Правила жизни сэра Пола Маккартни

Я все еще здесь по двум причинам: мне это нравится, и это моя работа. Но есть и третья причина — зрители. Спев что-то, ты чувствуешь невероятную любовь, почти поклонение. Кому это не понравится?

Уйти на пенсию? Сидеть дома и смотреть телевизор? Да, люди так поступают. Возятся в саду, играют в гольф. Но нет, спасибо. Мой менеджер, которого у меня, к счастью, уже нет, когда-то посоветовал мне уйти на покой в пятьдесят. Он сказал, что с возрастом я стану выглядеть неважно, и тогда я даже подумал: «Боже, а ведь он может оказаться прав». Но я все еще наслаждаюсь возможностью создавать, и я все еще наслаждаюсь возможностью выступать. А вокруг полно тех, кто решил уйти на покой и тут же исчез из виду.

Периодически я разговариваю сам с собой. Послушай, говорю я, посмотри на эту небольшую гору достижений. Их же у тебя до черта. Неужели тебе мало? И отвечаю: а вдруг я смогу сделать так, что мои достижения будут выглядеть чуть лучше?

Зрителям нужна Yesterday, и если я поставлю себя на их место, то пойму, что мне тоже нужны хиты. Я не хочу смотреть, как Rolling Stones играют свой новый альбом, — мне нужны Satisfaction, Honky Tonk Women и Ruby Tuesday.

На концерте я не переживаю того, что переживают зрители. Иначе бы я не смог петь. Иначе бы я просто плакал. Но да, бывают моменты. Кажется, это было в Южной Америке. В зале я заметил высокого, прекрасного, как статуя, мужчину с бородой. Он держал руку на плече своей дочери. Я пел Let it be, а он смотрел на свою дочь, а она смотрела на него, и они переживали в этот момент одно и то же. Сложно петь, когда видишь такое.

Ты никогда не повторишь свой успех. Боба Дилана спросили, почему он не напишет очередного Tambourine Man. Он ответил: «Потому что я уже не тот человек, каким был в тот момент».

Песня Here today — это мой разговор с Джоном. Я пою: помнишь ту ночь, когда мы плакали, а сам думаю: да, это было в Ки-Уэсте. Мы не смогли добраться до Джэксонвилла из-за урагана, застряли в Ки-Уэсте, не спали всю ночь и здорово напились. И я помню это: «Послушай-ка, чувак, ты же чертовски крут». Так что я знаю, о чем пою. Я помню ту ночь. Я думаю о ней.

Я многое помню про детство. И про то, как, начав с Beatles, я пытался стать знаменитым, отправляя бесконечные письма. «Уважаемый сэр, мы полупрофессиональный рок-коллектив. Нам кажется, мы что-то собой представляем. Возможно, у нас есть будущее...»

Люди спрашивают меня, что я думаю насчет Beatles. А я просто горжусь тем, что было.

Когда Beatles распалась, мы оставались на равных. Джордж занимался своим делом, Джон — своим, я делал свои дела, а Ринго — свои. Все было как в лучшие времена. Потом Джона убили, и на волне чистого ужаса он стал мучеником — как Кеннеди. После этого люди стали говорить: он и был воплощением Beatles. И в этот момент я, Джордж и Ринго пожали плечами: «Послушайте, но ведь год назад мы все были равны».

Мы появились в правильное время. Спели какое-то количество хороших песен, причем не чьих-то, а наших собственных. На нас не работали ни поэты, ни композиторы. Может ли такое случиться сегодня? Хотелось бы верить, но мне кажется, этого не произойдет.

Я помню, что такое не быть знаменитым. Тебя пускают не во все клубы, и ты не можешь запросто подкатить к девушке. Нервы у тебя ни к черту, и денег тоже нет.

Известность — это как страшный сон: ты не можешь из него выбраться, но ты сам его и породил.

Вечно хотеть доказать что-то — это глупая штука.

А я люблю королеву. Когда мы взрослели, она была куколкой. Нам было типа 11, а ей 21. Она была красавицей, и у нее была замечательная фигура. Я не должен говорить так о Ее Величестве, но мы, будучи школьниками, говорили: смотри, как у нее сиськи торчат. Она была прекрасна. Посмотрите на старые фотографии. Нам нравились все ее прелести. Я никогда не говорил ей этого лично, но в интервью я говорю это довольно часто. Надеюсь, рано или поздно она это прочитает.

Я никогда не говорил себе: о, я сделал что-то талантливое.