клубился такой густой туман, что, поднеся руку к лицу, невозможно было ее разглядеть. Ходил слух, что кампус возведен на месте древнего кладбища индейцев. Якобы это одно из немногих мест на Земле, где сходятся все четыре ветра. Там и правда возникало чувство чьего-то священного и потустороннего присутствия. В Беннингтоне мне казалось, что я попала — сама не знаю — то ли в брешь во времени, то ли вообще в другое измерение. Все мы будто подпитывались из источника. Нигде такой энергетики не ощущала. Было потрясно».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС, ВЫПУСК 1986-ГО; ПИСАТЕЛЬ: «Приехав в колледж осенью 1982-го, я был потрясен. Я вырос в Лос-Анджелесе и всегда мечтал свалить оттуда, отправиться на восток и наконец поступить в Беннингтон. Лучше всего я помню первые два-три дня. Новая Англия сильно отличалась от южной Калифорнии — и внешне, и по настрою. Для меня это были огромные, сногсшибательные перемены. И, Боже, каким Беннингтон был маленьким. Первокурсников было человек сто шестьдесят, а то и меньше».

ЙЕН ДЖИТТЛЕР, ВЫПУСК 1984-ГО; МУЗЫКАНТ/КИНОРЕЖИССЕР: «Брет приехал в Беннингтон весьма травмированным молодым человеком. У него было полно таланта. Полно проблем. И полный чемодан наркоты».

ПОЛА ПАУЭРС, ВЫПУСК 1986-ГО; ПИСАТЕЛЬНИЦА/РЕДАКТОР: «Брет стал у нас в колледже звездой еще до того, как кто-то узнал, что он писатель. Я по уши в него втрескалась, как и куча других девчонок. Центром общественной жизни была столовая, особенно бранчи по выходным. По пятницам проводились вечеринки, а субботними утрами мы сидели и смотрели, кто с кем придет. Все, кто был за одним столом с Бретом, носили такие же, как у него, очки Wayfarer и слушали, как он комментирует происходящее. Это называлось "Шоу Брета Эллиса". Типа "Ты тут сядешь или с "Шоу Брета Эллиса"?»

ДОННА ТАРТТ, ВЫПУСК 1986-ГО; ПИСАТЕЛЬНИЦА; ИНТЕРВЬЮ BENNINGTON VOICE, 28 ОКТЯБРЯ 1992-ГО: «Скажите-ка, я слышала, что Беннингтон теперь запрашивает оценки за тест SAT, это правда?.. (SAT — унифицированный тест, итоги которого нужны абитуриентам для зачисления в колледжи США, что-то вроде российского ЕГЭ. — Правила жизни). Потому что если бы они требовались, когда я поступала, то я бы туда не попала. Кажется, меня взяли из-за присланного мной рассказа. Никто из тех, кого я знаю, не попал бы туда, если бы требовались оценки. В том числе поэтому я и пошла в Беннингтон... Все, кто там учился, были талантливы, получали плохие оценки и околачивались на парковках».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Мы все прикалывались над процедурой поступления. Типа "меня взяли из-за моих картин, рисунков".

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ, ВЫПУСК 1986-ГО, ОТЧИСЛЕН; ПИСАТЕЛЬ: «Я никогда и не собирался поступать в колледж. Я ходил в обычную бруклинскую школу, а потом — в Старшую музыкально-художественную школу на Манхэттене, где я перестал посещать уроки математики. Весь выпускной класс я провел в мастерской ваяния, высекая из мрамора всякие штуки. Я был так настроен против любых институтов, что, когда у меня в школе проходила выставка колледжей, я туда не пошел. Заявление на поступление в Беннингтон мне притащила моя девушка. Я влюбился в Беннингтон, потому что он подавал себя как "антиколледж" — там не требовали оценок и принимали без аттестата о среднем образовании. По существу, он был доступен немногим. Для меня Беннингтон стал почти извращенной мечтой. Мне нравилось, что он знаменит своей дороговизной. Таким окольным способом я как бы мстил своему отцу. Типа "ладненько, до сих пор ты не платил за мою учебу, но теперь тебе туго придется". И Беннингтон не подкачал. Мне дали хорошую стипендию».

БРИКСТОН СМИТ СТАРТ: «Там учились маленькие принцесски, Барбары Хаттон моего поколения — наследницы состояний Campbell's Soup, DuPont и Ариадны Гетти. Детишки из рода первых поселенцев, чьи предки приплыли на "Мэйфлауэре".

ТОДД О’НИЛ, ВЫПУСК 1983-ГО, ДИПЛОМ НЕ ПОЛУЧИЛ; КЛАССИЦИСТ/ПОЭТ: «Я знал там одну девчонку, отец которой коллекционировал Пикассо. Он давал ей денег на карманные расходы, чтобы она могла собирать гравюры Пикассо. Такое у нее было хобби».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Мы то и дело изумлялись, узнав, что какой-нибудь похожий на неандертальца хмырь, загорающий рядом с пивной бочкой, на самом деле однажды унаследует бабки Benson & Hedges. В Беннингтоне было самое дорогое обучение в стране и очень жесткий отсев студентов. Да, многие не дотянули до вручения дипломов.

МОРА ШПИГЕЛЬ, ПРЕПОДАВАТЕЛЬНИЦА КАФЕДРЫ ЛИНГВИСТИКИ И ЛИТЕРАТУРЫ, 1984–1992: «Мой коллега Ричард Тристман говорил, что Беннингтон похож на живой организм: либо он принимает инородные тела, либо отторгает их. Тебе либо удавалось удержаться в нем, либо нет».

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ: «Моим соседом по комнате был Марк Норрис. Марк принадлежал к сказочному миру Санта-Моники и Crossroads [передовая частная школа]. В первый же вечер мы замутили тусу. Мы такие: "Ништяк, мы теперь студенты колледжа. Пошли познакомимся с какими-нибудь студентками". Мы направились к Общему зданию и тут же столкнулись с Лизой Федер и Брикстон. Они играли в группе, носили клетчатые рубашки и мини-юбки, залачивали волосы и вообще были невероятно круты, горячи и похожи на панкушек. И мы с Марком такие: "Вы клевые. Мы ваши верные псы. Мы будем следовать за вами повсюду".

ЛИЗА ФЕДЕР, ВЫПУСК 1986-ГО; ХУДОЖНИЦА/МУЗЫКАНТ: «Марк был похож на Дэвида Боуи — тихоня, довольно смазливый, модник с классной прической. Брикстон сильно в него втюрилась. Как только она его увидела, сказала: "О, новый первокурсник". Он встречался с Брикс и с Донной одновременно».

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ, ИЗ ЭССЕ «ПРЕСЛОВУТЫЙ ЗЕЛИГ»: «Донна была одной из первых, с кем я подружился в колледже... Мы с моим соседом Марком помогли ей дотащить от служебного корпуса до ее комнаты гигантский древний сундук — можно было подумать, будто она приплыла в Вермонт на пароходе. Нас разделяла полувековая пропасть: ее отсылки к культуре были не моложе Дж. М. Барри, а мои — не старше Фоггорна Леггорна (единственного обладателя южного говорка, которого я знал). Я преувеличиваю. Донна была новенькой [перевелась из Университета Миссисипи] и раньше училась у [писателей] Уилли Морриса и Барри Ханны... Она умела изъясняться остроумными меланхоличными сентенциями, словно предназначенными для потомков».

МАРК НОРРИС, ВЫПУСК 1986-ГО, ОТЧИСЛЕН; ФОТОГРАФ: «Я по памяти цитировал Т. С. Элиота — и Донна тоже. Пожалуй, с этого все и началось. Наш роман был мимолетным — уже через месяц после начала занятий все было кончено. Я бы не сказал даже, что у нас была интрижка, потому что мы не спали вместе, а только обжимались в кровати. Это было... Это было странновато».

ПОЛА ПАУЭРС: «С Донной меня познакомил Джонатан еще в первую неделю учебы. Она рассказывала, что в Миссисипи ее заставляли ходить на уроки домоводства, где всех девочек по кругу спрашивали, сколько детей они хотят. Когда очередь дошла до Донны, она сказала: "Ну, вообще-то я детей не хочу". Наступило долгое молчание, учительница посмотрела на нее и говорит: "Что ты, Донна, каждая женщина хочет иметь ребенка". Волосы у Донны тогда были длиннее, примерно до плеч. И я никогда не видела таких зеленых глаз, как у нее. Как-то на первом курсе она пригласила меня к себе в комнату на мартини: она надела черный жаккардовый юбочный костюм и туфли на высоких каблуках, курила сигареты с длинным тонким мундштуком — очень женственно, очень изящно. Она была загадкой».

МЭТТ ДЖЕЙКОБСОН, ВЫПУСК 1983-ГО: «Знаете "Алмаз величиной с отель "Риц" [цветистый и мрачный рассказ Ф. Скотта Фицджеральда о простом мальчике из Миссисипи, которого отправляют в интернат, где он знакомится с сыном сказочно — и пугающе — богатого человека]? Донна напоминала главного героя этого рассказа. Она никогда не забывала о своих южных корнях. Она называла какой-то городишко в Миссисипи, как будто все мы знаем, где это. Типа "Я из восточного Пердотауна, это рядом с Говновиллем", — и мы все давай вежливо кивать, чтобы не ввязываться в дальнейшие разъяснения. Говорили: "Да ладно? Жарко у вас там".

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ: «Перед смертью мама подарила мне печатную машинку. На ней я в пятнадцать лет отстучал свой первый роман. Получилось неважно, но меня воодушевляло уже то, что я его закончил. С тех пор я знал, что я писатель. Но отец мой — художник, и по головке меня обычно гладили за успехи в рисовании. Когда я попал в Беннингтон, все казалось таким устрашающим, что мне не хотелось отказываться от этих художественных "доспехов". Но я таки пробился на поэтический курс Стивена Сэнди. Донна там тоже была, мы обменивались записками».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Единственными занятиями, которые я хотел посещать, были практикумы Джо Макгинниса по нехудожественной литературе, но первокурсников туда не брали. Я отдал ему все, что писал в старшей школе, — журналистские статьи или, скорее, личные эссе. Одно из них было про девчонку, которая сама меня склеила. Отец у нее был геем. Другое про парня, с которым я встречался тайно: он был агрессивно гетеросексуален, а отец его топил за религию. Эти эссе были написаны в стиле Джоан Дидион — очень многозначительные, ничего никогда не объяснялось. Никаких тебе: "Я испытывал к Мэтту противоречивые чувства". Скорее так: "Мэтт зовет меня к себе. Его родителей нет дома. Он хочет купаться голышом. Джакузи наполнено. Мы открываем бутылку". На следующий день я получил от Джо записку: "Давай встретимся". Он не просто взял меня на курс, а еще и разослал мои работы своим агенту и редактору. Я был в восторге, но и перепугался тоже».

НЭНСИ ДОГЕРТИ, ВДОВА ДЖО МАКГИННИСА: «Помню, как Джо читал работы Брета и говорил: "Срань господня, это потрясающе".

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «В октябре я сдал ему рассказ под названием "Прогулка по лужайке". Действие начинается в Беннингтоне, а пишу я буквально что вижу: кто-то занимается сексом, кто-то принимает наркоту. Потом идет текст курсивом: я встречаюсь с родителями в баре при отеле Carlyle. Мой отец тогда только что продал небоскреб U.S. Steel и получил комиссию порядка сорока миллионов долларов. При Рейгане, в восьмидесятых, дела у него процветали, и он вдруг начал сорить деньгами. Они с мамой пытались снова сойтись, но ничего не получалось. Я пишу: "Пока отец высматривает что-то в лобби, я опрокидываю три водки с грейпфрутовым соком", ну и тому подобное. Дальше снова Беннингтон. Как-то на вечеринке один парень подмешал в пунш экстази и так сильно укусил девушку, Брикстон, в шею, что ей пришлось обратиться в медпункт. Там были названы реальные имена, и на меня обрушился шквал дерьма. Люди снимали с рассказа копии, обсуждали его. Меня ненавидели, меня боготворили».

ЭМИ ХЕРЦКОВИЦ, ВЫПУСК 1985-ГО; КЛИНИЧЕСКАЯ СОЦИАЛЬНАЯ РАБОТНИЦА/ФИЛАНТРОП: «Мы с Бретом познакомились на практикуме Джо Макгинниса. У меня была плохая мать, у него — плохой отец, и у обоих — богатое и тяжелое детство, так что мы сразу нашли общий язык. Брет тогда был жутко стеснительным, почти социофобом. Не знаю почему. Он в то время еще не признавался в своей ориентации, наверное, был не готов. К тому же он находился за миллион миль от дома, а его семья разваливалась. Он выцарапывал на моем окне строчки из новых песен Стиви Никс».

САРИ РУБИНШТЕЙН, ВЫПУСК 1985-ГО; ПЕВИЦА/ОРГАНИЗАТОР АРТ-ВЕЧЕРИНОК: «С нами учился парень по имени Ларри Дэвид. Не тот Ларри Дэвид, другой Ларри Дэвид. Он был довольно смазливым и угрюмым, и всегда как-то так откидывал волосы с лица. Они с Бретом были очень близкими друзьями, прямо-таки лучшими».

ЭМИ ХЕРЦКОВИЦ: «Если вспомнить, мы были жуткими задирами, хотя мне казалось, что мы просто напуганы. Это походило на игры из "Кто боится Вирджинии Вульф?". Мы издевались над людьми».

ПОЛА ПАУЭРС: «Если Брета спрашивали, как дела, он всегда отвечал: "Туго". Он был таким милым и ранимым. А еще страдал от кошмарных приступов паники. Как-то ночью он позвонил своей матери и сказал: "Я больше не могу. Ты мне нужна". Та села на первый же самолет и уже через десять часов была в Беннингтоне».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Оглядываясь назад, я понимаю, что был популярен. В восемнадцать я был довольно красив, ухожен и сексуален. Меня постоянно звали на свидания, а некоторые даже хотели меня сфотографировать. Но в глубине души я был несчастен. От людей меня как будто отделяла стена, потому что я был писателем, потому что я был геем. Плюс моя зависимость от метамфетамина. Задним числом хочется сказать себе: "И чего ты нюни развесил? Было круто!" И все-таки люди кидались мне на шею. У меня были девушки, парни. Я развлекался по полной программе».

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ: «Майлз, сосед Брета по комнате, был сыном знаменитого галериста Ричарда Беллами и вырос в центре нью-йоркской контркультурной арт-тусовки. Мы с Майлзом были похожи, но Брет привлекал меня больше. Они не уживались вместе. Комнату делила надвое граница из разбитых бутылок — что-то вроде берлинской стены из битого стекла».

ЭМИ ХЕРЦКОВИЦ: «Двух более несовместимых людей и вообразить сложно. Их комната выходила в небольшой коридор, и один из них вечно спал там, причем Майлз нередко притаскивал какие-то ветки. Боже, Майлз был тем еще хиппи. На половине комнаты, принадлежащей Брету, всегда находилось что-то умопомрачительное. Например, он вырезал из газет статьи об авиакатастрофах, которые потом завешивали всю стену вперемежку с обложками журнала Interview. Interview был нашей библией. Это был наш стиль, наш пример для подражания».

МАЙЛЗ БЕЛЛАМИ, ВЫПУСК 1986-ГО, ДИПЛОМ НЕ ПОЛУЧИЛ; ПИСАТЕЛЬ/КНИГОТОРГОВЕЦ: «Прошел месяц или два, и мы с Бретом поняли, что будет лучше, если он не станет заходить на мою половину комнаты, а я — на его. Время от времени кто-нибудь наступал на стекло, но нечасто».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Из-за #MeToo я стал постоянно вспоминать одну историю. Я тусовался на весенней вечеринке с едва знакомым симпатягой по имени Киран. А на вечеринки ходили и преподы, и студенты, потому что преподы трахались со студентами, а студенты — с преподами. Один мой друг целый год крутил роман с преподавателем французского (тот друг утверждает, что роман у него был с преподавателем немецкого. — Правила жизни). В общем, такими интрижками никого было не удивить. К нам с Кираном подошел Стивен Сэнди и сказал, что его жена в отъезде и мы можем пойти к нему и устроить тройничок. Мы с Кираном рассмеялись, и Киран сказал мне: "Пошли отсюда. Неподалеку есть еще одна вечеринка". А я говорю: "Ага, давай. Может, разживемся наркотой".

НИКОЛАС ДЕЛЬБАНКО, ПРЕПОДАВАТЕЛЬ КАФЕДРЫ ЛИНГВИСТИКИ И ЛИТЕРАТУРЫ, 1966–1985: «Тогда, прости господи, ни разу не переспать с преподом было позором».

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ: «Когда я попал в Беннингтон, у меня горели глаза. Люди развивались во всяких эксцентричных направлениях, и многие преподаватели поощряли в нас это строптивое стремление к самоопределению. Колледж напоминал пансион для тех, кто стремился выработать фирменный стиль, чтобы после выпуска переехать в Нью-Йорк и сразить мир наповал на каком-нибудь художественном мероприятии. Отличный пример — это Брикстон. Когда Брикс приехала в колледж, ее звали Лора Сэлинджер, но потом она переименовала себя в честь песни группы Clash [The Guns of Brixton]. Только она прославилась еще до выпускного».

МОРА ШПИГЕЛЬ: «Студенты Беннингтона не заботились об оценках, но у них была какая-то странная целеустремленность. Казалось, жизнь — это перформанс и каждый живет в собственных фантазиях. Я пытаюсь подобрать слова, чтобы описать наэлектризованную, таинственную, зачарованную атмосферу, царившую в этих до смешного пасторальных краях. В этом отношении студенты были удивительно развиты для своих юных лет».

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ: «Возникало ощущение, что люди принаряжаются на маскарад, притворяются, пока не вживутся в роль по-настоящему. Однажды я увидел в Общем здании кучку студентов-классицистов, одетых как оксфордцы, и подумал: "Так вот в кого вы пытаетесь перевоплотиться".

МЭТТ ДЖЕЙКОБСОН: «Когда городские ребята переселяются в вермонтские леса, они шалеют. Только в таком состоянии трое парней в отцовских мятых спортивных куртках могут сойти за оксфордцев. Осенью 1982-го курс древнегреческого посещали я, Пол Макглойн и Тодд О’Нил».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Той осенью наши соседи по комнатам устроили нам с Донной свидание вслепую. Они нас ненавидели и считали, что мы оба одинаково зажатые и сможем подружиться. Чтобы нам было о чем поговорить, я сунул в ее почтовый ящик пару своих рассказов, которые позже легли в основу романа "Ниже нуля". А она, в свою очередь, положила в мой ящик рассказ, весьма похожий на "Тайную историю". Убийств там не было, но мир был из "Тайной истории": тот же антураж, те же персонажи — Клод Фредерикс и его студенты-классицисты».

НИКОЛАС ДЕЛЬБАНКО: «Странным парнем был этот Клод Фредерикс. Его выперли из Гарварда за то, что он отказался сдавать зачет по плаванию или что-то такое, но он был настоящим эрудитом, самоучкой. Знал латынь, древнегреческий, японский. Тщательно выстраивал свой имидж. А еще у него была знаменитая в свое время авангардная газета под названием Banyan Press. Печатались в ней люди вроде Гертруды Стайн и поэта Джимми Меррилла, который когда-то был любовником Клода».

МОРА ШПИГЕЛЬ: «Когда я училась в Беннингтоне, Клод был моим куратором. У меня была назначена с ним встреча, и я дожидалась перед его кабинетом. Дверь открылась, и вышел ослепительно красивый молодой мужчина с кудрявыми светлыми волосами. И первым делом Клод сказал мне: "Нет, делайте только самое необходимое. Главное — делайте". А я думаю: "Что вообще происходит?" Будучи моим куратором, он должен был писать небольшие отчеты по поводу моей успеваемости и называл меня "очень умной девушкой". Помню, в его устах слово "умная" почему-то приобретало негативные коннотации».

МАЙЛЗ БЕЛЛАМИ: «Кто-нибудь описывал кабинет Клода? Нет? О божечки. Ну, во-первых, найти его было непросто. Он находился в Общем здании, наверху секретной наружной лестницы, которая вела только к его кабинету. И вот ты карабкался по этой бесконечной лестнице, заходил внутрь, а в вазе стояли эти прелестные цветы — японские, уж не знаю, где он их доставал, — и все вокруг было такое вылизанное и красивое. Ты садился напротив Клода, он наливал тебе чай, и возникало чувство, будто ты попал в святая святых».

МОРА ШПИГЕЛЬ: «Мы приходили к Клоду в кабинет на обед, и он угощал нас какой-то необыкновенной едой, и оставалось только гадать, как он ее приготовил. Мы не видели ее, не чувствовали запаха, и вдруг она появлялась перед нами: идеальный суп, идеальный пирог. В Клоде было что-то от волшебника».

ТОДД О’НИЛ: «Клод писал стихи, пьесы, но самыми значительными его творениями были дневники. В начале шестидесятых Боб Жиру из издательства Farrar, Straus говорил ему: "Просто приноси свои дневники, и я их опубликую". Но Клод тогда струсил — слишком уж откровенно он обо всех писал. Годы спустя он вернулся и сказал: "Ладно, теперь я готов их издать", а Боб ему: "Поезд ушел. Кто теперь помнит, кто такой Карл Ван Вехтен?" Эти дневники были блестяще написаны и продолжали направление, заданное Прустом».

АВИВА БОУЭР, ВЫПУСК 1987-ГО; КООРДИНАТОР УЧЕБНОЙ ПРОГРАММЫ: «Чудно все это. Он был одиноким, по сути, тайным геем, который писал стихи, но не получил такого признания, как его коллеги [по Беннингтонскому колледжу] вроде Бернарда Маламуда и Стивена Сэнди; он был скрытным и очень чувствительным. Он создал собственный очень романтический мир и обитал в нем. Думаю, он хотел найти студентов, которые могли бы жить в этом мире вместе с ним».

ТОДД О’НИЛ: «Когда я пришел на собеседование к Клоду, первым его вопросом было: "У тебя когда-нибудь была работа?" Я сказал: "Нет". А он говорит: "Хорошо". А потом спрашивает: "Ты когда-нибудь был на футбольном матче?" И я говорю: "Нет". А он говорит: "Хорошо".

МОРА ШПИГЕЛЬ: «Клод был более близок со студентами, чем с коллегами. А уж юные почитатели буквально в рот ему смотрели. Я так понимаю, на занятиях он учил, как быть гомосексуалом, зная историю и обладая благородством и красотой».

ПОЛА ПАУЭРС: «Я знала о Клоде Фредериксе только то, что у него был роман со студентом — привлекательным парнем постарше, очень серьезным, очень увлеченным Античностью».

ТОДД О’НИЛ: «Донна не ходила на наши семинары по древнегреческому. Она посещала только те курсы Клода, на которые мог записаться кто угодно. Некоторых женщин Клод обожал, но он также был гомосексуален, обладал, скажем так, довольно классическими представлениями об эстетике и иерархии и превыше всего ценил мужественность и мужскую красоту. Так что Донна не слишком хорошо его знала. Зато она знала Пола Макглойна, потому что они были любовниками. Пол был слегка эксцентричен, что в Беннингтоне не только не осуждалось, но даже приветствовалось. Эрудитом его было не назвать, но его привлекал академический образ жизни. А Клод, мне кажется, олицетворял для него идеальный колледж — Баллиол, или Колледж всех душ образца 1843 года. Пол часто выражался и писал как викторианец. Помню, как он впервые заметил Донну. Он спросил: "Кто та очаровательная южанка на вашей лекции по Гомеру?" А Клод отвечает: "Ты о Донне Тартт? Она единственная блудница на моих занятиях с тремя "т" в фамилии" (игра слов: tart по-английски — "блудница". — Правила жизни).

ПОЛА ПАУЭРС: «В колледже годами сплетничали об отношениях Донны и Пола. Беннингтонцы знают друг о друге все до мельчайших интимных подробностей, поэтому то, что ее личная жизнь оставалась загадкой, — ее уникальное достижение. Как говорил Йен Джиттлер, если щеголять своими сексуальными подвигами дешево, то этот колледж — комиссионка с постоянной распродажей».

МЭТТ ДЖЕЙКОБСОН: «Донна начала носить блейзеры мужского покроя. Рядом с нами она выглядела как Мини-Мы».

ТОДД О’НИЛ: «Пол и Донна не были парнем и девушкой. Они были парнем и мальчишкой. У нее была форма: черные лоферы, брюки цвета хаки — мужские брюки, не женские, – рубашка в стиле J. Press, галстук, синий блейзер с медными пуговицами. И стрижка — старомодное короткое асексуальное каре. Казалось, она перенеслась к нам прямиком из английского университета. Они с Полом походили на пару оксфордцев-гомосексуалов. Я как-то спросил его: "Что у вас за отношения?" А он сказал: "Ну, это довольно забавный вопрос, потому что она просит, чтобы я обращался к ней "мой мальчик".

ДОННА ТАРТТ, ПИСЬМО К ДЖОНАТАНУ ЛЕТЕМУ ОТ 24 ЯНВАРЯ 1983-ГО (ЗИМНИЕ КАНИКУЛЫ): «Я сейчас в Вашингтоне со Своим Мужчиной [Полом Макглойном]. У нас милая квартирка в старом доме рядом с Капитолийским холмом, и все хорошо... Самое яркое событие — входя в Национальную галерею искусства, мы подслушали, как сторож пробурчал: "Очередные пидорасы" (я была без макияжа, в мешковатом свитере и брюках и своем обычном бесформенном сером твидовом пальто. Наверное, я и правда выглядела как мальчик...) Пол пришел в восторг».

МЭТТ ДЖЕЙКОБСОН: «Самое странное, что Донна внедрилась в нашу компанию. У всех у нас были девушки, которые считали: "Ну, это его мир, и я не стану пытаться в него проникнуть". Что нормально для большинства отношений. Но Донна ясно дала понять, что хочет быть одной из нас».

ТОДД О’НИЛ: «Мэтту Донна не нравилась, а мне нравилась, но постольку-поскольку: мне она казалась какой-то уклончивой, слегка непроницаемой. И потом, мы с Мэттом и Полом были уже старшекурсниками. Сказать по правде, я не особо о ней задумывался, пока много лет спустя не вышла ее книга».

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ: «Я быстро разочаровался в Беннингтоне. Всю свою жизнь я провел в каком-то богемном пузыре. Я пребывал в полной уверенности, что раз я родом из Нью-Йорка и ходил в кино на классику кинематографа, значит я принадлежу к привилегированной части общества. Что мои родители из низшего среднего класса, мне и в голову не приходило. А потом я внезапно оказался в одном колледже с дочкой иранского шаха. Так что в Беннингтоне, где мне приходилось совмещать учебу с работой, я столкнулся с суровой действительностью, в которой имели значение деньги и класс. И в то же время Беннингтон стал для меня игровой площадкой. Это был обескураживающий опыт. Я так боялся, что меня примут за чужака, что изо всех сил старался примкнуть к коллективу. На первом курсе я даже избирался в студсовет, но меня вскоре оттуда попросили за пренебрежение обязанностями. Еще я возглавил киноклуб, которому посвящал все внимание, которое надо было уделять учебе. "Тишман-холл" стал моим маленьким королевством».

МАЙЛЗ БЕЛЛАМИ: «Джонатан показывал отличное кино, даже "Погадай на ромашке" (короткометражный фильм 1959 года по сценарию Джека Керуака, в котором снимались знаменитые писатели и художники поколения битников. — Правила жизни). Там засветился мой отец — он играл епископа».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Я познакомился с Джонатаном, потому что в него был влюблен мой друг Ларри Дэвид. Когда мы впервые встретились, начали обсуждать фильмы Роберта Олтмена. Никогда не забуду его лицо, когда я разглагольствовал о достоинствах "Здоровья", "Идеальной пары", "Квинтета" и прочей лабуды, потому что он мнил себя экспертом по творчеству Роберта Олтмена, а я знал куда больше».

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ: «Это напоминало разговор взрослого с ребенком. Я такой: "Ой, Роберт Олтмен такой классный". Что подразумевало: "Я смотрел "Нэшвилл". У Брета имелось мнение по поводу каждого фильма Олтмена — что переоценено, что недооценено. Он экспромтом выдал мне отличный карманный путеводитель по Олтмену периода семидесятых".

ЛИЗА ФЕДЕР: «В Беннингтоне был такой период под названием ЧБС — Четверть без студентов. Зимой колледж не мог позволить себе отопление и закрывался. Все разъезжались и подыскивали стажировку или работу. На первом курсе я провела ЧБС за коммутатором Barns & Noble на Юнион-сквер. Там работали все беннингтонские панк-рокеры».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС, ПИСЬМО ДЖО МАКГИННИСУ, ЯНВАРЬ 1983-ГО: «Если я не найду работу на время ЧБС, то возьмусь за независимый учебно-рабочий проект, который станет романом... предположительно, под блеклым и эгоцентричным названием "Ниже нуля".

МАРК НОРРИС: «Мы с Бретом тусовались вместе всего раз — это было в Лос-Анджелесе на тех зимних каникулах (когда происходят события романа "Ниже нуля". — Правила жизни). Он позвал меня на вечеринку, которую устраивала его бывшая из старшей школы. Это было ужасно. Проходила она в особняке в Беверли-Хиллз, официанты были черными, а детишки напивались, пока их предки потягивали коктейли у бассейна... Мы с Брикстон расстались перед моим отъездом из Беннингтона, потому что я был уверен, что она мне изменяет. Тогда она рассказала мне, что сделала аборт. Она даже не сообщила мне, что забеременела. Просто ляпнула что-то вроде: "Я убила твоего ребенка".

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС, ИЗ РОМАНА «НИЖЕ НУЛЯ»: «Дэниел также думает, что Ванден, девушка, с которой он виделся в Нью-Гэмпшире, беременна... Пару дней назад Дэниел получил от нее письмо. Он говорит мне, что Ванден может и не вернуться; что она, возможно, организует в Нью-Йорке панк-группу под названием "Паутина"... что ребенок этот то ли Дэниела, то ли нет... Он говорит, письмо было не очень ясное».

БРИКСТОН СМИТ СТАРТ: «Я бросила колледж в декабре. Ходили слухи, что я беременна, и так и было — я ждала ребенка от Марка Норриса. Я спала еще с парой ребят, но почти уверена, что залетела именно от Марка. Как бы там ни было, я знала, что музыка — мое призвание, и готова была заняться ей всерьез».

ЙЕН ДЖИТТЛЕР: «Брикстон попросила меня давать ей уроки игры на бас-гитаре. Уже через неделю она научилась и написала одиннадцать песен. Через три месяца она бросила учебу, вышла замуж за Марка Э. Смита (вокалиста и автора песен группы Fall. — Правила жизни) и присоединилась к его группе. Вскоре после этого Роберт Палмер уже писал о ней в Times».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Мой отец был озлобленным, жестоким человеком. Такая вот нелепица — страшная семейная трагедия в прекрасных декорациях южной Калифорнии. Я открыл для себя Джоан Дидион и во многом на нее равнялся. "Ниже нуля" начинался очень по-журналистски, почти как дневник. Он был о жизни подростка в Лос-Анджелесе в начале восьмидесятых. В то время город охватил пессимизм — последствие Уотергейта, Вьетнама, — но пессимизм будоражащий, волнующий. Куда ни глянь, он ощущался повсюду — в книгах, в кино и уж точно в панк-группах. Казалось, люди взяли за моду воспринимать все плоско, равнодушно, почти банально. Я не знал, к чему это приведет, но абсолютно точно был заражен пессимизмом, когда писал первые наброски "Ниже нуля" зимой восемьдесят третьего».

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ: «В середине первого курса я начал роман под названием "Приматы в плане", в честь строчки из песни группы Devo, которому суждено было упокоиться в ящике стола. Я по-прежнему ходил на художественные курсы, но то и дело прогуливал в своей комнате, чтобы писать. Я не рассказывал о своих амбициях ни преподавателям, ни однокурсникам — разве что парочке, например Джилл [Эйзенштадт] и Донне. Скорее всего, я робел перед Бретом, а потому не поднимал с ним эту тему. Но я изучал все, что связано с писательским мастерством: ходил на публичные чтения, на литературные вечеринки. Сидел в ногах у Бернарда Маламуда, когда он читал одну из своих редких лекций. Чувствовал себя шпионом».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Ник Дельбанко был завкафедрой литературы. Джо, наверное, что-то ему обо мне сказал, потому что он захотел узнать, что за парень такой. Он реально взял меня под крылышко. Я ходил на вечеринки к нему домой. Был звездой его практикумов по худлиту. Ник был парнем из Гарварда, эдаким мачо, очень увлекался словесностью. Девушки его обожали. Он встречался с Карли Симон».

ЭМИ ХЕРЦКОВИЦ: «Поговаривали, что песня You’re So Vain ("Ты такой тщеславный". — Правила жизни) написана о Нике (не совсем: как сообщила сама Кайли Саймон в интервью в 2015 году, по большей части песня была написана о Уоррене Битти. Однако до некоторой степени и о Дельбанко — ему принадлежал упомянутый в тексте "абрикосовый шарф". — Правила жизни)».

НИКОЛАС ДЕЛЬБАНКО: «С самого начала было ясно, что Брет особенный. На том же курсе училась Джилл — она тоже была очень талантлива, очень умна и какое-то время с нами нянчилась».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Той весной я ходил на практикум к Артуро Виванте. Артуро был итальянцем, часто печатался в New Yorker. Отличный парень, чуток не от мира сего, флиртовал со всеми девушками. Я написал карикатуру на него в "Правилах секса" (Второй роман Эллиса о жизни и любви студентов в очень похожем на Беннингтон Камден-колледже. — Правила жизни). Джилл с Донной тоже были на этом практикуме. Донна сдала рассказ под названием "Убийцы". В тот момент все поняли: "Боже, она здесь пишет лучше всех". Ее рассказы были такими выверенными, намного лучше, чем у остальных. Это было довольно нечестно».

ЛОУРЕНС «ЛАРРИ» ДЭВИД, ВЫПУСК 1985-ГО; ПИСАТЕЛЬ/РЕДАКТОР: «Кое-кто на практикуме выделялся — Брет и Донна. Джилл тоже обращала на себя внимание. Не буду говорить, что Брет и Донна не искали себя, но как писатели они сложились больше, чем многие из нас. Я же не был уверен, что именно мне нужно выразить: "Можно ли писать вот об этом? Или нельзя? Надо ли быть минималистом?" Ну, знаете, все это нащупывание почвы. А у них была уверенность и собственный голос. Артуро обожал Донну».

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ, ИЗ «ПРЕСЛОВУТОГО ЗЕЛИГА»: «С [Донной], как и с остальными... Я переходил от ослепительно быстрого сближения к горячим спорам и, наконец, к тишине. Сейчас я осознаю, что все эти друзья были похожи на меня самого — простые стипендиаты, затесавшиеся среди наследников американских состояний... В дружеских отношениях у Донны был редкий талант хранить секреты и использовать воображение, как можно догадаться по ее книгам... Я наслаждался ее завораживающей аурой, пока звезда нашей дружбы вдруг не закатилась».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Донна казалась очень закрытым человеком, связанным правилами этикета. Это не касалось тех рассказов, которые она писала к практикуму: в них было настоящее изящество, и в то же время они переходили грань дозволенного, срывали покровы. Вот еще что я помню о тех рассказах: все печатали рассказы на машинке и делали копии к занятиям, а те, кто не мог позволить себе ксерокопии, копировали на мимеографе. Донна копировала на мимеографе».

МЭТТ ДЖЕЙКОБСОН: «Донна устраивала так называемые "чаепития". Знаете, такие приемы для студенток колледжа. Она оставляла приглашения в моем почтовом ящике. Но я ни разу не сходил».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Чаепития были не в моем стиле, но иногда я приходил. У нее был шкафчик с выпивкой. Она была малюсенькой, но могла перепить кого угодно. Мне Донна всегда казалась очень сдержанной, склонной к театральности. Сложно было узнать ее по-настоящему».

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ: «Брет, Донна и Брикстон — вот кто притягивал внимание и интерес. Но девушка, с которой я встречался во втором семестре, Мэди Хорстман, тоже была такой. Художница, очень живая и забавная, очень бойкая. Она училась на курс старше, и я не мог поверить, что она положила на меня глаз. Думал: "Вау, я парень Мэди Хорстман".

МЭДИ ХОРСТМАН, ВЫПУСК 1985-ГО, ХУДОЖНИЦА: «Донна и парень по имени Реджи (Реджинальд Шеперд, выпуск 1988-го, поэт. — Правила жизни) были очень-очень близки. Я не знала, нравится Донне Джонатан или нет — он был весьма романтичным, — но однажды мой велик каким-то образом угодил на дно пруда. Кто-то туда его сбросил. Я думала, это сделал Реджи с подачи Донны. Но Донна все мне простила. Я считала, что она милая».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Когда Донна пришла с рассказом про то, как Элвис попадает в ад, все так и ахнули. Типа: мало того что она здорово пишет, она еще и остроумна, хотя с виду так и не скажешь».

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ: «Мэди выпускала зин (любительское малотиражное издание. — Правила жизни) под названием "Почтовый клуб Мэди". Это была очень творческая вещь в духе того, что делали ребята из нью-йоркского даунтауна — что-то вроде интернета до появления интернета. Мэди издала рассказ Донны "Элвис в аду" в виде ярко-красного буклета со своей иллюстрацией на обложке».

МЭДИ ХОРСТМАН: «Ага, я была первым издателем Донны».

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ: «В общем, история из моего романа "Бастион одиночества", где главный герой случайно запирает в ванной уборщицу колледжа, потому что началась вечеринка с наркотой и она боится выходить, — на сто процентов документальная. Теперь можно рассказать правду. Да, я пару раз продавал в Беннингтоне наркотики. А почему бы и нет? Из поездок в Нью-Йорк всегда возвращаешься с наркотой. Если любишь ловить кайф, ты можешь либо тратить деньги, либо зарабатывать. Всякому, кто не вконец ослеплен собственным богатством, очевидно, что толкать выгоднее. К тому же о том, как колледж защищает своих студентов-дилеров, ходили легенды».

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ: «Беннингтон кишел самопровозглашенными хипстерами и творцами. Во многом он был идеальным местом для меня. Но я этого не видел. Я проецировал на колледж свои предрассудки о том, что мир искусства построен на привилегиях, богачи покупают друг другу карьеры и все такое. На самом деле я перенял обиды отца. К концу первого курса я распалился, как настоящий злобный аутсайдер. Решил, что осенью все брошу и вернусь в Нью-Йорк».

ДОННА ТАРТТ, ПИСЬМО УИЛЛИ МОРРИСУ ОТ 14 ОКТЯБРЯ 1983-ГО: «Дорогой мой Уилли... Я сейчас беру перерыв в учебе. Частично потому, что мне нужно передохнуть, частично потому, что мне нужно время, чтобы писать и заниматься, а еще потому, что Клод Фредерикс, преподаватель, который ведет большинство моих литературных курсов, взял творческий отпуск... Только не воображай, будто я становлюсь ботаничкой... Я почти все время пишу. Я начала роман и трачу на него дни и ночи».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Осенью восемьдесят третьего я отвлекался, потому что писал "Ниже нуля" и проживал "Правила секса". Мои отношения с Филом Холмсом были мучительными, но только потом. Сначала все было чудесно. Это был один из тех случаев, когда встречаешь человека, моментально с ним сходишься и месяцами не говоришь ни с кем, кроме него».

ПОЛА ПАУЭРС: «Фил всегда носил черную косуху, черные джинсы и ботинки, а еще ездил на мотоцикле. Он был тихим парнем, очень замкнутым. Все заметили, что Фил и Брет постоянно вместе, и начались безудержные домыслы. Фил выглядел и называл себя гетеросексуалом, но для простой дружбы их отношения были слишком глубокими».

ЭМИ ХЕРЦКОВИЦ: «Мы с Бретом были неразлучны. Со мной он становился романтиком. Вечно ко мне подкатывал, а я по-девчачьи притворялась, что вырубаюсь. Он говорил всем, что мы встречаемся. Не думаю, что мы когда-либо встречались. Но я тогда решила: "Я могу быть для тебя кем угодно. Мне все равно".

САРИ РУБИНШТЕЙН: «Думаю, Брету было важно казаться супернормальным, обыкновенным парнем, хотя, мы, конечно, знали про все его грязные шашни. В то время он был, что называется, бисексуалом. Но, по-хорошему, он предпочитает парней. Они с Эми встречались, но именно она мне сказала: "Геи девушкам не друзья".

ЛОУРЕНС «ЛАРРИ» ДЭВИД: «Сказать, что Брет изобретателен, — это добрый способ сказать, что он любит приврать. Он на ходу выдумывал вещи, которые не имели никакого отношения к реальности. Как-то он ни с того ни с сего заявил: "У Ларри есть цыпленок по имени Горошек". И я ему подыграл. Я рассказал целую историю про Горошка: якобы на шаббат мои родители решили не резать цыпленка на обед и он стал моим питомцем. Люди годами верили, что это правда. Да что там, я и сам почти в это поверил. В тот раз Брет соврал для прикола, но иногда лгал просто потому, что ему нравилось обманывать».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: Во время ЧБС я просматривал сотни страниц, из которых я собирался состряпать «Ниже нуля», и мне стало страшно. Я не доверял тому, что Джо нравилось в моих каракулях. Я думал: «Напишу-ка я так же, как пишет большинство. Буду придерживаться традиций». Я написал версию книги в прошедшем времени от третьего лица и принес ее Джо, а он такой: «Что это? Что ты натворил? Ты сделал роман заурядным». Меня это чуток задело, но не сильно. Я вернул настоящее время и первое лицо, и весь жир стаял. От четырехсотстраничной книжки осталось двести лапидарных страниц. Джо вздохнул с облегчением и сказал: «Вот теперь я отправлю это Моргану Энтрекину (редактору в Simon & Schuster. — Правила жизни)».

ДЭВИД ЛИПСКИ, ВЫПУСК 1987-ГО, НА ВТОРОМ КУРСЕ ПЕРЕВЕЛСЯ В БРАУН; ПИСАТЕЛЬ: «Брет навестил меня после зимних каникул, потому что я был вторым первокурсником, которого Ник Дельбанко взял на свой практикум. Первым был Брет. Знакомство с ним было обалденным. Из всех моих приятелей он был единственным, кто любил книги и пытался научиться их писать. Брет был крутым, обаятельным. Но я смотрел на него и думал: "Мне нравится этот человек, но я никогда его не пойму".

ЛОУРЕНС «ЛАРРИ» ДЭВИД: «Знаете, что было странно в Дэвиде? Для Беннингтона он был слишком нормальным».

ДЖИЛЛ ЭЙЗЕНШТАДТ, ВЫПУСК 1985-ГО; ПИСАТЕЛЬНИЦА: «Первой строчкой одного из рассказов Дэвида была фраза: "Попасть внутрь нее было все равно что попасть в Гарвард". Мы над ней смеялись, но если она на столько лет застряла в моей памяти, значит она была хороша».

ДЭВИД ЛИПСКИ: «Брет познакомил меня с Донной. Он сказал ей: "Дэвид — отличный читатель. Тебе надо показать ему свою книгу". Это была "Тайная история", только тогда она называлась "Богом иллюзий". К тому времени она написала страниц восемьдесят. Она была очень бледной, суперзастенчивой, ее явно заботила только эта работа. Донна мне понравилась».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Книга была очень зрелая. Слог был безупречным. Единственным замечанием, которое я высказал Донне, было: "У тебя главный герой — молодой студент колледжа, который не западает ни на баб, ни на мужиков. Это неправдоподобно". Никогда не забуду ее лицо. У Донны есть манера таращиться, понимаете? И она на меня вытаращилась. Молчит, а глаза как кинжалы».

ДЭВИД ЛИПСКИ: «Брет хотел казаться обреченным и несобранным, как Мария из "Играй как по писаному" (роман Джоан Дидион. — Правила жизни). Но, каким бы легкомысленным он ни выглядел, как писатель он был очень дисциплинирован: читал и работал как бешеный, не лез из кожи вон ради оценок, но изо всех сил старался состояться как писатель. Как-то мы обсуждали литературу, и он сказал кое-что выбившее меня из колеи. Сказал: "Слушай, все уже написано. Бытовые комедии, которые тебе нравятся, уже написаны. Романы в стиле "поток сознания" уже написаны. Фантасмагория Пинчона уже написана. Не пробовали только одно — сенсационализм, и именно этим я и займусь". Он уже тогда понимал, в чему идет культура и в чем будет состоять его работа».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «В апреле Simon & Schuster приняли "Ниже нуля". Я посвятил роман Джо и знаю, что Ника это слегка задело. Я стоял рядом с Амбаром, где находились кабинеты преподов, и болтал с Джо. Тут мы увидели "ягуар" Ника, или что там он тогда водил. А Ник заметил меня через лобовое стекло и взревел двигателем. Как бы по приколу, но я понял, что он не шутит».

МОРГАН ЭНТРЕКИН, РЕДАКТОР: «В то время в Simon & Schuster было принято передавать рукопись по кругу. Главным редактором тогда был Герман Голлоб, и он прокомментировал "Ниже нуля" так: "Если есть спрос на скороспелую бессвязную литературу о богатых самовлюбленных зомби, нюхающих кокс и сосущих члены, давайте это купим". Потом он сказал мне: "Если мы издадим этот роман, значит, пора мне увольняться". Это он пошутил, конечно. Но по поводу рукописи он действительно так думал».

ДЭВИД ЛИПСКИ: «Брет показал мне книгу, и я сказал: "Если ты это напечатаешь, через десять лет тебе будет стыдно". Ну, он ее напечатал, и стыдно стало мне. Понимаете, я думал, что в Брете увидят не писателя, а критика современного общества. После этого наши с Бретом дорожки разошлись. На следующий год, когда я уже был в Брауне, New Yorker собирался напечатать мой рассказ, а в студгазете Brown Daily Herald вышла статья про меня, для которой Брет наговорил обо мне всякого дерьма. И я такой: "Какого хрена?»

BROWN DAILY HERALD, «ЛИПСКИ ПРОДАЕТ РАССКАЗ», 1 НОЯБРЯ 1985-ГО: По мнению Эллиса, Липски так потрафил еженедельнику New Yorker неслучайно: «Его работы идеальны для New Yorker», — утверждает он, поскольку Липски специализируется на «очень постных рассказиках, как раз в стиле New Yorker... Они ужасно консервативны... экзистенциальная тоска среднего класса из Коннектикута».

ДЭВИД ЛИПСКИ: «Наверное, он все еще на меня злился».

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ: «Невозможно рассказать, как я учился в Беннингтоне, не упомянув, что я собрался его бросить, как только туда приехал. Я говорил себе, что уезжаю, чтобы закончить свой роман, что буду работать в букинистических лавках, публиковать свои книги в убогих мягких обложках, как мой герой Филип Дик, а лет в пятьдесят мой талант откроют, и я получу заслуженное признание. Так что на втором курсе я бросил учебу отчасти из дерзости и самонадеянности. А еще было задето мое самолюбие. Мне сложно было смириться, что Брет так рано начал печататься. Да, он воплощал собой то самое беннингтонское сочетание привилегий и славы, которое меня так возмущало, но был еще и одарен. Сам-то я только начинал разогреваться, а он уже оказался на вершине. В том числе и поэтому я смотал удочки из Беннингтона».

МЭДИ ХОРСТМАН: «Я осталась в кампусе на лето, потому что не сдала один зачет. Джонатан был отчислен, но еще не уехал в Беркли и жил со мной — ну а почему бы и нет? Еще с нами были Брет, Донна, Джилл и один парень постарше, который писал научную фантастику, и все они ходили на практикумы. Все уже публиковались, правда, насчет фантаста я не уверена. Мы с Джонатаном решили побриться наголо. Это было до того, как то же самое сделала Шинейд О’Коннор. Шинейд увидела нас на площади Святого Марка и украла идею».

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ: «Я, кажется, припоминаю, что в одном из рассказов Брета о колледже засветилась какая-то лысая парочка».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Летом восемьдесят четвертого я закончил "Ниже нуля". Тогда я последний раз перерабатывал этот роман — в своей комнате в Бингаме».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Той осенью в Беннингтон приехала Кинтана, дочка Джоан Дидион. Председателем студсовета была моя хорошая подруга и, между прочим, одна из немногих женщин, с которыми я спал. Она же толкала в колледже кокс. А еще фанатела от Дидион не меньше, чем я. Мы похитили Кинтану в первый ее вечер в кампусе. Предложили ей наркоту, потом сели и поболтали. В ту осень в Беннингтоне была еще дочь Джоан Риверс (американская актриса и стендап-комик; Мелисса Риверс осматривала колледжи в качестве абитуриентки. — Правила жизни), и куча народу разыскивала Кинтану, принимая ее за дочку другой Джоан. Мы с подругой забросали ее вопросами о ее матери, а она расспрашивала про Беннингтон. Атмосфера была очень непринужденная».

ЭМИ ХЕРЦКОВИЦ: «Я слышала, той ночью Брет украл трусики Кинтаны».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Эми говорит, что я украл трусики Кинтаны? Да, что-то смутно припоминаю».

ЛОУРЕНС «ЛАРРИ» ДЭВИД: «Не помню, чтобы Брет крал белье Кинтаны, но помню, что кое-кто дал ему еще чье-то белье. Брет сох по одному парню по имени Трей. А девчонка, которая сохла по Брету, каким-то образом раздобыла трусы Трея и подарила их Брету».

САРИ РУБИНШТЕЙН: «Мы с Бретом играли в группе Parents. Это была грубоватая попсовая группа в стиле "новая волна".

МЭТЬЮ ВАЙС, ВЫПУСК 1987-ГО; ПИСАТЕЛЬ: «Брет был нашим клавишником. Он написал одну классную песню под названием Young and Pretentious ("Молодой и претенциозный"), что очень в его стиле».

САРИ РУБИНШТЕЙН: «У меня есть одно странное воспоминание о Брете: он как-то устроил в своей комнате вечеринку по случаю выборов. По телевизору показали, что Рейган снова победил, и мы были потрясены, хотя, по сути, удивляться было нечему. И все мгновенно начало меняться. Употреблять спиртное теперь можно было не с восемнадцати, а с двадцати одного. А полиция вдруг оказалась повсюду, обыскивали кого попало, даже в Вермонте. Мы были просто богатенькими молодыми тусовщиками, но поняли, что нам жопа».

СИДНИ КУПЕР, ВЫПУСК 1988-ГО; ХУДОЖНИЦА: «Я жила во Франклине, в одном общежитии с Донной. По-моему, я ни разу не видела ее в кампусе. Она всегда была скрытной, и никто не знал, где она и что. Но по воскресным вечерам у нас были встречи, которые называли "кофейней", и на них она всегда приходила. Одевалась с иголочки. Думаю, с ее умом, остроумием и талантами она уже знала, чем собирается заниматься дальше. Знала, что выйдет за своего парня [Пола Макглойна] — или думала, что знает. Она, можно сказать, осваивалась со своим местом в жизни».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Ниже нуля» опубликовали, когда я заканчивал первый курс. На рекламу денег не было. Первый тираж составил 5000 экземпляров. Предполагалось, что это будет маленькая книжка на любителя. А потом, недели через две до конца семестра, в Village Voice появилась огромная рецензия Элиота Фермонт-Смита. Для меня это было началом и концом эпохи. Я думал: «Боже, я на грани прорыва».

ДЖЕЙ МАКИНЕРНИ, ПИСАТЕЛЬ: «Морган Энтрекин показал мне гранки "Ниже нуля" и трепался, что будет продвигать роман как "Яркие огни, большой город" (дебютный роман Макинерни. — Правила жизни) западного побережья. Через шесть месяцев после того, как вышли в печать "Яркие огни", для меня настали безумные деньки. Только что я был выпускником, и вот папарацци уже караулят меня под дверью. Я понимал, что с Бретом произойдет то же самое».

БРЭД ГУЧ, ПИСАТЕЛЬ: «Мне понравился роман "Ниже нуля". В нем слышался голос мальчика-подростка — перебравшегося в Лос-Анджелес Холдена Колфилда наших дней. А манера письма у Брета очень киногеничная — глянец и отстраненность, стремительность событий: будто не читаешь, а смотришь на экране. Поэтому его книга до сих пор так актуальна. Фильмы устаревают, но не кинотеатры».

НИКОЛАС ДЕЛЬБАНКО: «Я строго следил за посещаемостью. Либо ты ходишь на мои практикумы, либо вылетаешь. Помню, как Брет в зените своей ранней славы прикатил на лимузине прямо с шоу Today и заявился в аудиторию за минуту до начала занятия. Было диковато и довольно весело».

ЭМИ ХЕРЦКОВИЦ: «Брет рассказывал, как спускал все бабки на шампанское Cristal? Он был так молод, понятия не имел, как себя вести».

ДЖИЛЛ ЭЙЗЕНШТАДТ: «Донна стажировалась в Atlantic и показала тамошнему редактору наброски своей рукописи, и он сказал: "Это никогда не напечатают. Вам лучше сейчас же перестать писать". Брет уговорил ее показать рукопись Джо. Джо очень многим из нас помог. Я написала кучу рассказов про свои родные края, про Рокавей, и он сказал: "Ты можешь сделать из этого роман", а потом показал, как связать мои истории воедино. А я тогда была старшеклассницей и даже в Беннингтоне не училась. А когда Simon & Schuster предложили мне 5000 долларов за книгу ["Из Рокавея"], он сказал: "Ни на что не соглашайся, пока не обзаведешься агентом". Позже Морт Джэнклоу, агент Джо, раскрутил Knopf на 20 000 баксов».

ДОННА ТАРТТ, ПИСЬМО К ДЖО МАКГИННИСУ ОТ 3 ИЮЛЯ 1985-ГО: «Уважаемый мистер Макгиннис! Огромное спасибо, что нашли время прочесть мой роман... Я очень рада, что он вам понравился... Думаю, поддержка — это лучший из подарков... Следующей осенью я возьму академ... Впереди семь свободных месяцев, и я собираюсь полностью посвятить их письму».

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ: «Мое пребывание в Беннингтоне было таким затянутым и несуразным. Короче, я жил в Калифорнии, но влюбился в студентку Беннингтона Сюзан Голдман и в результате вернулся и прожил у Сюзан большую часть времени, которое могло стать моим последним годом учебы. Я писал роман в ее комнате в общежитии и тайком прокрадывался в столовую».

СИДНИ КУПЕР: «Джонатан жил в комнате Сюзан? Просто прелесть. Теперь все встает на свои места, потому что раньше, когда он вспоминал Беннингтон, я думала: "Не может быть, чтобы ты провел там только год или два".

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Возвращение в кампус в сентябре далось мне непросто. Каким-то образом книжка, которую я написал, казавшаяся мне очень личной, стала национальным бестселлером и частью массовой культуры. Права на экранизацию были проданы. Мои старшие друзья разъехались. Кроме того, чуть ли не каждый день журналисты и фотографы приезжали в колледж, чтобы увидеть меня. Преподы перестали пускать меня на практикумы. Я превратился в белую ворону. Я понял, что всем по барабану, хожу я на занятия или нет. И начал писать "Правила секса". В тот год мне было очень одиноко».

МОРА ШПИГЕЛЬ: «Когда Брет был на последнем курсе, я дала ему консультацию. Я сказала ему, кажется, по поводу "Правил секса": "Брет, эти персонажи не кажутся мне живыми. Вот, например, эта героиня в этой сцене. Думаешь, твоя подруга такая-то так бы себя повела?" А он говорит: "Это она и есть. И именно так она себя и повела".

ДЖЕЙМС РОБИСОН, ПИСАТЕЛЬ, ПРЕПОДАВАТЕЛЬ БЕННИНГТОНСКИХ ЛЕТНИХ ПРАКТИКУМОВ, 1983–1989: «Одна девушка пришла ко мне в слезах, потому что Брет включил в свой рассказ разговор с ней и ее личную жизнь. Она сказала: "Разве он может так делать? Запретите ему!»

ПОЛА ПАУЭРС: «Третий курс я провела в Оксфорде, а Брет тогда как раз прославился. Когда я вернулась, за ним увивалась целая свита молодых людей. Они были фанатами, но ему они тоже нравились, понимаете?»

ЛОУРЕНС «ЛАРРИ» ДЭВИД: «Надо сказать, Брет отлично умел раскрутить на секс гетеросексуальных парней. Все они хотели стать писателями, а он был очень обаятелен. Ну и уговаривал их попробовать».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «В сентябре MTV пригласило нас с Джеем [Макинерни] на церемонию награждения за видеоклипы. Я начал проводить больше времени в Нью-Йорке».

ЛОУРЕНС «ЛАРРИ» ДЭВИД: «Тогда было сложно оставаться на связи. В комнате Брета в общежитии не было телефона. Время от времени мы писали друг другу письма, но на этом все. Но он бывал в Нью-Йорке, тусовался в Limelight (популярный нью-йорский клуб; в нем происходит действие фильма "Клубная мания" с Маколеем Калкиным. — Правила жизни), о нем писали, так что я узнавал о его жизни из газет и журналов. Было довольно странно».

ЭМИ ХЕРЦКОВИЦ: «Обычно Брет снимал номер в отеле Carlyle. Мы пили, упарывались наркотой, ходили по клубам. Были дикими и неуправляемыми. Куда бы мы ни ходили, везде были самыми молодыми. Брет мог провести нас куда угодно».

ЙЕН ДЖИТТЛЕР: «Когда отец Брета приезжал в Нью-Йорк, он всегда останавливался в Carlyle, снимал номер с роялем на одном из верхних этажей. Брет продал свою книгу и начал закатывать в Carlyle ужины и вечеринки. Мы приходили туда с его отцом, и персонал говорил: "Добрый вечер, мистер Эллис", обращаясь к Брету. Сразу становилось ясно, кто для них теперь любимый постоялец».

ЭМИ ХЕРЦКОВИЦ: «Мы иногда встречали его папу в городе. Он был здоровяком, очень мужественным, тучным, но по-своему приятным. Он заказывал лимузины, ему не терпелось напиться, словить кайф, потусить. И он ужасно позорил Брета. Однажды девушка — молодая, наша ровесница — сделала папе Брета минет под столом клуба прямо у Брета на глазах. Это было жутко неправильно. Плохо для Брета, для его папы, для нее».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «В конце весеннего семестра я завалил несколько предметов, включая курс по "Повести о Гэндзи", который вел Клод. Было много разговоров, не отчислить ли меня. Но я выпустился вместе со своими однокурсниками. Речь произносила Донна».

ДОННА ТАРТТ, НАПУТСТВЕННАЯ РЕЧЬ: «У всех в молодости бывает время, когда характер формируется навсегда. Для меня и, думаю, для большинства из нас этим временем были годы в Беннингтоне».

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ: «Вообще-то я попал на выпускной, который мог быть и моим, потому что в тот год выпускалась Сюзан. Так что я чувствовал себя Геком Финном на собственных похоронах».

ЭМИ ХЕРЦКОВИЦ: «На церемонии ко мне подкатил Эллис-старший. Мне было так горько за Брета. Только представьте, каково иметь отца, способного пристать к девушке, которую все считают возлюбленной его сына».

САРИ РУБИНШТЕЙН: «В восьмидесятые в Нью-Йорке не было никого круче, чем Энди Уорхол. Если ты попадала на по-настоящему "правильную" вечеринку, то обязательно встречала там Энди. Я ехала с ним в одном лифте, когда пришла в Carlyle на вечеринку Брета в честь выпуска. С ним, с Китом [Харингом] и с супермоделью постарше нас — Лорен Хаттон. Вечеринка была нереальная. Все нажрались в хлам».

ЭНДИ УОРХОЛ, ИЗ «ДНЕВНИКОВ», ЗАПИСЬ ОТ 16 ИЮНЯ 1986-ГО: «Я решил поехать... в Carlyle на прием в честь молодого Эллиса, который написал "Ниже нуля"... Вечеринка была славная... Весь молодняк был с самыми модными прическами и в самой модной одежде».

КРИС БОСКИА, ВЫПУСК 1987-ГО; АКТЕР/ШЕФ-ПОВАР: «Я, конечно, заметил Энди, когда тот вошел, но не смог уделить ему должного внимания, потому что сканировал глазами помещение в поисках, с кем бы переспать. Не сомневаюсь, что и Энди был занят тем же самым. Брет в тот вечер решил, что я подкатываю к его маме».

ГЭРРИ ХОВАРД, РЕДАКТОР: «Ну, я хороший мальчик из Бруклина и с тем, что повидал на той вечеринке, не сталкивался еще никогда — такая там была атмосфера пресыщенного разврата. Прорваться в туалет было невозможно. Я был на пятнадцать лет старше всех присутствующих, но чувствовал себя неопытным юнцом. Есть такой опыт, без которого я предпочитаю обойтись».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Чаще я попадал в тусовку Джея, чем он в мою. И это понятно. Я дружил с кучкой двадцатилетних ребят, которые только что окончили Беннингтон. А в его тусовку мечтали попасть все».

ЭМИ ХЕРЦКОВИЦ: «Тусовка состояла из самого Джея, Гэри [Фискетджона, редактора Knopf] и Моргана. Они приятельствовали с Энди Уорхолом, Дэвидом Бирном и группкой молодых актеров — Джаддом Нельсоном, Эндрю Маккарти, Молли Рингуолд, Робертом Дауни-младшим, Майклом Джеем Фоксом, когда тот снимался в главной роли в экранизации "Ярких огней".

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Мы с Джеем смотрели на вещи по-разному, так что между нами все время присутствовало некоторое напряжение. Он был большим консерватором, столпом общества, чуток плохим парнем, но не совсем. А моей эстетикой были Лос-Анджелес, отчуждение, панк и минимализм, окутанные эдакой неоднозначной сексуальностью. Для Джея все это было воплощением зла. Джей очень гетеросексуален».

ДЖЕЙ МАКИНЕРНИ: «Джим [адвокат, скрывает свою ориентацию по профессиональным соображениям] долго крутился где-то рядом, прежде чем Брет признал, что он его парень. В конце концов я устроил Брету головомойку. Я сказал: "Ты держишь меня за дурака или гомофоба? Потому что я ни то ни другое".

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Джей так удивляется, что я никогда не объявлял ему о своей ориентации, хотя я встречался с парнями и уж точно не притворялся, что гетеросексуален. А потом появился Джим, и мы съехались. Тогда Джей заметил и спрашивает: "Почему ты мне никогда не говорил?" А я такой: "Джей, ты о чем?" Из "Ниже нуля" все было понятно. Сами подумайте, какой гетеросексуальный мужчина станет писать книгу, сюжет которой завязан на мужской проституции? И вообще, я даже не знаю, что такое "каминг-аут". Я никогда не заявлял, что я гей. Я тогда со своими предпочтениями до конца не определился, но некоторых людей это бесило, и Джей был одним из них».

ЭМИ ХЕРЦКОВИЦ: «Я обожала Джима. Джим был джентльменом».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Некоторые черты Патрика Бэйтмана позаимствованы у Джима, который был благопристойным белым красавцем, вел себя очень правильно и гетеросексуально — короче, он был "в шкафу". Донна встречалась с Биллом — лучшим другом Джима. Мы много времени проводили вчетвером. Все это было в начале девяностых. "Американский психопат" только-только вышел, а "Тайная история" еще ходила по издательствам. Кругом были горы кокаина, а Донна любила нюхнуть. Не могу сказать, что она была наркоманкой. Мы все нюхали. Как-то ночью я спросил ее, что она думает об "Американском психопате". Она не ответила. Никогда не забуду ее застывшую неловкую улыбку. Даже в сумраке лофта, где жил Джим, было видно, что ей не по себе. Я чувствовал, что ей хочется сказать: "Говно твоя книга", но воспитание — даже под кокаином среди ночи — не позволило ей это сделать. Вскоре после этого она замутила с Гэри [Фискетджоном], ушла от Билла, и мы стали реже видеться».

ЭМИ ХЕРЦКОВИЦ: «Донна всюду таскала своего мопса».

ДЖЕЙ МАКИНЕРНИ: «Мы вели себя очень разнузданно, все кутили и уходили вразнос. Донна не отставала, но в то же время тусила с нами не каждую ночь. Она появлялась и исчезала. Как и сейчас, она часто надолго уезжала в Вермонт или на юг, чтобы спокойно писать».

ЭМИ ХЕРЦКОВИЦ: «Никогда не знала никого, столь же устойчивого к алкоголю и наркотикам, как Донна».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Я вставил в "Правила секса" пасхалку, отсылающую к "Тайной истории" ["Отмороженная группа классичников... которые, наверное, рыскают по деревням, приносят в жертву фермеров и исполняют языческие обряды"], потому что мне показалось, что это будет смешной шуточкой для тех, кто в теме. Думаю, Донна посвятила эту книгу мне, потому что я сэкономил ей пару лет, которые роман крутился бы по издательствам. Я дал рукопись Бинки [Урбану, агенту ICM], тот дал ее Гэри [из Knopf], и меньше чем через месяц дело было в шляпе. Это изменило жизнь Донны, и она была мне благодарна. Но она чувствовала себя в долгу за то, что я и сам рад был сделать. Читать эти страницы в течение десяти лет было одним удовольствием».

ЙЕН ДЖИТТЛЕР: «Только что Донна была неизвестной, никогда не публиковавшейся писательницей, как вдруг издатели начинают рвать друг другу глотки за ее книгу, а киностудия покупает права на экранизацию. Брет начал называть ее Мадонной Тартт».

АРТУРО ВИВАНТЕ, ПИСЬМО К ДОННЕ ТАРТТ ОТ 23 НОЯБРЯ 1993-ГО: «Не могу передать, насколько меня впечатлила ваша замечательная книга... Помню, как вы ходили ко мне на занятия и как хороши были ваши работы, одно удовольствие. Однажды я сказал Брету: "Донна обязательно должна это издать", и он согласился».

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ, ИЗ «ПРЕСЛОВУТОГО ЗЕЛИГА»: «Никто еще не видел, чтобы машина рекламы протащила дебютный роман мимо критиков к славе, а если кто и видел, то забыл».

МИЧИКО КАКУТАНИ, РЕЦЕНЗИЯ НА «ТАЙНУЮ ИСТОРИЮ», NEW YORK TIMES, 4 СЕНТЯБРЯ 1992-ГО: Как лучше описать захватывающий первый роман Донны Тартт? Представьте сюжетный сплав «Преступления и наказания» Достоевского и «Вакханок» Еврипида... изложенный изящным неспешным слогом Ивлина Во из «Возвращения в Брайдсхед».

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ, ИЗ «ПРЕСЛОВУТОГО ЗЕЛИГА»: «Казалось, все, кого я помнил по временам Беннингтона, стали прототипами героев романа [Донны], кроме меня. Со своей девушкой я шутил, что, возможно, я убитый вермонтский фермер — персонаж, настолько незначительный для героев книги, что они едва ли считают его человеком».

САРИ РУБИНШТЕЙН: «Я дорожу "Тайной историей", потому что она запечатлела целый период мой жизни. Благодаря этой книге он будет со мной навеки».

ТОДД О’НИЛ: «Тайная история» — не такая уж и выдумка. В ней скрываются едва завуалированные события нашей жизни — это роман с ключом. Когда он вышел, у нас с Клодом и Мэттом начали разрываться телефоны. Все спрашивали: «А ты знал, что Донна только что написала книгу про Клода и всех вас? Клод — это Джулиан, Мэтт — это Банни, а ты — Генри».

МЭТТ ДЖЕЙКОБСОН: «Я позвонил своей матери и сказал: "На меня написали карикатуру, и моего персонажа убили". А она сказала: "Нет-нет. Ни у кого рука бы не поднялась тебя убить даже на бумаге". Потом она прочла книгу и сказала: "Ладно, это и правда ты". Я носил очки в проволочной оправе, как и Банни. У меня была дислексия — по крайней мере, так это называлось в семидесятые, — как и у Банни. И, как и Банни, я был чрезвычайно экзальтированным молодым человеком. Я делал грубые, сомнительные заявления. Как-то в столовой я пялился на одну девчонку и сказал: "Вылитая фреска Дианы на потолке отцовского клуба", и эта фраза попала в книгу Донны. Как и старина Банни, я то и дело приглашал кого-то на обед, а потом вдруг вспоминал, что у меня нет ни гроша. Я был ужасным обормотом, правда, в моем случае получалось это непреднамеренно. Забавная штука: вообще-то Банни все называли Маргарет, первую девушку Пола, богатую наследницу, с которой он встречался еще до Донны. Кое-кому показалось странным, что именем моего персонажа стало прозвище старой зазнобы Пола. Но я всегда считал, что это имя появилось благодаря критику Эдмунду Уилсону. У него тоже было прозвище Банни».

ТОДД О’НИЛ: «Я наверняка был способен разорвать фермера на части, бегая голышом по лесу и выкрикивая что-нибудь по-древнегречески. Не знаю. Такого никогда не случалось».

МЭТТ ДЖЕЙКОБСОН: «В 1985-м я жил в Калифорнии. И — вот так чудеса! — сама Донна звонит в мою крошечную квартирку в трущобах. Я сразу спрашиваю: "Где ты взяла мой номер?" Она говорит: "Твоя мама дала". И начинает забрасывать меня вопросами. Потом я догадался, что она хотела узнать, как бы ответил Банни. Я просто сказал: "Донна, мне пора" — и повесил трубку».

ТОДД О’НИЛ: «Квартира Генри была такой же, как моя. У него были мои проблемы со зрением, мой сколотый зуб. Я тоже курил Lucky Strike. Тоже носил подтяжки и очки. В старшей школе я учился в бенедиктинском монастыре, где занимался латынью, и я сам выучил древнегреческий, французский, итальянский, испанский, санскрит. Как и Генри, я тщательно изучал Платона и Плотина. Я и правда отправился в поездку с Мэттом, и мне действительно пришлось платить за нас обоих, потому что его отец дал слишком мало денег. А Мэтт и правда был нахлебником, но нам всегда было весело вместе. Генри сказал про Джулиана: "Я любил его так, как не любил никого и никогда". Такие же чувства я испытывал к Клоду. Он был единственным, кто так сильно повлиял на мою жизнь».

МЭТТ ДЖЕЙКОБСОН: «Байка о том, что у Клода была гора пафосных ручек Montblanc, — это уже перебор».

ТОДД О’НИЛ: «Нет, про ручки — это правда. Но это случайная деталь, которой Донна воспользовалась для характеристики персонажа. Единственный раз за весь роман я по-настоящему услышал голос Клода, когда Джулиан сказал: "Надеюсь, все готовы покинуть мир вещей и явлений и вступить в область высокого?" Так говорил и Клод. Но выдуманный Донной Джулиан — это Клод, увиденный сквозь тусклое стекло. Клод посчитал это предательством — не личным, а, скорее, предательством его учений. После этого он с Донной много лет не разговаривал».

ДЖЕЙМС КАПЛАН, ЖУРНАЛИСТ; ИЗ СТАТЬИ «УМНИЦА ТАРТТ», VANITY FAIR, 1992: Рассказчик «Тайной истории» Ричард Пейпен — уроженец вымышленного и гибельного городка Плано в Калифорнии, где его отец держит заправку, а мать работает секретаршей. Тартт, мягко говоря, неохотно отвечает на вопросы о том, до какой степени истоки романа восходят к ее собственной жизни, но очевидно, что какая-то часть сюжета основана на реальных событиях... Дон Тартт (отец писательницы. — Правила жизни) был преуспевающим гражданином захолустного городка, который... владел автозаправкой... [Его] жена Тейлор большую часть их совместной жизни проработала секретаршей.

ДОННА ТАРТТ, ИНТЕРВЬЮ В BENNINGTON VOICE, 28 ОКТЯБРЯ 1992-ГО: «Вообще-то Ричард — довольно извращенный персонаж... Он не в ладах со своей сексуальностью. Он очень стыдится своих корней, и всю книгу пронизывает страх, что его выведут на чистую воду».

ТОДД О’НИЛ: «А вот откуда Донна взяла занимающихся инцестом близнецов, я понятия не имею».

ДОННА ТАРТТ, ПИСЬМО К ДЖОНАТАНУ ЛЕТЕМУ ОТ 25 ФЕВРАЛЯ 1983-ГО: «В прошлый вторник нас с Полом чуть не выселили из квартиры. На каком основании? Инцест. Впечатляет, не правда ли? К счастью, мы не брат и сестра, иначе мы и правда были бы виновны. Наши квартирные хозяева — жалкие, мерзкие нацисты, и, хотя мы были невинны как младенцы, опровергнув обвинения в инцесте, мы тем не менее остались в их глазах виновны в Аморальном Поведении... [Пол] выдумал прекрасный план предложить им... больше денег за аренду. Сработало на ура».

ТОДД О’НИЛ: «В первую очередь Клод стремился к знаниям, так что Донна в нем ошиблась. Мы не были блаженными педантами, переводившими с древнегреческого на латынь и обратно, или чем там мы занимаемся в ее романе. Клод, как и я, пытался найти способ стать полноценным человеком, жить и умереть достойно, как Сократ и Платон. Думаю, именно поэтому людей по сей день так завораживает книга Донны. Их завораживает не ее халтура с загадочным убийством, а то, что привнес в роман Клод. Хотя никто не знает древнегреческий и, скорее всего, не стал бы его учить, даже представься такая возможность, все чувствуют в этом языке что-то важное и прекрасное; что-то, чего не может дать нам современный мир».

МЭТТ ДЖЕЙКОБСОН: «Через десять лет после Беннингтона, вскоре после выхода "Тайной истории", я встретился с Полом в его офисе в Нью-Йорке. Он сказал, что, когда учился в Гарварде на юридическом, Донна жила с ним и писала, а как только ее книгу приняли в издательство, мигом его бросила. Видно было, что она сделала ему очень больно. Я давно считал, что Донна — это Йоко Оно курса древнегреческого. Раз она не стала частью нашей сплоченной группы, то она ее разрушит. Так и вышло. Наша дружба закончилась».

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ: «Беннингтон был последним оплотом старой декадентской культуры, которая всех так очаровывала и ужасала. Благодаря своей отдаленности и эксцентричности наш колледж оставался декадентским дольше остальных. Все, что тихо выкорчевали с корнем в других местах, здесь не вызывало никакого осуждения. Вот почему чистка наступила для нас так внезапно».

NEW YORK TIMES, ИЗ СТАТЬИ «БЕННИНГТОН БЕРЕТСЯ ЗА ДЕЛО», 23 ОКТЯБРЯ 1994-ГО: В этом году дефицит бюджета в Беннингтоне составил миллион долларов. Требовалось принять меры по снижению расходов... Треть преподавателей, многие из которых были штатными сотрудниками, получила официальные письма, в строгих юридических выражениях уведомлявшие, что в их услугах больше нет необходимости... Все кадровые решения были приняты единолично ректором [Элизабет Коулман, 1987–2013].

ДОННА ТАРТТ, ПИСЬМО РЕДАКТОРУ, NEW YORK TIMES, 13 НОЯБРЯ 1994-ГО: «Вопреки убеждению Элизабет Коулман, что прежде, чем она осчастливила Беннингтон своим приездом, он был погружен в интеллектуальное средневековье, в годы моей учебы колледж был волнующим и волшебным местом... Писательскому мастерству я научилась главным образом благодаря преподавателям литературы (Ричарду Тристману, Море Шпигель, Клоду Фредериксу), которых она посчитала нужным уволить... Мне больно видеть, как бестолковые потуги Коулман уничтожают редкую и хрупкую атмосферу».

ТОДД О’НИЛ: «Когда Элизабет Коулман стала ректором, в Беннингтоне все изменилось. Все ее обещания следовать традициям были ложью. Добивалась она лишь того, чтобы сократить преподавательский состав и возвысить администрацию. А Клод, обладавший непререкаемым авторитетом, мог ей помешать. [Ей] нужен был повод, чтобы избавиться от Клода, и нашелся студент, утверждавший, что тот к нему клеился. Началась охота на ведьм, и Клода в конце концов вытурили. Своей книгой Донна невольно сыграла на руку Коулман, потому что роман заронил семя подозрения, будто он, возможно, занимается со студентами чем-то неправильным. Я видел в Беннингтоне американскую академию Платона или Генри Дэвида Торо. Элизабет Коулман это уничтожила».

САРИ РУБИНШТЕЙН: «По-моему, чистка была ужасной. Остальные американские колледжи представляли собой всего лишь профессионально-технические училища. С чего вдруг Элизабет Коулман заставлять людей учиться праву и медицине? Не за этим шли в Беннингтон. Беннингтон был особенным местом для творческих людей. Она на все это наплевала. Помню, она вынесла из общежитий всю антикварную мебель, продала ее и купила новую в Ikea».

МЭТТ ДЖЕЙКОБСОН: «Мы с Клодом не то чтобы отдалились, но чем больше я влюблялся в Лиз [Глотцер, девушка Джейкобсона и его будущая жена], тем реже виделся с Клодом. Я понял, что, как бы крут он ни был, глупо проводить с ним все время. Сообразив, что со мной ему ничего не светит, он махнул на меня рукой и переключился на другого парня, который тоже был его студентом. По большому счету Клод испытывал ко мне, понимаете ли, нездоровый интерес. И это было неправильно. Только с возрастом я понял, насколько неправильно он себя вел».

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ: «Что я думал о чистке? Я чувствовал, что уничтожается нечто драгоценное и неповторимое. И в то же время мне казалось, что люди, долгое время манипулировавшие студентами под видом наставничества, получили по заслугам. Как и ко всему, связанному с Беннингтоном, к чистке я относился противоречиво».

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ: «В "Бастионе одиночества" [опубликованном в 2003 году] я писал о Беннингтоне очень прямолинейно, почти ничего не меняя, что для меня нехарактерно. Мне казалось забавным, что в конечном итоге я занялся тем же, что Брет и Донна и Джилл Эйзенштадт сделали задолго до меня. Назвав Беннингтон Камденом, как величал его Брет, я как бы снял перед ним шляпу со словами: "Это твоя вымышленная территория, я только заглянул ненадолго".

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Я узнал, что Джонатан заделался писателем, в начале девяностых, когда ко мне в руки попали гранки. Уже не помню, как называлась книга — кажется, это был какой-то нуар, если не ошибаюсь, про животных — про говорящих животных ["Пистолет с музыкой"]. Короче, я такой: "Джонатан Летем — писатель?!" После этого я читал все его книги, но не очень-то их понимал. А потом вышел "Бастион". Сначала я никак не мог в него вникнуть — читал слишком быстро. Тогда я стал читать понемножку — сегодня пять страниц, завтра еще десяток, — и меня затянуло. Я думаю, это одна из величайших книг нашего поколения. Просто чудесная.

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ: «В 2005-м я вернулся в Беннингтон, чтобы выступить с речью перед студентами. В то время Беннингтон ужасно стыдился своего кокаинового прошлого, а потому притворялся, что книг Брета и Донны не существует. И тут подвернулся я. Ирония в том, что в моем "Бастионе" есть глава о Беннингтоне, которая должна была бы привести их в ужас. Но моя книга не столь явно афиширует, что я ходил в самый развратный и декадентский колледж в стране, а потому я, как ни странно, стал выпускником, которого они могли, не рискуя, признать. Мне, отчисленному второкурснику, та речь помогла перевернуть связанную с Беннингтоном страницу своей жизни. Я снова очутился в колледже, да еще по приглашению ректора. Смешно, но для меня это был выпускной. Я будто добился того, что не удалось мне в прошлом».

БРЕТ ИСТОН ЭЛЛИС: «Беннингтон был создан для меня. Все в нем было прекрасно: кампус, люди, с которыми я познакомился, сама атмосфера, предоставленная мне свобода. Это были поистине райские деньки. Да, без сложностей и страданий не обошлось, но в целом я его любил. Просто обожал».

ДЖОНАТАН ЛЕТЕМ: «Ничто не повлияло на меня и не воспитало во мне характер так, как Беннингтон. Я никогда не забуду это место».

ДОННА ТАРТТ, ИЗ ИНТЕРВЬЮ GUARDIAN, 26 ОКТЯБРЯ 2013-ГО:

Вопрос: Когда вы были счастливее всего?

Ответ: В Беннингтоне.