Айдан Салахова: «Я создаю работы о внутренних процессах женщины. У меня нет намеренного желания провоцировать»

— Я совершила акт самоцензуры, — объясняет она теперь, спустя шесть с лишним лет. В обеденный перерыв в фотостудии она ест особенный бургер с крабом на азиатских паровых булочках бао. — Хотите? — предлагает она.

В июне 2011 года крупнейшие британские газеты написали об инциденте в павильоне Азербайджана на Венецианской биеннале современного искусства. Зашедший туда президент республики Ильхам Алиев жестко раскритиковал представленные работы художницы Салаховой. Особенно его возмутил объект под названием «Черный камень» — интерпретация реликвии из дворца Топкапы в Стамбуле. Камень напоминал женские половые органы, и это показалось совсем уж оскорбительным. Скульптуру накрыли тканью — якобы из-за технических повреждений — и закрыли на «реставрацию» на несколько дней, а после долгих переговоров и вовсе убрали с выставки.

— Президент не обязан разбираться в тонкостях современного искусства, — рассуждает Айдан теперь. — Ему так показали, и кто-то неверно интерпретировал. Я с уважением отношусь к религии. И верующие люди понимают смыслы, которые я закладываю. Я создаю работы о внутренних процессах женщины. У меня нет намеренного желания провоцировать.

«Честность всегда побеждает», — говорит Айдан. И ей хочется верить. В ее взгляде немало опыта. И речь не о возрасте («Третий день отмечаю юбилей!»). А о том, через что пришлось пройти. Про свои минареты и сексуальные символы Салахова шутит: «Фаллосы моего подсознания». Про ее первую работу — «Стальной оргазм на оранжевом фоне» — отец, известный живописец Таир Салахов, сказал: «Девочке пора замуж». Но в ней и самой довольно мужского. Как иначе стать одним из самых влиятельных галеристов в стране?

— Я вспоминаю, как разговаривала с антикварными дилерами в середине 1990-х, и понимаю, что выучила их язык. Однажды мне позвонили, и я громко ответила: «Ты не скользи, ты определись!» Мой приятель услышал это и сразу все про меня понял.

Тогда у Салаховой была известная на всю страну «Первая галерея», которую она основала вместе с однокурсниками по Суриковскому институту Александром Миттой и Александром Якутом. После у нее будет уже собственная «Айдан галерея». Она откроет большие имена в мире совриска, привезет в Москву Хельмута Ньютона. И закроет галерею через двадцать лет.

— Сейчас мне кажется, что остановиться надо было еще тогда, в начале 1990-х. Времени все меньше, это понимаешь с годами, и надо его тратить на то, что тебе интересно. А не на всю эту галерейную (дальше Айдан использует редкое матерное слово, синоним «ерунды». — Правила жизни).

Немецкий галерист Фолькер Диль, частенько приезжавший в Россию, однажды открыл тетради Салаховой, в которых она записывала дела. Рядом со словами «счета», «долги», «позвонить» он увидел ее рисунки эротического содержания. На них были изображены восточные женщины. Айдан рассказывает об этом чуть ли не в каждом своем интервью: однажды в Эмиратах она несколько дней проходила в хиджабе. И это ее зацепило настолько, что тема женщины в исламе, как и отношения секса и религии в принципе, сформировала ее особенный почерк.

— Я не до конца понимаю феминистское движение, — заявляет Айдан. — Помните, Грейс Джонс говорила: «Ко мне подкатывали, но я всегда давала отпор». Я не люблю, когда прикрываются ярлыками и лозунгами. А если я скажу, что в принципе не поддерживала движение #MeToo, сама подвергнусь чуть ли не хараcсменту. Я называю подобное тоталитарной политкорректностью.

Она вспоминает, как впервые приехала в Нью-Йорк с собственной выставкой. Шел 1992 год. К ней подошла критик из The New York Times. И попыталась ее обнять.

— Я понимала, что, если буду к ней благосклонна, получу хорошую рецензию. Но я тут же послала ее. Если ты не хочешь продаваться, ты не продашься.

Кажется, это правило работает в любом бизнесе. Сейчас Айдан Салахова с бизнесом вроде бы завязала. Ее работы и так продавались всегда. Теперь она учит других быть востребованными. У ее студентов в Московском художественном институте имени Сурикова, где она когда-то училась у своего отца, — отдельный аккаунт в инстаграме (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации). Он называется Aidan Studio. Студенты публикуют собственные работы с расширенными описаниями, исследуют тело и политкорректность.

— Им ничего не нужно, кроме безлимитного интернета, — по-матерински сердится Салахова-преподаватель, — все остальное вырывает их из зоны комфорта.

Ее комфортная зона — в итальянской Карраре, где расположена собственная студия, в которой она проводит «свое лучшее время». О том, как проходить болгаркой по мрамору, она рассказывает с упоением, не пряча улыбки: «За работой я испытываю самое классное чувство, оно может сравниться с оргазмом».

— Я надеваю очки, включаю музыку в наушниках и полностью погружаюсь в процесс, растворяюсь в нем, меня больше нет.

— Что вы слушаете?

— Deep house, — улыбается Айдан.

Мы заканчиваем разговор у зеркала, и ее лицо к этому моменту почти полностью закрашено белым. Маленькой девочкой в беленькой шубке она позировала своему отцу, сидя верхом на деревянной лошадке. Известная картина «Айдан» спустя годы попадет даже на почтовую марку. «Слишком театрально, — критикует Айдан замысел визажиста и рукой размазывает краску на лице. — Я в студии совсем другая — мне нужно больше естественного беспорядка». Кто-то бежит в соседний магазин за пакетом муки — вместо мраморной пыли Каррары. Айдан садится на черный куб, берет горсть муки и делает хлопок перед лицом. «Ручной труд вернется, по нему все скучают», — бросает она в мою сторону как бы невзначай. И фотокамера щелкает затвором.