Вспоминая о последних днях жизни Бориса Пастернака, старший сын поэта, Евгений, рассказывает, как отец мечтал уберечь их с младшим сыном Ленечкой «от участия в его жизни как от несвободы и тяжести, приносящих только огорчения». «По его представлению, занимаясь его делами, — поясняет Евгений Борисович, — мы обречем себя на вторичность, чего он сам всю жизнь всеми силами старался избегать. Начало этого лежит в подкупающей легкости вторичного, а в перспективе получается отказ от необходимых для подлинной и первичной работы усилий труда».

Завершает свой рассказ Пастернак-младший не без горечи: «Ленечка, следуя папиному желанию, сумел избежать этого, а я волею судьбы встал на этот путь, пожиная на нем и радость душевной близости с отцом, и оскорбления, с этим сопряженные».

Елена Цезаревна Чуковская очень рано и очень хорошо поняла, какими опасностями чревато для ее личности постоянное пребывание в тени великого деда. В юности она сделала решительный «Ленечкин» выбор и поступила на химический факультет МГУ. «Выбрала такую профессию, чтобы не иметь никакого отношения к литературе и долгие годы занималась этой профессией, — делилась воспоминаниями Чуковская в одном из телеинтервью. — Я проработала 34 года в Институте элементоорганических соединений совершенно не в качестве внучки. У меня была специальность, были статьи по работе, ну и были соответствующие занятия. Мне это было очень интересно, у меня была в конце уже большая группа, мне было интересно заниматься наукой».

«Но постепенно, — продолжает Чуковская, — где-то к 1960-ым годам стало складываться такое положение, которое втягивало меня в литературные помощники. Во-первых, Корней Иванович привлекал меня к подготовке "Чукоккалы"; во-вторых, моя мать, Лидия Корнеевна, теряла зрение, и приходилось много помогать ей технически; в-третьих, в 1965 году я познакомилась с Солженицыным и тоже оказывала ему какую-то техническую помощь. Так, постепенно я втянулась во вспомогательные литературные занятия».

Не правда ли — удивительно? И Евгений Пастернак, и Елена Чуковская из прекрасной и в высшей степени органичной для них скромности представляют дело так, как будто выбор — вставать или не вставать на свой трудный путь — перед ними просто не стоял. «Волею судьбы...» «Стало складываться такое положение...» Между тем оба они были в то время молодыми энергичными людьми со своими собственными интересами, с возможностью своей собственной судьбы, никак, или почти никак не связанной с нуждами и желаниями родственников и друзей. Какое огромное количество юношей и девушек сегодня и всегда бережно и любовно прислушивается к каждой вибрации своего прихотливого сознания и подсознания, к каждому извиву своей богатейшей гаммы желаний! И Пастернак, и Чуковская не безличной судьбой были автоматически поставлены на свой путь, а сделали ответственный нравственный выбор и по своей собственной воле превратились (на всю, между прочим, жизнь!) в «технических помощников», составителей и редакторов, без труда которых мы никогда бы не прочли как следует изданного Пастернака, как следует изданного Корнея Чуковского, как следует подготовленную Лидию Чуковскую, да и «Архипелаг ГУЛАГ» был бы совсем другой книгой без самоотверженного, «технического» труда Елены Цезаревны.

Вот далеко не исчерпывающий перечень результатов ее работы: подготовка и издание произведений К.И. Чуковского, в том числе его интереснейших дневников и писем, а также полного варианта знаменитой «Чукоккалы»; публикация воспоминаний, писем и статей Лидии Корнеевны Чуковской (в первую очередь, ее «Прочерка» и «Дома Поэта»); бережное сохранение дома-музея Корнея Чуковского в Переделкине, где Елена Цезаревна и секретарь писателя Клара Лозовская стали первыми экскурсоводами. Кроме того, Чуковская первой в перестроечную пору потребовала вернуть Александру Солженицыну гражданство СССР — свидетельство об этом сохранилось в газете «Книжное обозрение» от 5 августа 1988 года, — а затем долго оказывала писателю всестороннюю помощь в его работе.

Она в течение всей своей долгой жизни общалась с большими и сильными людьми — близко наблюдала Ахматову и Пастернака, дружила с Солженицыным, а уж о Лидии Корнеевне Чуковской и говорить не приходится. И, конечно, она видела, не могла не видеть, что все эти великие творцы в бытовом общении не слишком-то интересовались окружающими их обывателями, которые им часто мешали, досаждали, не давали сосредоточиться на главном — на творчестве.

Сама — большой человек — живое воплощение духа великой семьи Чуковских — Елена Цезаревна вполне, как представляется, сознательно выбрала, выработала для себя совершенно иную манеру поведения с людьми. Если не бояться высоких слов, эту манеру можно было бы назвать воплощенной человечностью. «Я пришла, ужасно стесняясь, голодная и замерзшая, она сразу поняла, что я с работы, не жрамши, повела кормить и разговоры разговаривать. Помню, что кормила очень вкусной брокколи с мясом. Она здорово готовила. Ей интересно было — кто я, чем живу, где работаю, чем занимаюсь, хотя то, чем я на тот момент занималась (менеджер в благотворительном фонде), было довольно далеко от литературы, но ей было интересно! Она спрашивала, пыталась вникнуть в предметы, которые очень далеки от литературоведения»; «Елена Цезаревна вела стол и держала себя по-царски: достойно и любезно. Заговаривать с ней я стеснялась, только отвечала на вежливые вопросы, если она их задавала. Но я все равно была удивлена и польщена, когда поняла, что она меня узнает в лицо и знает по имени»; «Несмотря на мои протесты, она закутала меня в теплую шаль, задарила книгами для меня и для детей, напоила чаем». Подобные воспоминания можно и хочется цитировать почти до бесконечности.

При этом Елена Цезаревна отнюдь не была божьим одуванчиком, беззлобной старушкой, не имеющей ни о чем своего мнения и радостно соглашающейся со всеми окружающими. Твердости в ней было не меньше, чем в ее великой матери. «Вы не знаете, что такое Люша, — с гордостью и со знанием дела писала Лидия Чуковская Давиду Самойлову. — Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет! И это еще не характеристика».

Почти весь прошедший год мы прожили без Елены Цезаревны Чуковской. И это сразу же резко понизило планку нашей нравственной жизни.