Правила жизни Шайи Лабафа

Я не красавец. Зато я снимаюсь в кино.

Когда я получил свой первый большой чек, я все еще ездил на старом «вольво» 1986 года. Я отдал за нее пятьсот долларов или около того, но заработав первые деньги, я вбухал в эту тачку, наверное, тысяч десять — на стереосистему, телевизор и другие штуки. Думаю, это была самый сумасшедший «вольво» в мире, но я просто не знал, что делать с деньгами.

Деньги для меня никогда ничего не значили. Я вырос в мусорной куче. Я просто канализационная крыса, которая смогла выбраться наружу.

Мое семейное древо — это пять поколений актеров, которые ничего не смогли добиться.

Я вырос в семье хиппи. Мой отец был скитальцем, пытающимся вернуться к нормальной жизни после Вьетнама, а моя мать — до того как встретила отца — держала магазинчик со всякой эзотерикой в Бруклине. Мать была совершенно чокнутой в то время. Мебель там не стояла на полу, а свисала с потолка, а Боб Дилан любил заходить туда, чтобы выкурить косячок.

Господь благословил меня тем, что подарил мне дерьмовое детство.

Долгое время я почти ничего не знал об отце. Он торчал на наркотиках, пропадал в госпитале для ветеранов Вьетнама, пробовал продавать наркотики и снова торчал на них.

Наркотики пугали меня с детства. Когда ты видишь, как твой отец загибается от героиновой зависимости, ты вряд ли когда-нибудь захочешь пробовать наркотики сам.

Отец любил смотреть вместе со мной ковбойские фильмы. Каждый раз, когда кто-то на экране говорил что-то пронзительное или красноречивое, отец нажимал паузу, перематывал назад и пересматривал этот момент еще раз. «Ты слышал?» — спрашивал он. «Да», — говорил я, и мы смотрели кино дальше. Таким было мое детство.

Единственная ценная вещь, которую дал мне отец, — это боль.

Сегодня дорог к совершеннолетию немного — ты можешь совершить преступление, сделать женщину беременной или отправиться на войну. Считается, что подобные вещи делают из ребенка мужчину. Я вырос на этой идее, но, кажется, так получилось просто потому, что в Америке нет никакого обряда посвящения мальчика в мужчины, кроме получения прав. Но если человек возвращается с войны, все говорят: «Теперь ты уже не мальчик». Отец рассказывал мне, что, когда он вернулся из Вьетнама, вся семья сказала: «Ну, Джефф, ты мужик».

Будучи у родителей единственным ребенком, я всегда мечтал о такой семье, как в «Один дома».

Помню, когда мне было три и мать купала меня в ванной, она вдруг сказала: «Придет день, и ты обязательно встретишь Стивена Спилберга». А потом это произошло. Помню, как Спилберг сказал мне: «Не ковыряй в носу. Том Круз никогда не ковыряет в носу на людях». А я подумал: «Не хочу быть Томом Крузом».

Не думаю, что профессор из Йеля может научить меня большему, чем Стивен Спилберг.

Я надеюсь, что никогда не пойду путем Роберта Де Ниро — путем, на котором все понятно и царит комфорт. Мне кажется, так выглядит смерть актера. Посмотрите на Дастина Хоффмана. Он все еще пытается, борется и рвется. Комфорт для него — это конец.

Мне кажутся прекрасными те, кто постоянно изобретают себя заново, проживают не одну жизнь, а несколько. Вечно играют, как сраный Питер Пэн.

Хороший актер — это, прежде всего, тайна и миф. Я мало что знаю о Дэниеле Дэй-Льюисе и почти ничего не знаю о Хоакине Фениксе. Но они породили о себе много мифов, и это делает их великими.

Талант для актера — это как удача для картежника. Не то чтобы его не существует совсем, но мне кажется, это, скорее, пустое слово, которое удобно клеить, как ярлык. Я никогда не верил в талант, потому что это такая же призрачная вещь, как удача.

Я думаю, если спросить у 18-летнего, чего ему больше хочется: сняться в «Трансформерах» или сняться у Фон Триера, он почти наверняка выберет «Трансформеров». Но если вы зададите такой же вопрос 26-летнему, он наверняка скажет Фон Триер.

Не замечали, что большинство критиков почти никогда не согласны со зрителями? Мне кажется, это многое говорит о критиках.

Ненавижу эти интервью с Джонни Деппом, где он говорит о том, что не смотрит свои собственные фильмы. Более лживую скромность найти сложно.

У каждого в жизни должна быть хотя бы одна неловкая история. Я бы не хотел быть человеком, у которого такой истории нет.

Во французском языке «лабаф» — это говядина. Но моя фамилия записана с ошибкой: LaBeouf вместо LaBoeuf. В 1950-х моя бабушка была битницей и лесбиянкой. Она ненавидела свою семью и поэтому решила изменить написание фамилии. Так моя мать и я получили свои неправильные фамилии. Теперь я приезжаю во Францию, а люди говорят: «Что? У вас же ошибка в фамилии». Кстати, «шайа» во французском — это такое плохое слово на букву «Д», так что буквальный перевод моего имени — дерьмовая говядина. Очень по-звездному, да?

За всю мою жизнь меня выставили всего лишь из четырех отелей.

Никогда не мог найти минутку, чтобы разобраться со своим свободным временем.

Я не получаю удовольствие от съемок в кино. Спросите белку-летягу, получает ли она удовольствие от полета.

Мне бывает страшно в те минуты, когда я начинаю думать, что живу бессмысленной жизнью.

Мое поколение гораздо более покорно, чем все предыдущие. Для поколения моих родителей мятеж был частью поп-культуры, но, увы, это больше не так. Достаточно посмотреть, какой была их музыка и какой стала наша.

Я понимаю, почему в этой стране постоянно растет число разводов. У каждого сейчас по полсотни друзей-призраков в «твиттере». Потом, когда в жизни такого человека появляется любовь, она не всегда может заменить собой те пятьдесят. Поэтому мне кажется, что лучше купить себе гребаный шлем и присоединиться к «Ангелам ада» (один из крупнейших мотоклубов США. — Правила жизни), чем искать друзей в «твиттере».

Каждый раз, когда ты совершаешь ошибку, начинается приключение.

Смысл жизни, как мне кажется, — это найти свою цель и помочь сделать это другим.

Самый лучший совет мне дал Том Харди. «Ты ничего не потеряешь, — сказал он, — если чему-то научишься».

Трахнул бы я сам себя? Безусловно.