Правила жизни Павла Пепперштейна

Мне понравилось мое детство, пришлось как-то мне по вкусу. Мне было лет семь, мы жили на даче. Там располагались заросли крапивы, а потом малинник. Я инсценировал битвы с крапивой. У меня была палка в форме такой костяной трубки. Я врубался с этой трубкой-палкой в заросли крапивы, воображая, что происходит битва. Конечно, я оказывался в этой битве победителем и в качестве награды погружался в малинник и объедался малиной. В центре малинника находился пенек. И вот как-то раз в этом состоянии предельной эйфории, объевшись малиной, я взгромоздился на этот пенек. Ко мне пришло осознание, что это, собственно, и есть пик моей жизни, максимальный апогей счастья и блаженств. Я, конечно, возрадовался.

Мне даже не нужно стирать книгу из памяти, чтобы перечитать.. Я и так достаточно забывчив, в общем-то. Во всяком случае, перечитывая книгу, я каждый раз читаю ее как будто заново.

Я часто восхищаюсь. Я люблю восхищаться. Один мой приятель с острова Кюрасао как-то раз сказал мне (речь шла о картине неизвестного художника): «Если бы ты правильно понимал эту картину, она бы тебе не нравилась». Но я предпочёл понять эту картину неправильно, лишь бы она мне понравилась.

Не хотелось бы погружаться в печаль на тему того, что раньше все делалось лучше. К счастью, и в наше время делаются интересные и мощные вещи.

Меня всегда тошнило от историй, когда чью-то жизнь приносят в жертву искусству. По-моему, это отвратительно.

Я долго был влюблён в Венецию. Каждый раз, когда я туда приезжал (а приезжал я туда множество раз) обливался слезами в тот момент, когда выходил из вокзала Санта-Лючия, садился на гондолу или просто на обычный кораблик и плыл по каналам. Встреча с Венецией меня настолько потрясала, что я обливался слезами, но это были слезы радости, восхищения. Из чего вы можете заключить, что я довольно экзальтированный тип.

Я люблю черно-белые фильмы и черно-белую фотографию.Можно раскрасить мысленно, и это гораздо увлекательнее, чем когда тебе дается готовый цвет.

Иллюстрации к «Алисе в Стране чудес» изначально были по большей части черно-белыми,и для меня важно, что они запечатлелись в своей черно-белой версии. В этом присутствует математичность, которую я пытался передать в знак восхищения автором, Льюисом Кэрроллом, ведь он был профессором математики и исследователем логических парадоксов.

Если работа, которую я сделал, мне не нравится, я ее немедленно уничтожаю.

То, что называется хорошим вкусом, во многом является частью властного дискурса. Речь не о политической власти, а о власти моды, о власти авторитетов, которых мы далеко не всегда уважаем в глубине наших душ. Тем не менее, мы, так или иначе, следуем дискурсу хорошего вкуса, хотя порою у хорошего вкуса омерзительный вкус.

Не имеет смысла противопоставлять себя обществу, если у тебя нет внутренней (психологической) подушки, на которой ты можешь скакать и резвиться в виде никому не нужного, но теоретически занятного завитка.

Моя любимая фраза: каждый денди находится в контртренде. Впрочем, в наше время ротация происходит быстро. Контртренд превращается в тренд и наоборот, поэтому в какой-то момент возникает мечта о нирване.

Я думаю, что безвкусицы не существует.

Китч — это гигантский резервуар вдохновения и восторга для любого модника и мечтателя.

Кризис идей — это обилие неправильных идей.

Недооцененных художников, мне кажется... Хотел сказать — миллиарды. Потом подумал — миллионы. Потом подумал — наверное, все-таки, сотни тысяч. Остановимся на этой цифре.

Если за некое произведение искусства заплачена энная сумма, я никогда не сомневаюсь в том, что это произведение достойно этой суммы.

Бытует мнение, что художник должен быть бедным. Это какая-то глупость чудовищная, как любил говорить Иосиф Кобзон. Была когда-то передача «О нет, только не это!», я ее обожаю и до сих пор пересматриваю. Там есть фрагмент, когда Иосиф Кобзон говорит: «Глупость какая-то, я с этим категорически не согласен!»

Больше всего в жизни на меня повлияли конечно, родители. Зависит от того, как сложилась жизнь, но в целом, родители — это самые влиятельные люди в жизни, наверное, каждого человека. Нет, не каждого, но большинства людей. Я принадлежу к большинству.

Взросление — дело болезненное. В детстве ты думаешь, что ты с Богом находишься в особых доверительных отношениях, что у вас существует интимный договор. Впоследствии отношения с Богом несколько усложняются.

В жизни я очень много очаровывался, много разочаровывался. Иногда разочаровывался и очаровывался одновременно.

Я прощаю абсолютно все всем. В том числе стараюсь и себе тоже всё простить.

Человек — химическое существо. Мир сожалений химичен по своей природе.

Мы живем в такой культуре — и я, кстати, рад этому, — в которой молодость — важнейший элемент.

Мне нравятся добрые люди.

Наш жизненный путь — людей в целом — достаточно непрост, и то, что в нас есть способность друг другу помогать, отзываться на переживания друг друга, мне кажется, это прекрасно.

Я люблю старые дома и очень горюю, когда их бездумно разрушают.

Мне давали много хороших советов. Я родился в СОВЕТской стране, это был мир тотального совета. Чем-то он был ужасен, чем-то — прекрасен, но в любом случае, я этим миром сформирован, и ни капельки этого не стыжусь.

Я то счастливый, то несчастный. Хотелось бы быть просто счастливым.