Правила жизни Дэвида Хокни
Мой отец был воинствующим противником курения. Он умер в 76, так что я уже пережил его на три года. О чем тут еще говорить?
Как художник я тщеславен. Я хочу, чтобы публика видела мои работы. Но сам предпочитаю оставаться в тени. Честно говоря, я очень стеснителен. Я бы предпочел, чтобы вы не помещали в журнал мою фотографию, а взяли лучше какую-нибудь из картин.
Я впервые попал в Лондон, когда мне было 18. Тогда надо мной все насмехались из-за моего акцента. Тогда он был гораздо сильнее. Но я в ответ только усмехался и думал про себя: «Если бы я рисовал как ты, я бы молчал в тряпочку!»
Я всегда знал, что я гей, и я всегда осознавал, что я в меньшинстве. Большинство мужчин предпочитают трахаться с женщинами — собственно, они только об этом и думают. Но если перед вами меньшинство, постарайтесь быть толерантным. Не надо разоряться насчет курения — это тоже не слишком-то толерантно. Быть толерантным вообще означает терпеть то, что тебе совсем не нравится.
В Лос-Анджелесе никто тебя не спрашивает, где ты жил раньше и откуда приехал. Здесь кого только нет, и каждый откуда-то, да приехал. Меня это устраивает.
Я работяга и всегда был таким. Счастливее всего я чувствую себя за работой. Поэтому я работаю каждый день, и в выходные тоже. Я до сих пор могу простоять у холста за работой семь часов кряду — художники не выходят на пенсию.
Рассматривать людей бесконечно увлекательно. Я мог бы провести за этим занятием целую вечность.
В последние 55 лет денег у меня всегда хватало на то, чтобы заниматься тем, чем хочется, даже когда их было не слишком много. А больше меня ничего не волновало. Для чего еще нужны деньги?
Никто не знал, что я отказался от рыцарского звания, пока The Sunday Times не раззвонила об этом, что было ужасно для меня — ведь я никому ничего не сказал, просто тихо отказался, и все. Честно говоря, просто не хотел быть сэром Дэвидом. Но я принял от королевы орден «За заслуги», ведь им награждены только 24 человека, и я подумал, что и мне он не помешает.
Прошлое отретушировано и всегда выглядит лучше настоящего, погрязшего в суете. Но большая часть сегодняшнего искусства обязательно исчезнет. Останутся лишь сливки. Так оно и должно быть, иначе мы бы уже по уши погрязли в мусоре.
Кокаин был забавной штукой. Дело было в восьмидесятые, тогда на нем сидел весь Нью-Йорк. Но я особо не увлекался. Я никогда не любил вечеринки — всегда предпочитал им работу.
Многие говорят, что сегодня люди наряжаются куда меньше, чем раньше. Но на портретах, которые я сейчас пишу, разнообразия в одежде куда больше, чем тридцать лет назад. И гораздо больше костюмов с галстуками.
Цены на живопись сегодня просто безумны. Наверное, в нее вкладывают прибыль от торговли наркотиками. Эти деньги ведь не лежат в картонных коробках в Колумбии, их инвестируют.
Мы с Дэмьеном Херстом очень разные. Но миру нужны всякие художники. Я не собираюсь говорить гадости о других художниках.
Война — это дело высших классов. Зачем крестьянину воевать? Первая мировая началась в 1914 году, потому что европейские правительства состояли сплошь из аристократии. Сейчас со всеми этими айфонами у обычного человека куда больше власти над обстоятельствами. Случилась бы бойня Первой мировой, если бы у каждого был айфон? Сомневаюсь. Они бы там просто все писали друг другу: «Слушай, не езди на Сомму, не стоит».
Когда хорошо знаешь историю, политика — это только политика.
Я прекрасно понимаю причины новых нападок на гомосексуальность. Они просты: люди, у которых есть дети, хотят иметь внуков.
Люди с нормальным слухом не особенно сочувствуют глухим. Они не понимают, что, теряя слух, ты теряешь не только громкость, но и возможность отключить шумовой фон. На открытии выставки я не слышу, что говорит человек, обращаясь ко мне, — я слышу только сплошные шумы. Я перестал ходить на открытия где-то года с семидесятого.
Жизнь в Лос-Анджелесе очень келейная. Садишься в машину, едешь к кому-то, заходишь в дом — и не встречаешься ни с кем на улице, как в Лондоне или Нью-Йорке. Это просто великолепно.
Попробовал я как-то маску дополненной реальности. Не думаю, что эти штуковины войдут в моду. Они изолируют тебя от мира. В них хорошо смотреть порнуху, и все, потому что ты смотришь ее в одиночестве. Тут вам нужен звук, сиськи и жопы — и это должно звучать громко. Но как вы разделите с кем-то эти впечатления?
Если вы одержимы целью прожить как можно дольше, то этим вы отрицаете саму жизнь. Ведь цель жизни — жизнь. Помню, был старый анекдот — правда, сейчас он никому не покажется смешным: там человек приходит к врачу, и врач говорит ему: «Вам придется бросить пить и курить, отказаться от вкусной еды и секса». «И тогда я проживу долго?» — спрашивает тот. «Нет, — отвечает врач, — но жизнь покажется вам вечностью».
Обязательно посмотрите «Борджиа» с Джереми Айронсом! Все эти интриги и предательства! Хотя, конечно, в те времена вокруг было куда больше людей с проваленными носами и щербатой кожей.
Я всегда был только художником, озабоченным тем, как воплотить объемный мир на плоскости. И вопросы мне всегда задавали только об этом, правда-правда.