Скорбь по свободе говорить что вздумается: рецензия на новый роман Пелевина «Искусство легких касаний»
Часть 1: четверо друзей ползут по Кабардинским горам в сопровождении причудливого проводника и ночью, под водочку, слушают его рассказы про работу экстрасенсом в 1990-х и древнюю хтонь, вылезающую из гор. Часть 2: историк-конспиролог с дважды говорящей фамилией Голгофский отправляется на детективные поиски истины, объединяющей древнеегипетские ритуалы, химер на крыше Нотр-Дама, гравюры Гойи и выступления телевизионной комедиантки Эллен де Джейнерис. Часть 3: зэки в столыпинском вагоне рассказывают друг другу байки по пути на зону, но их беседа оказывается очередным аттракционом для утомленных олигархов из прошлого романа Пелевина «Тайные виды на гору Фудзи».
На этот раз с некоторым преждевременным стартом (мы привыкли уже, что новые романы Пелевина выходят в конце октября) читатели получили ежегодную порцию Пелевина не в форме романа, а сборником из трех новелл.
Сборник вместо романа кажется вполне оправданным ходом. Пелевин, несмотря на свою нелюбовь к критике, в каждом новом тексте реагирует на реакцию на прошлый текст. Прошлые книги автора обвиняли в мизогинии и в том, что невозможно построить полноценное высказывание о России, сведя своих героев к привилегированной касте олигархов или там фейсбучных мыслителей. Поэтому в новом романе Пелевина героев столько, что из них может уже сложиться какой-то коллективный портрет России. Четыре друга в горах — хороший тому пример: телеведущий, биржевой брокер, коммивояжер и сетевой мыслитель сами видят себя как «модель Новой России» и живут за то, что производят слова, мысли, торгуют дешевыми шортами или криво установленными стеклопакетами, то есть наживаются за счет полуосвобожденного пролетария. Это почти уже социальный комментарий, которому Пелевин чаще всего не чужд: он любит изображать бессмысленных людей в комическом копошении их духовных поисков. Его вообще люди интересуют либо как комедия, либо как фарс, а если кто делом занят, то ему в Пелевине и делать нечего.
Пелевин и так не любит говорить голосом всезнающего автора, но в этой книге, предваряемой замечанием, что она «нашептана мультикультурным хором внутренних голосов различных политических взглядов, верований, ориентаций, гендеров и идентичностей, переть против которых, по внутреннему ощущению автора, выйдет себе дороже», и вовсе говорит хор. Тут все время есть какой-то рассказчик — и еще какой ненадежный, через которого мы попадаем в пространство сплошных условностей. Так, вторая часть сборника — пожалуй, главная здесь — «Искусство легких касаний» и вовсе являет собой краткий пересказ одноименного романа, причем написал роман человек консервативно правый, тот самый Голгофский, а пересказывает комментатор либерально левый, время от времени добавляя, что тут, мол, мракобесие, а тут я несогласен. Это комментарий к комментарию: автор романа гонится за смыслом, беседуя с бывшими нацистами, французскими масонами и сумасшедшими египтологами, при этом автор комментария старается, чтобы его ни в какой причастности ни к чему не заподозрили. Получается весьма смешно, хотя для шуток остается здесь совсем мало пространства.
«Искусство легких касаний» непросто растащить на цитаты, и единственным утешением для читателя станут сюжетные повороты из первого и последнего рассказа. Это такие занимательные штучки, где-то даже слегка смешные. В первом рассказе подчеркивается бессмысленность, какая-то даже детская чистота всей этой модной московской шелухи, которая представляет себе бездну как вид из верхних этажей Москва-сити, и готова броситься, как в обрыв, за любым куском «настоящей» духовности. Последний текст, почти целиком представляющий из себя разговор зэков в вагоне «столыпина» на самом деле, конечно, важен не развязкой, а несвободой языка и сводом правил, явно напоминающих несвободу любого публичного высказывания эпохи твиттера Трампа: чуть что не то сказал — и станешь петухом или чертом, если вообще до зоны доедешь.
Философский детектив между этими двумя рассказами — не слишком увлекательно написанный, но важный роман о том, как вообще возникла вся эта политкорректность. Про то, что «Разум», первые храмы которому основали еще во Французскую революцию, — это такой же бог, жестокий и обманывающий, требующий жертв, желательно человеческих. Это книга о том, как твиттеровская птичка напоминает грозных Орлов Разума, о том, как наша интеллигенция всегда тянулась к свету Разума с Запада, и да, о том, что всю эту политкорректность на самом деле придумали в советской разведке: резали свиней, закладывали тайные смыслы в бессмысленные на первый взгляд фразы-заклинаний и рождали химер там всяких, вроде феминизма или борьбы афроамериканцев за свои права.
По сути, вся эта книга — скорбь по утраченной возможности говорить все, что в голову взбредет, как в жестокие, но полные надежд девяностые. В наше время такую вольность может позволить себе только хор. Ну или как в Америке: «Если кто про себя объявил, что он еврей и пидарас, он потом даже правду у себя в твиттере писать может (...) А остальных так поправят, что мама не горюй».
Тут, пожалуй, интересно вот что. Читать этот текст Пелевина как увлекательную историю саму по себе довольно скучно. Читать ее как историю поисков духовной истины и ее мерцающей недостижимости, просто не получится. Читать ее как комментарий к окружающей действительности на этот раз не слишком интересно: во-первых, действительность прямо сейчас гораздо более шокирует насилием на улицах российских городов-миллионников, пугающими масштабом абсурда судебными процессами и прочим страшным, над которым не поржешь, да и здесь поржать особенно ни над чем не выйдет: ну феминистки, ну постебали публициста Галковского, ну устроили российские хакеры НЛП в твиттере.
Но в конце концов, это книга о том, что даже за хором голосов не спрячешь автора, пусть даже мы двадцать лет его не видим и мнения его о текущих событиях за пределами, собственно, книг, не слышим. А автор тут так откровенно скорбит по временам, когда свобода означала свободу нести какую угодно пургу, а критики, которых он, в общем, и так не любил никогда, обсуждали тексты, а не допустимость и приличие выявленных в них идей, что ни на какое другое переживание в этой книге и места не остается. Но зато сочувствующие могут поскорбеть вместе с ним.
Вдруг поможет?
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: