Переводчица Анастасия Завозова — о недооцененной скандинавской литературе, «Щегле» Донны Тартт и любимой книге детства

За последние полгода, наверное, мне больше всего понравился роман Лорана Бине «Седьмая функция языка», во-первых, потому что в нем есть какой-то здоровый юмор. В последнее время количество по-настоящему смешных романов как-то подсократилось; если помните, в одном году даже не стали вручать премию Вудхауза, потому что писателям так и не удалось рассмешить членов жюри. Книга Бине же на этом фоне, хоть и вовсю работает с карнавальным началом и не гнушается юмора на уровне телесного низа, все же остается восхитительно свежим романом для всех, кто влюблен в литературу и литературоведение. К тому же как не отдать сердце писателю, у которого в книге хоть мельком, но появляется Донна Тартт.

Кроме того, я наконец целиком прослушала «Лолиту» на английском в исполнении Джереми Айронса и в очередной раз убедилась, насколько это другой, совершенно отличный от русского роман. Английская «Лолита» — идеально сухая, в хорошем смысле этого слова. Там нет ничего лишнего, там все выверено до слога, там какой-то невероятно звучный ритм, и она, конечно, очень современная. В русской же «Лолите» слова немножечко, но напоминают нафталиновые шарики, это такое трогательное воспоминание о русском языке, который мы потеряли, и по сравнению с удивительно несущейся в ногу со временем и его опережающей английской «Лолитой» этот контраст становится еще ощутимее.

Ну и третья читательская радость года — и, кстати, книга будет издана на русском если не в этом, то в следующем году — это роман шведского писателя Микаэля Ниеми «Сварить медведя». Я нежно обожаю «Популярную музыку из Виттулы» этого автора в лучшем в мире переводе Руслана Косынкина, а теперь вот у нас и другой его роман издадут. «Сварить медведя» — это и детектив, и историческая сага, и, как это бывает у Ниеми, очень эмоциональное, очень страстное признание в любви: в «Виттуле» это была музыка, а здесь он признается в любви к книгам.

Наверное, рассказы о мистере Арли Кине Агаты Кристи. Кристи вообще была и остается моим самым утешительным чтением, ее «Автобиография» — это такой способ вытащить себя за волосы из любой тоски, потому что в Кристи есть вот эта прекрасная черта, которую она сама бы, будь она феей, пожелала бы при рождении любому ребенку, — жизнерадостность. Что бы ни случилось, в ней есть вот этот внутренний, упорный луч солнца, который всегда через ее книги можно поймать. Ну а рассказы об Арли Кине — это какой-то идеальный сборник, где есть и магия, и загадка, и очарование сказки, он какой-то очень весь про уют и про понятные с детства конструкции, про настоящие истории.

Книги из детства не перечитываю — очень страшно разочароваться. Скорее бы я хотела пережить снова то самое золотое, жадное ощущение детского чтения, когда ты берешь книгу, и проваливаешься в нее, и потом начинаешь читать сначала, и можешь так делать много-много раз. Сейчас почему-то очень трудно снова вызвать это ощущение к жизни: то ли все приелось, то ли — если читать достаточно много книг — нет вот этого восторга от новизны самой истории. Последний раз, когда я читала книгу с таким вот чувством, — наверное, в прошлом году «Туманы Авалона» Мэрион Зиммер Брэдли, огромная, солидная артуриана, только пересказанная от лица всех женщин, которые так или иначе появлялись в этой истории.

Достоевский. Я вообще считаю, что в школе нас с ним здорово обманывали (надеюсь, что сейчас это не так), но в 15 лет совершенно невозможно принять и понять «Преступление и наказание», потому что для этого нужна очень старая, очень исстрадавшаяся душа. А в десятом классе никак нельзя вникнуть, как у человека может вообще (от голода, об общего переизбытка тьмы в организме) возникнуть мысль о том, надо ли убивать старушку. То ли дело гадать, подойдет к тебе на огоньке мальчик потанцевать или нет.

И так вышло, что мое второе столкновение с Достоевским произошло уже лет в двадцать, и тут я поняла, что меня надули и никто-никто не сказал мне раньше, какие увлекательные, какие сюжетные романы он еще умел писать. Я как-то разом прочла «Идиота» и «Бесов» («Бесы» оказались ужасно страшными, но оторваться было невозможно) и подумала, что если бы мне в школе сказали, что так можно было, я бы по-другому вообще относилась ко многим произведениям русской классики.

Так случилось, что в англоязычной литературе есть свой «водораздел»: Остин или Бронте, и вот тут я однозначно Team Austen. Сестры Бронте, разумеется, были невыносимо гениальны, их произведения, их стиль, их смелость, совершенная новизна и фантасмагоричность их образов — это, не знаю, какая-то сгущенка из гениальности, но для меня ее слишком много. Есть потрясающая и очень показательная история о том, как Шарлотта Бронте, оставшись в Брюсселе без любимой сестры, бродит по улицам в какой-то горячке тоски и одиночества, лишь бы не возвращаться домой. И в какой-то момент она заходит в католический храм и ей так хочется хоть с кем-то поговорить, что она просит священника ее исповедовать. Узнав, что та не католичка, священник ей поначалу отказывает, но Шарлотта натурально приходит в ярость и буквально вынуждает его принять ее исповедь. Вот и от книг сестер Бронте у меня зачастую такое ощущение: «А ты все-таки выслушай мою исповедь!», и вот со всем своим наболевшим и обнаженным они подходят слишком, на мой взгляд, к тебе близко.

Другое дело Остин — я люблю ее юмор, ее сдержанность, ее полутона, ее умение в одно слово вложить столько всего, что до сих пор исследователи творчества могут диссертации писать по одной ее фразе: например, я недавно прочла нон-фик Хелены Келли, британского литературоведа, которая доказала, что мистер Найтли не так уж прекрасен, потому что в какой-то момент занимается enclosures (отъемом, отгорожением общинной земли в пользу аристократа.) И мне до сих пор нравится то, как умело Остин скрыла все личное от дальнейших исследователей: то, что мы знаем о ней слишком мало, напротив, делает ее куда интереснее и мощнее, чем было бы, если бы мы знали о ней слишком много.

Собственно, книги и сделали меня тем, кто я есть. Сначала это был норвежский сериал «Сага о людях льда» в 47 томах, который я прочла в подростковом возрасте: он был увлекательный, но отъявленно эротический, у всех принцев на белых конях там оказывались еще непременно и конские члены, но было в этих книгах что-то очень настоящее, они содержали следы норвежской литературы, и поэтому я пошла в университет учить скандинавские языки и стала затем филологом-скандинавистом.
Потом в университете мне попалась книга А. С. Байетт «Обладать», которую мне посоветовала моя преподавательница по переводу Александра Борисенко, и я до сих пор уверена, что это самая важная книга для любого литературоведа. Благодаря ей я сменила специализацию и защитила диплом по английской литературе. Ну и, конечно, моя жизнь была бы совсем другой без «Щегла» Донны Тартт, при переводе которой я получила такой огромный заряд любви и настоящего счастья, что мне хватило его очень надолго.

У меня всегда есть некоторое ощущение, что скандинавских писателей в нашей жизни должно быть больше. Например, я нежно люблю «Ледяной замок» Тарьея Весоса, такую полуреальную историю о двух девочках, одна из которых заблудилась где-то во льдах во время прогулки, а ее подруга взрослеет с чувством вины. И это и история взросления, и какая-то страшная скандинавская сказка, и просто сложенное из осколков нормальное слово «Вечность».

Очень люблю «Язык огня» Гауте Хейволла — полудокументальную историю с ароматом осени; не знаю, как автору это удалось, но у него там правда между строк есть вот это стойкое чувство осеннего дня, запах листьев и костров. (И это отлично удалось передать переводчицам Вере Дьяконовой и Марии Алекшиной.)

Есть такая маленькая книжка «Вопреки искусству» Томаса Эспедаля — по-прустовски скроенный автофикшен, весь из мазков и движений, и я не люблю поэзию, но это вот тот поток поэзии, который отлично читать ради самих слов. (И опять же, перевод Анастасии Наумовой очень хорош.)

Очень люблю скандинавскую не самую известную классику вроде повести «Тине» Германа Банга — тот случай, когда история об удивительно нелепой подростковой любви девочки к взрослому мужчине вдруг разрастается до уровня трагедии. Или скандинавский вариант «Преступления и наказания» — повесть «Доктор Глас» Яльмара Седерберга.

Ну и молчу уже о том, как отвратительно хороша полувымышленная автобиография Августа Стриндберга «Слово безумца в свою защиту», где и автор, и лирический герой даже бравируют тем, насколько они ненадежные рассказчики.

Помню, что мне было очень неуютно, когда я читала «Журавли и карлики» Леонида Юзефовича, потому что он очень точно ухватил это ощущение девяностых, которое запомнила и я: вечное безрадостное и тоскливое чувство какой-то тотальной нехватки денег вкупе с радостной, счастливой вульгарностью заново народившегося мира.

Для меня это навсегда «Щегол». Тартт владеет магией больших писателей, и уж если эта магия тебя зацепила, то это на всю жизнь. Кроме того, я все реже и реже встречаю то, что у Тартт выходит как будто само по себе и совсем не натужно: умение совместить историю с красотой слога и некоторой авангардностью, когда она, например, может сделать из романа картину, и выстроить его как картину, и при этом не потерять никакого, очень присущего ее текстам ощущения подлинного XIX века. Диккенс весь уже перечитан, но в этом веке еще есть надежда хотя бы на один роман Тартт.

«Над пропастью во ржи», конечно. Ее надо читать исключительно до шестнадцати лет, как мне кажется, до того она подчеркнуто подростковая, она вся — выплеск вот этих эмоций, которые к двадцати уже напрочь забываются. И я прочла ее в двадцать, на английском для подготовки к экзамену, и уже ничего во мне не дрогнуло.

Кроме того, есть много условно важных книг, которых я еще не читала — например, «К востоку от рая» Стейнбека, «Американского психопата» Эллиса, романов Элизабет Хардвик или Джуны Барнс, но я думаю, что книг, которые надо прочесть в определенном возрасте, все же немного, поэтому надеюсь, что до этих книг я просто когда-нибудь доберусь.

Навскидку — «Текст» Дмитрия Глуховского, который весь о жизни в телефоне и о том, как действительно за экран перебралось куда больше нашего мира, чем нам бы самим хотелось.

Про современных не скажу, наверное, но мне очень хочется, чтобы и у нас наконец оценили всю красоту и силу романов Элизабет Боуэн. Мне посчастливилось перевести один, самый известный ее роман — «Смерть сердца», и я очень хочу, чтобы о ней узнало как можно больше читателей. Она очень талантливо умела передавать вот это ощущение немоты между близкими людьми, когда хочется сказать одно, говоришь другое, а вот это несказанное повисает между строк.

Архивный материал, впервые опубликованный в 2019 году.