Сергей Соловьев и Андрей Геласимов о фильме «КЕ-ДЫ»
АНДРЕЙ ГЕЛАСИМОВ: Я, кажется, вам еще не рассказывал, но о ваших планах снимать фильм по моему рассказу я узнал случайно — друзья услышали в вашем интервью по радио и сообщили мне об этом в фейсбуке (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации). Сказали, что-то про кеды — название Paradise Found ни вы, ни они не смогли проартикулировать. Первой мыслью моей было — почему у меня еще не купили права на экранизацию? А потом уже вы позвонили и сказали: «Здравствуйте, это Сергей Соловьев, я снял фильм по вашему рассказу».
СЕРГЕЙ СОЛОВЬЕВ: Бесцельность моего романа с вами – самое в нем ценное. Я прочел ваш рассказ и стал рассказывать о нем своим студентам во ВГИКе: парень захотел купить себе кеды, чтобы из армии хоть они его ждали. Студенты качали головой, никто не зацепился. Может, я рассказчик такой. В пересказе фильмов и историй, кстати, главный талант Никиты Михалкова. Когда он снимался у меня в «Станционном смотрителе», мы сильно дружили. Выпивали, и Никита рассказывал западные фильмы, которые мы не видели, рассказывал гениально. «Санденс Кид и Бутч Кэссиди» раз пять пересказал. Играл за песок, за ветер.
АГ: Так у него финал фильма «Свой среди чужих», когда герои спускаются по косогорью и музыка играет, это же из «Санденс Кид и Бутч Кэссиди».
СС: Про это композитор Исаак Шварц всегда говорил мне: «Сынок, никогда не бойся где-нибудь что-нибудь ***. На самом деле это вовсе не уголовный акт, а всего лишь недостаточно преодоленное восхищение». Гениальная формула.
АГ: В «КЕ-ДЫ» у вас прямая киноцитата с Татьяной Самойловой из «Летят журнавли» проходит через весь фильм, а некоторые сцены напрямую рифмуются с калатозовскими. Как к вам пришла эта идея?
СС: С фильмом «Летят журавли» связано одно из самых сильных ощущений в жизни. Вообще эта картина биологически повлияла на целое поколение кинематографистов. Андрон Кончаловский учился в консерватории, но увидел «Летят журавли», ту же самую Самойлову, бросил все и стал заниматься кино. Глеб Панфилов заведовал отделом пропаганды и агитации Свердловского горкома: если бы он случайно не посмотрел фильм «Летят журавли», мы бы сейчас строили Панфиловский центр, а не ельцинский. Со мной была такая же история: я прогуливал школу в Питере и пошел в кинотеатр «Смена». Купил за 5 копеек билет, сел в зал, посмотрел новости дня – как обычно, увеличились надои. И все шло нормально, я сижу в тепле и смотрю какие-то вещи, не раздражающие психику. А дальше началась чертовня. Абсолютнейшая чертовня, я помню это ощущение, как чертовни: что они куда-то мне залезли – или врачи, или наркологи – и что-то там растрепали. Когда выходил из кинотеатра, меня шатало.
АГ: В фильме «КЕ-ДЫ» тоже есть этот наркотический пласт. Мне было поразительно увидеть, как точно вы прочитали текст моего рассказа. Я ведь назвал его Paradise found – это была полемика с Мильтоном и его поэмой «Потерянный рай». Мне важно было сказать, что хотя по форме этот рассказ – общение в интернете – на самом деле ничего не меняется, все те же мальчики и девочки.
СС: В сущности с 1960-х годов ничего не изменилось. Я с радостью сказал бы: «Произошли тектонические изменения в обществе, в нашем сознании, в этой жизни, в этих глазах, которые по-новому смотрят на мир» – а ни хрена. Есть такой очень грустный танец, исполняемый из года в год, из десятилетия в десятилетие, здесь, на этом географическом пространстве, которое мы называем Россией. Никто никуда не плывет, течений никаких нет, все значительно больше напоминает классический русский пейзаж. Трава, ветер, столбы за окном поезда. Я помню, как прочитал рассказ Платонова «Корова» в поезде по дороге к бабушке. Мне было 14 лет, и меня так поразило, что бывают такие истории в жизни, что я пошел в тамбур, и там, зацепившись за проволочную сетку, часа два стоял и смотрел на пейзаж. Ну да, появился интернет, но история всегда будет одна и та же: всегда надо рай потерять, а потом его обрести.
АГ: Не нагуглишь себе раю, да.
СС: Вообще для меня самое новое слово в литературе – это альманах «Тарусские страницы» под редакцией Паустовского, вышедший в 1961 году. Там были впервые изданы потрясающие стихи Давида Самойлова и Николая Заболоцкого, поразительный рассказ Казакова «Ни стуку, ни грюку».
АГ: Что значит «ни грюку»? Грюк – это что?
СС: Это в том смысле, что тихо – «убивать нужно тихо, чтобы ни стуку, ни грюку». До сих пор всем пересказываю. Если есть будущее у кино, то это гениальный сценарий. Там же была напечатана повесть Окуджавы «Будь здоров, школяр». Этот альманах на хреновой газетной бумаге вызывал у меня трепет. И вот после Paradise Found и других вещей, которые вы пишете, у меня остается то же послевкусие. Вся сила русской литературы для меня не в самой литературе, а в послевкусии.
АГ: Правильно, большинство не помнит содержание «Войны и мира», но помнит свои ощущения – что-то светлое, большое, прекрасное. Помнят ощущение счастья.
СС: У тебя возникает чувство избранности, что ты родился здесь, где все это происходило. Человек, прочитавший «Войну и мир», отличается чувством элитности, и это не вшивый патриотизм. Как, помните, мы все в детстве пели:
«Один американец
Засунул в жопу палец
И думает, что он
Заводит патефон».
АГ: А у нас в Сибири другая версия была:
«Один американец
Засунул в жопу палец
И вытащил оттуда
Говна четыре пуда»
СС: Вот тут вы ошибаетесь. Это не разные варианты, это разные куплеты одной песни.
АГ: Кстати, про музыку. А как Баста вошел в картину?
СС: Когда я снимал сцену с Бастой, мы с вами еще не были знакомы – я бы вам обязательно позвонил, спросил разрешения дописать сцену.
АГ: Это гениальная сцена, все получилось.
СС: А с Бастой вышло совершенно случайно. У меня своя история с этими суперзвездами. Когда я был еще школьником и мне только-только сломали сознание фильмом «Летят журавли», я пришел домой, включил телевизор Т-2 и смотрю: сидит лысоватый мужик в буклевом сером пиджаке и байковых ботинках. Мужик спел песню «Солдат бумажный», а я подумал: охрененный парень. Я только собирался поступать в институт, а наглость, необходимая для этой профессии, у меня уже была. И я закричал через весь коридор маме: «Принеси мне кусок бумажки, хочу записать имя этого мужика». Она спрашивает: «Зачем тебе?» Я ответил, что это очень способный парень, нужно как-то его подтолкнуть и вывести в люди, он тут погибнет в этом синем ящике. С Бастой сейчас история такая же. Когда нас познакомили, я подумал: нужно, чтобы он не пропал, а то его затолкают. До этого я не любил и не слушал рэп.
АГ: Вы не слушали русский рэп или рэп вообще? Я до Басты русского рэпа почти не знал, но любил и продолжаю любить все, что успел сделать удивительный и невозможно талантливый Тупак Шакур, а после него Эминем. Однако знакомство с треками Ноггано чрезвычайно порадовало здоровым юмором и отношением к нашей русской жизни. Потом я оказался на концерте Басты в городе Вильнюсе, и вот там со мной произошли все те вещи, которые необходимы, чтобы навсегда полюбить музыканта. Он мощный, талантливый, да еще и с верой в человека. Ну чего еще можно желать простому писателю?
СС: Я на английском рэп тем более не слушал, потому что не знаю ни одного языка, кроме русского и русского мата. Но когда я Басту услышал, мне стало интересно, что вообще в этой эстетике можно сделать. Я позвонил ему и сказал: «Если найдется часа два-три, прилетайте в Севастополь, когда будем снимать военкомат, я вас долго мучить не буду». Он прилетел, мы сняли, и я вдруг почувствовал, что у него потрясающее дарование драматического актера. Линия жизни у меня такая получилась – Окуджава, Володя Высоцкий, Боря Гребенщиков, Витя Цой, а теперь Баста.
АГ: А помните, как мы с вами встретились на концерте у Басты в Кремлевском дворце? Вернее, перед концертом. Выпили за знакомство.
СС: Меня Вася тогда поразил тем, как легко он держит внимание нескольких тысяч человек, и это один человек, без симфонического оркестра. Это напомнило мне, как мы с Витей Цоем снимали последнюю сцену «Ассы» в Парке Горького. Все решает талант.