Правила жизни Ай Вэйвэя

Все на свете искусство и все на свете политика.

Я с детства знал, что рано или поздно меня начнут интервьюировать.

В Китае есть подразделение — кажется, оно называется «Управление 608», — сотрудники которого следят за людьми самых разных категорий. Я для них важная цель. Они не просто прослушивают мой телефон, проверяют почту и устанавливают камеры везде, где я регулярно появляюсь, — они следуют за мной, даже если я гуляю с сыном в парке.

Я постоянно фотографирую. В мире происходит великое множество вещей, которые стоят того, чтобы взглянуть на них дважды.

Однажды я повел себя агрессивно — выхватил камеру у одного из тех, кто шел за мной по пятам. Я вытащил из нее карту памяти и сфотографировал этого человека на свой фотоаппарат. Потом я спросил, работает ли он в полиции. «Нет», — сказал он. «Тогда почему вы идете за мной и постоянно фотографируете?» — «Я этого не делал». Мне было интересно узнать, что он снял, но я был шокирован увиденным. Например, он со всех сторон сфотографировал ресторан, где я обедал вчера: залы, кассовый аппарат, коридор, вход и столики. Потом пошли фотографии моего водителя: вначале как он сидит в парке на скамейке, потом портрет спереди, портрет сзади, его ботинки, а потом снова я — во время прогулки. Когда я вернул ему камеру, он попросил меня не публиковать в интернете его фото. Мы расстались. А уже дома, просматривая свои старые фотографии, я заметил на одной из них этого же человека. Да, мне немало лет, но я помню всех своих провожатых.

У меня есть одна проблема — начисто отсутствует чувство опасности.

Несколько раз мне открыто говорили: «Вэйвэй, мы обращаемся с тобой так вовсе не потому, что ты плохой человек. Просто ты оказываешь на людей слишком большое влияние». А я говорил им: «А вы подумайте о том, кто сделал меня таким влиятельным. Вчитайтесь в историю любого героя: герой не станет героем, пока не появится монстр».

К сожалению, сила беззакония почти так же могущественна, как сила закона.

Меня арестовали в аэропорту (в 2011 году Вэйвэй был помещен под стражу на три месяца. — Правила жизни). Накинули на голову черный мешок и увезли в секретную тюрьму. Когда мешок сняли, я первым делом спросил про адвоката — как это делают в американских фильмах. Но мне сказали «нет». — «Могу я позвонить семье?» — «Нет». — «Сколько вы меня здесь продержите?» — «Полгода или год». После этого я перестал задавать вопросы. Когда они освобождали меня, я сказал: «Вы не сообщили, за что арестовали меня, а теперь не говорите, почему отпускаете». — «Вэйвэй, — сказали мне, — мы можем арестовать тебя снова, и нам совершенно необязательно будет тебя отпускать. Просто помни это».

Власть умна, но ее действия непредсказуемы.

В Китае все устроено так, что если никто не говорит «нет», это можно воспринимать как «да». Но нет никакой гарантии, что это «да» кто-то одобрил.

Моя страна напоминает мне бегуна, который показывает рекордную скорость, но у которого застарелые проблемы с сердцем.

Если государство не может признать своего прошлого, у него нет будущего.

Интернет подвергается в Китае жестокой цензуре, но он все еще полон идеями и критикой. Поэтому я говорю: интернет — это лучшее, что случалось с Китаем за всю его историю.

Поиск свободы — это основа человеческой природы.

Я не боюсь ограничений. Чем меньше пространства у тебя есть, тем больше у тебя свободы. Хорошая хозяйка в своем маленьком садике вырастит более вкусные фрукты, чем подадут в любом ресторане. Поэтому не так важно, как много свободы у тебя есть. Важно, сколько ты можешь из этого извлечь.

Я понимаю, почему мое государство опасается твиттера. В китайском языке 140 знаков хватит и для того, чтобы соблазнить девушку, и для того, чтобы написать Конституцию.

Если государство представить как компьютер, там будет одна кнопка — «удалить».

Технологии — это освобождение. Информационная эра — лучшее, что случилось с человечеством за время его эволюции. Теперь у каждого есть равные возможности вооружить себя информацией и знанием, но не все спешат этим воспользоваться.

Тоталитарное общество способно создать все, что угодно — кроме страсти и воображения.

Это так грустно — двадцати- или двадцатипятилетние люди, которых никогда не учили принимать решения. И это замкнутый круг: у людей, которые не умеют принимать решения, отсутствует чувство ответственности. А если у человека нет чувства ответственности, всю вину за происходящее в стране он сваливает на систему.

Я хочу работать с теми, кто уважает жизнь и отказывается забывать.

Из всех уличных видов спорта самый лучший — это швыряние камней в зазнавшуюся власть.

Мир, в котором мы живем, принадлежит нам. Но это не значит, что мы должны принимать его таким, какой он есть.

Мне кажется порочной идея Олимпиады. Измерять национальный престиж золотыми медалями — это как измерять мужскую потенцию количеством выпитой виагры.

Я люблю город и люблю свет. Я вырос на полувоенной базе, где не было ни электричества, ни свечей. Мы жгли масляные лампы, и за ночь твой нос становился черным, потому что во сне ты вдыхал всю эту копоть.

Когда мать провожала меня в США (Вэйвэй прожил в Нью-Йорке с 1981 по 1993 год. — Правила жизни), она сильно переживала: я не знал ни слова по-английски, и у меня не было денег. «Через десять лет вы увидите нового Пикассо», — сказал я. Но она не поверила.

Во времена моего отца (поэт Ай Цин. — Правила жизни) в Китае не было художников. Их называли «работниками искусства». Даже во время моего недавнего заключения меня спрашивали: «Назовите вашу профессию». Я говорил «художник», а они смеялись. «Нет, ты не можешь называться художником», — говорили они. — «И как же мне себя называть?» — «Работник искусства».

Я работаю с визуальными образами и поэтому всегда уважал писателей — ведь они могут четко выражать свои мысли. Уорхол оказал на меня такое влияние только потому, что он хорошо писал. Если бы я не читал его, я никогда бы не понял его замысла.

У Уорхола было доброе сердце. Помните, как он сказал? «Настоящий художник производит вещи, которые не нужны людям. Но он чувствует, что дать их людям — это его призвание».

Очень немногие понимают, почему произведения искусства продаются так дорого. Я, например, не понимаю.

Я не уверен, что силен в искусстве, но я нашел в нем спасение. Теперь самовыражение — это мой наркотик.

Настоящее искусство рождается в повседневности.

Меня все еще способно тронуть кино.