«Внутри семьи Толстых культа Льва Толстого нет»: Владимир Толстой — о династии и традициях
Трифон Бебутов: Мы делаем номер о династиях и говорим с разными семьями. Ваша, конечно, одна из наиболее монументальных, классических, встроенных в российскую культуру. Что значит быть Толстым? Как это ощущение трансформируется от детства до настоящего момента?
Владимир Толстой: В детстве ты не понимаешь, что это значит. Твоя семья – это просто мама, папа, бабушки, дедушки, такой круг. Ты с ними растешь. Потом начинаешь оценивать их качества. Потом узнаешь истории их жизни. И постепенно погружаешься в историю фамилии. В нашем случае это, конечно, увлекательное погружение. Потому что, когда ты понимаешь, что можешь, условно, 30 поколений вглубь проследить... Нам еще повезло, что род Толстых многие исследовали. Прежде всего благодаря Льву Николаевичу. Но не только ему. Все-таки история дворянских семей описывалась, прослеживались все исторические корни. В школе ты начинаешь понимать, кем был Лев Толстой. И в семье это чувствуешь.
Трифон: Мне кажется, в школу вы приходите уже с определенным пониманием.
Владимир: Не знаю. Может, есть какая-то стеснительность, что ли. Внутри семьи Толстых культа Льва Толстого нет. То же самое и с моими детьми. Моей внучке исполнилось пять лет. Это уже осознанный возраст, мы о многом можем с ней поговорить. Но ей никто не внушает: ты прапрапраправнучка Льва Николаевича Толстого, великого русского писателя, который написал «Войну и мир» и «Анну Каренину». Ничего такого нет.
Я помню, как было у меня. В доме много книг Толстого и о Толстом, потому что их собирают взрослые. Огромная библиотека, связанная со Львом Николаевичем. Толстой — удивительный писатель, он писал для любого возраста. Какую первую книгу проще всего дать ребенку в семье Толстых? Конечно, толстовские сказки для детей. Правда, они довольно суровые. Это производит впечатление. Ты понимаешь, что это серьезно.
Трифон: Разговор о династиях невозможен без понимания истории. После революции многие династии покинули Россию. Я делал документальный фильм к столетию революции, общался с потомками белой эмиграции, которые вернулись сейчас, уже спустя поколение.
Владимир: И мои вернулись.
Трифон: Да, ваши вернулись раньше. И в конечном счете это сыграло роль в сохранении династии внутри страны. Сейчас происходят события в каком-то смысле зеркальные. Про какой-то большой смысл этого возвращения вы можете рассказать?
Владимир: Прежде чем говорить о возвращении, нужно сказать об отъезде. Семья Толстых большая. У Льва Николаевича и Софьи Андреевны было 13 детей, из которых восемь стали взрослыми. У пятерых было многочисленное потомство, которое дожило до наших дней. У каждого своя история. Не было такого, что вся большая семья Толстых одновременно покинула Россию из-за каких-то политических событий. Это не так.
Мой прадед, Илья Львович, уехал в 1916-м по личным причинам – увлекся, влюбился. Другой сын задолго до этого женился на дочери шведского врача. И поэтому они тоже оказались за границей. Младшая дочь, Александра Львовна, уезжала уже в 1929-м, сильно позже всех событий. Татьяна Львовна, старшая дочь, уехала в 1924-м, тоже достаточно долго прожив при Советах. А уехала потому, что ее дочь влюбилась в женатого человека, и она увозила ее от всех этих перипетий личной жизни. Про каждого можно рассказать. По большей части причины были совсем не политического характера. Многие никуда не уезжали. Толстые не были репрессированы. Наверное, во многом авторитет Льва Николаевича помог. Но даже вернувшиеся из эмиграции мой дед и его брат со своими семьями не подвергались никаким репрессиям.
Трифон: Как вы думаете, насколько семейные традиции Толстых трансформировались в ходе истории страны? От дореволюционной России до Советского Союза и позднее? Происходило какое-то переосмысление себя внутри страны, внутри культуры?
Владимир: Здесь много нюансов и тонкостей. Какие основные традиции в семьях, особенно дворянских? Как правило, это традиции, связанные с верой, религией, православными праздниками. Мой дедушка, например, не признавал Новый год 31 декабря. Он не понимал, как это возможно, чтобы Новый год раньше Рождества? Идет пост. Бабушка пыталась с этим бороться, потому что было довольно странно – весь народ празднует, а у нас не принято. Постепенно это сошло на нет. После смерти дедушки мы встроились в советский порядок праздников.
Но здесь есть и особенности, связанные с религиозностью Льва Николаевича. Он пережил разные периоды. Были периоды, когда он был увлечен православием. Постился, соблюдал обряды, ходил в церковь. Потом у него произошел внутренний переворот. Он стал со многими догматами спорить. Роман «Воскресение», в частности, стал одной из причин определения священного синода об отлучении графа Льва Толстого от лона Православной церкви. Это не могло не повлиять на семью. Например, младшая дочь, Александра Львовна, следовала за отцом и принимала его взгляды.
Трифон: Критическую точку зрения.
Владимир: Да. Хотя во второй половине жизни, когда она оказалась в Америке, она вернулась в православие. Построила церковь. Происходили индивидуальные трансформации.
Но если говорить о том времени, когда Толстой был жив, то Софья Андреевна всегда оставалась глубоко религиозной. Ее поддерживали сыновья. Кто-то, как Сергей Львович (старший сын, композитор, математик), был скорее агностик. В больших семьях даже близкие люди, родные братья, сестры могут быть разными. Проходить через разные трансформации. У них могут отличаться взгляды, в том числе политические. Совершенно необязательно члены одной семьи идут строем. В семье Толстых этого точно никогда не было.
Трифон: Какие традиции в вашей семье удалось сохранить в советское время? Что происходило дома?
Владимир: Конечно, навсегда запомнились большие праздники, такие как Рождество и Пасха. Пасха — потому что к ней надо готовиться. Красить яйца, печь куличи. Такие вещи ты очень хорошо запоминаешь. Сам варишь луковую шелуху, потом с бабушкой раскрашиваешь яйцо кисточками. Это увлекательно, ребенком ты воспринимаешь это как игру. Ощущаешь какую-то торжественность.
Рождество — потому что жили, как все советские семьи, не слишком богато. Родители работали, преподавали русский язык – не бог весть какие деньги. Но на Рождество и Пасху всегда накрывали праздничный стол. Обязательно доставали какие-то дефицитные продукты. Сейчас смешно сказать – но мандарины какие-нибудь, апельсины. Помню, папа привез на Рождество ананас. Добыл где-то. Конечно, такое запоминалось, потому что мы жили достаточно скромно.
Опять же, мне повезло, потому что я рос в большом деревенском доме. Он был построен с тем расчетом, что обязательно будут приезжать гости, родственники, друзья. Веранды, террасы — все было построено под большую семью. Была большая комната с общим столом. Для того круга общения, который поддерживала наша семья, дом всегда был открыт. В этой же деревне жили наши друзья. На праздники всегда приходили в гости. Пасха — это ведь не один день.
Трифон: Седмица.
Владимир: Да. Мой папа считал, что в пасхальную неделю стол должен быть всегда накрыт. Как минимум кулич на столе, пасха где-то рядом, в холодильнике. Яйца и какой-нибудь окорок запеченный.
Каждый год мы обязательно квасили капусту. Такое священнодействие. Всей семьей рубили эту капусту – это серьезное занятие, на целый день. Иногда даже не на один. Одна бочка капусты — с антоновскими яблоками, другая – с кочанами, третья — если удалось достать — с какой-нибудь брусникой. Потом всю зиму ходили в подвал и к каждому обеду или ужину доставали.
Это и есть традиции, семейная история. Что-то постепенно уходит. К сожалению, ни мой старший брат, ни я не смогли это продолжить — квасить капусту, например. И очень об этом жалеем. Потому что по воспоминаниям нашего детства — это самое вкусное, что есть. То, что сделано своими руками.
Мой дед был агроном. У нас всегда были образцовые сад и огород. Признаюсь, я не любил копать. Но мы должны были. Сажали картошку. Собирали урожай. Это такой домашний уклад, где дети обязаны помогать, работать. Зимой надо чистить дорожки от снега. В доме была печка, которую топили углем. Но уголь привозили крупный, его нужно было разбивать здоровой кувалдой, а потом в ведрах носить. Чтобы в доме было тепло, ты должен всем этим заниматься, ты это понимаешь.
Спустя много лет — в этом году — я осуществил свою мечту. Можно сказать, вышедшую из воспоминаний о детстве. Я залил каток в Ясной Поляне, у себя во дворе. Помню, мы с папой заливали этот каток ведрами из колодца. Какой-то небольшой пятачок, на котором можно было кататься и играть в хоккей. Мне очень нравилось. И я много сил потратил, чтобы в этом году так же залить каток у нас во дворе.
Трифон: Своего рода эмоциональное возвращение.
Владимир: Да, именно какое-то семейное чувство. Это очень объединяет. Были перепады погоды: то оттепели, то снегопады. Каток портился, а я его выправлял. Пусть мы за всю зиму всего несколько раз вышли на лед – но тем не менее эта зима запомнится всей семье. Любую семью нужно объединять.
У меня дружная семья. Мы стараемся отдыхать вместе. Я, например, люблю ловить рыбу. Это тоже пришло от деда, от отца. В первый раз я попал на Дон с дедом, мне было четыре года. И это одно из самых сильных воспоминаний детства: мы на берегу реки, в палатке, с какими-то лесками, удочками. Дедушка ловил крупных рыб, которых мы готовили на костре. Варили уху. Мои дети и внучка сейчас растут на этом. Мы ездим за 900 километров, по-прежнему ставим палатки.
Трифон: Мне кажется, это и есть культура конкретной семьи. Как ваши дети, внуки осознают фамилию? Меняется ли ощущение династии? Как сохранять правильное отношение к этому?
Владимир: Нам повезло, что есть музей Льва Толстого. Государственный музей в Москве. Естественно, Ясная Поляна. Это главное место для нашей семьи. С 2000 года в яснополянской усадьбе собираются потомки Льва Толстого, которые живут за границей. Такие семейные съезды, которые до пандемии проходили каждые два года. Ну и конечно, усадьба сама по себе прекрасна: конюшня, луга, поля. Мы устраиваем всевозможные праздники, скачки, массу всего. В Ясную Поляну приезжают музыканты, писатели, актеры, режиссеры. Это место, где кипит жизнь.
Мои младшие дети с гордостью говорят: мы родились в Ясной Поляне. Мой старший сын – спортивный журналист. Он вчера делал репортаж на «Матч ТВ» о спорте и о Тульской области. Естественно, он начал этот репортаж у входа, у яснополянских башен. Он там говорит: «Я – Андрей Толстой, я родился в Ясной Поляне, я приглашаю вас в усадьбу, где мой прапрапрадед Лев Толстой...» И так далее. Он с гордостью показывает шахматный столик, фигурки шахматные, которыми пользовался Толстой. Его теннисные ракетки. Это сразу делает Льва Николаевича не бородатым дедом с портрета в кабинете литературы, а реальным человеком.
Трифон: Конечно, дистанция сокращается.
Владимир: Даже не сокращается, она становится вообще незаметной. Я всех своих детей вовлекал в какие-то толстовские истории и проекты. У меня четверо взрослых. Младшему сыну двадцать пять лет. Старшей дочери – сорок, она профессор Оксфордского университета, занималась литературой, Набоковым. Сейчас активно помогает мне в ведении литературной премии «Ясная Поляна».
Трифон: Она сейчас живет в России?
Владимир: Да, с мужем и детьми. Я счастлив, что это так. Могло получиться по-другому. Вторая дочь получила профессию искусствоведа, окончила истфак МГУ. Сейчас она курирует театральный фестиваль «Толстой». Делает потрясающие фестивали в Ясной Поляне. В прошлом году привозила Большой театр. Два года назад ставили спектакль «Война и мир» театра Вахтангова. Это огромные, красивые проекты. Что важно – наши, яснополянские.
Младший сын и его жена – люди кино, режиссеры. Закончили мастерскую Сергея Соловьева. Стася (жена младшего сына) сейчас занята разработкой фильма по первому роману Толстого «Семейное счастье».
Все это не из-за того, что мы цепляемся за бороду Льва Николаевича. А потому, что это увлекательно. Вот смотрите, каждый – литературовед, критик и переводчик, искусствовед и куратор театральных проектов... Ваня, младший сын, режиссер, ведет синематеку в Ясной Поляне, в деревенском клубе. Старший, Андрей – спортивный журналист. Но в дела семейные тоже вовлечен.
Трифон: Интересно, что вся семья так или иначе связана со словом.
Владимир: Конечно, гуманитарии.
Трифон: В этом смысле интересна и ваша профессия. Вы журналист. Наверное, легче идти в писатели или журналисты, когда ты не обременен именем великого предка.
Владимир: Могу рассказать на своем примере. Я очень любил читать. Читал запоем. Может, мне и хотелось самому попробовать что-то написать. Но становиться писателем с фамилией Толстой – это надо обладать дерзостью. Фактически соревноваться со Львом Николаевичем.
И журналистика в некотором смысле была для меня компромиссом. Ты тоже пишешь, работаешь со словом, но нет такого груза ответственности. Мой отец был против того, чтобы я поступал на журфак.
Трифон: Я читал об этом. Почему?
Владимир: Прежде всего потому, что он часто возглавлял экзаменационные комиссии на журфаке. Ему казалось, это неправильно, что сын будет поступать. Он говорил: «Смотри, есть филологический факультет, есть исторический. Зачем тебе эта журналистика?» Я отвечал: «Я принял такое решение, буду поступать». А он: «Ладно, но хотя бы вступительное сочинение пиши по классике, не бери советский период. Я тебя очень прошу».
Трифон: И вы написали по Толстому.
Владимир: Нет, я написал по Шолохову, по «Поднятой целине». И писал довольно рискованные вещи для советского времени. Это 1979 год. У меня была тема революционного гуманизма. Когда я пришел смотреть оценки, то не нашел свою фамилию в списке. Ее просто не было. Мне сказали, что нужно подождать, – мое сочинение будет разбирать какая-то специальная комиссия.
Трифон: Из-за выбранной темы?
Владимир: Это было обусловлено цензурными соображениями. В то время, тем более от 16-летнего парня... Тем не менее мне поставили пятерку и разрешили сдавать экзамены дальше.
В общем, Толстые не всегда покладистые. Даже внутри семьи. Но всегда есть, во-первых, уважение старших к младшим. Никогда не было подавления, ни в одном из поколений. Да, нас пытались приучить к дисциплине. Заставляли копать картошку и колоть уголь. Но при этом говорили всегда на равных. Меня этому научила бабушка: всегда уважительный разговор, с пониманием, что маленькому человеку нужно помочь, чтобы он не поскользнулся. Я думаю, что и наши дети смогут это подтвердить. Они выросли людьми со своим мнением. И иногда споры бывают очень жаркими.
Трифон: Это хорошо. Это формирует личность.
Владимир: Они все личности, бесспорно. Взаимное уважение – это тоже часть семейного уклада. Оно переходит из поколения в поколение. Младший, конечно, должен уважать старшего. Не позволять себе переходить какую-то черту. Но и старший никогда не пользуется тем, что он старше.
Трифон: Выйдем за рамки семьи. Сейчас во всем мире – и в России, в частности, – происходит трансформация понимания роли семьи в обществе. Культура реагирует на это в первую очередь. Везде по-разному. Какова, по-вашему, здоровая реакция культуры?
Владимир: Здесь, конечно, много нюансов. И они бывают достаточно деликатные и провокационные. Например, движение child-free, семьи без детей. Это фактически разрушение семьи именно в понимании династии. Ты должен осознавать, что берешь на себя ответственность, – не по состоянию здоровья, не по медицинским показаниям. Ты сознательно принимаешь решение и обрезаешь свое семейное древо. В 20–25 это решение принимаешь, а в 40 задумываешься – может, это была ошибка? Здесь нужно вглядываться внутрь себя. И опасно следовать каким-то трендам и моде. Другой вопрос, если детей не рекомендуют заводить по медицинским показаниям.
Я могу понять и принять любые иные взгляды. Но я, конечно, традиционалист во всех смыслах. Большая семья для меня не пустой звук. Не просто семья, а большая! Мне всегда хотелось, чтобы было много детей. Не то чтобы я подсмотрел – у Льва Николаевича 13 детей, а у моего деда Ильи Львовича – 8. Нет, это личное понимание и желание.
Трифон: Часто же бывает и наоборот: «В моей семье было принято иметь много детей, а я буду один».
Владимир: Это очень эгоистичная позиция. Жить для себя, жить своими удовольствиями, не просыпаться по ночам от того, что ребенок плачет, не зарабатывать больше, чтобы кормить детей. На самом деле человек получает самую большую радость от того, что он может отдать. Сначала – своей семье. Братьям, сестрам, родителям, бабушкам сделать что-то приятное. Рисунок нарисовать, ягоды собрать, угостить, что-то смастерить. Потом это идет в обратную сторону. Когда ты видишь, как растут дети. Я нахожу в этом огромную радость.
Сегодня у меня настоящий праздник – у старшей внучки день рождения. Мне бы хотелось, чтобы у меня было много внуков. Слава богу, четверо детей. Все сейчас женаты, замужем, поэтому я надеюсь, что так и будет. Но все индивидуально. Я не могу сказать, что так думать или жить должен каждый.
Трифон: Просто, если посмотреть на цивилизационные процессы, возникает ощущение, что мы движемся к цивилизации одиночества.
Владимир: Я тут опять могу вернуться ко Льву Николаевичу. У него есть одна фраза. Он говорит, что человек обязан быть счастлив. А если он по какой-то причине несчастлив – значит, что-то делает не так. Человек рожден, чтобы быть счастливым.
Точно так же семья может быть счастливой, а может быть несчастной. Например, семья, в которой есть домашнее насилие. Если ребенок растет в семье, в которой отец поднимает руку на маму, – это травма. Почему сегодня целое поколенческое явление – литературы травмы? Начинаешь копаться – все в семьях, в биографиях. Причем не в одном, а в двух, трех поколениях. Пьющие люди, одинокие матери, депрессивные ситуации. Но если подавляющее число семей таково – можно действительно ставить вопрос о смысле существования семьи. Семья должна быть счастливая. Бывают ситуации, когда в семье может произойти разлад, даже развод. Но здесь важно найти в себе силы, чтобы спасти детские чувства, преодолеть в себе обиду. Любовь кончилась, но это не должны чувствовать дети. Это большая работа, которой нужно заниматься, если ты хочешь сохранить семейное древо.