Денис и Артемий Драгунские: «Мы поэты чего-то оптимистического»
Артемий Драгунский: Я всегда обращал внимание, что каждый раз, когда я встречаюсь с тобой, то чувствую себя... Ну, не полным тупицей, но, скажем так, ощущаю существенную интеллектуальную брешь. Ты когда-нибудь испытывал что-то подобное в моем возрасте?
Денис Драгунский: Конечно, испытывал. Особенно когда был помладше. В возрасте 15–16 лет. К отцу приходили друзья. Писатели, художники, литературоведы. Они в разговорах называли какие-то имена, даты. А я спрашивал: «А это кто? А это про что?» Иногда притворялся, что тоже что-то понимаю. Бывали и смешные случаи. Однажды папа с друзьями обсуждали классических итальянских композиторов. И я тоже назвал кого-то, а папа засмеялся, потому что оказалось, это советский композитор с итальянской фамилией, наш современник. Мне было ужасно стыдно. Когда я был постарше (мне было лет 20–30), вокруг тоже были разные знатоки, эрудиты. Но я не робел, а пытался получить от этих людей все что мог. Не стеснялся задавать вопросы. Наоборот. Сейчас жалею, что каких-то вопросов не задал. Например, я хорошо общался с Алексеем Михайловичем Файко, который жил на одной площадке с Булгаковым. А потом я узнал, что, оказывается, они дружили. Булгаков ему читал «Мастера и Маргариту». И я подумал: «Почему когда я бывал у Файко, то в основном рассказывал ему какую-то чушь про свою мальчишескую жизнь? Не задавал никаких вопросов».
Артемий: Ты недавно подарил мне свою книжку «Подлинная жизнь Дениса Кораблева». Замечательная книжка, я ее буквально за неделю прочитал. Там ты говоришь, что обожал разговаривать с отцом. Всегда гулял с ним. Но в результате получилось так, что говорил ты, а не он. Ты жалеешь, что многого о нем не узнал. О чем бы ты спросил его сейчас, если бы такая возможность выдалась?
Денис: Я бы с ним записал, что называется, десять интервью. Конечно, расспросил бы его о детстве, о жизни в Гомеле. Какой был дом, какой абажур, какая кухня, какая столовая. Расспросил бы его о жизни. Он мне рассказывал немного о своем отчиме Ипполите Войцеховиче, начальнике Гомельской милиции. Спросил бы, как они жили с Михаилом Рубиным, актером, вторым отчимом. Ну и конечно, я бы его попросил подробно рассказать о его артистической жизни: с кем он дружил, как он общался с людьми, с композиторами, для песен которых писал слова. Может, поспрашивал его о каких-то интимных подробностях. Потому что многие мои знакомые и друзья, которые лет на тридцать постарше, частенько намекали: «Какие романы были у твоего отца!» А я с юношеской брезгливостью говорил: «Не хочу этого знать!» А сейчас хотел бы, но увы. Я говорил бы с ним о жизни, о плоти и крови жизни.
Артемий: Вот что еще любопытно про нашу семью — наши с тобой предки (например, родители твоих родителей) были потрясающе смелыми и предприимчивыми людьми. Например, твой прадед, цыган Харитон, ушел из табора, женился на русской женщине и начал совершенно новую жизнь. А твой дед по линии отца — Юзеф Перцовский — был настолько лихой, что грабил лавку собственного отца и даже по случайности ранил в ногу бабушку Риту.
Кроме того, была история с тем, как вы получили московскую прописку. Может быть, ты напомнишь, как там все обстояло?
Денис: С московской пропиской была проблема. Мой папа когда-то был прописан в квартире, где жили его мать (бабушка Рита) и его брат, который погиб на войне. Потом мой папа женился и, собственно, прописался у своей первой жены. А позже он познакомился с моей мамой. Влюбился, женился. Оттуда, естественно, выписался, а в старую квартиру его не прописывали. Потому что в этот момент в Москве проходила кампания по борьбе с космополитизмом – проще говоря, антисемитская. Он просто потерял московскую прописку, его могли выселить куда угодно. Когда он приходил в милицию, ему говорили: «Товарищ Драгунский, а что вы так к Москве прицепились? Есть много хороших городов: Бердичев, Жмеринка, Конотоп или Одесса, например. Прекрасный творческий город. Езжайте туда, работайте, живите».
Дело кончилось тем, что мама решила пойти на прием к одному человеку. Он был депутатом Верховного Совета РСФСР. Но главное – он был ее знакомым с детства. Мама жила в доме на улице Грановского, в подвальной комнате в коммунальной квартире. А этот парень приходил в этот же дом к своим друзьям. В общем, они виделись во дворе. И вот она к нему пришла: «Ты меня помнишь?» – «Помню». – «Помоги, моего мужа не прописывают». И хотя это совершенно не входило в его компетенцию, он просто взял заявление, написал: «Прописать!» (с восклицательным знаком). И подпись – «Василий Сталин». И все. Моему папе, разумеется, тут же пожали руку в милиции. Вот такая интересная была жизнь в Советском Союзе.
Артемий: Это удивительная история, которую я прежде не знал. Но которая абсолютно точно рифмуется с бабушкой Аллой. Она была невероятно пробивной человек.
Денис: Да! Помню, как после папиной смерти, еще в советские времена, она пробивала переиздания «Денискиных рассказов».
Артемий: Позднее вы переехали как раз на Грановского. Центрее жилого дома, наверное, в Москве не было и нет.
Денис: Кроме как внутри Кремля.
Артемий: Значит, переехали на Грановского (сейчас Романов переулок. – «Правила жизни»), потому что твой дед Василий Харитонович...
Денис: Мой дед, а твой прадед!
Артемий: Именно так! Он работал в государственном гараже и возил разных видных деятелей Советского Союза.
Денис: Он возил знаменитого Лайонса, американского корреспондента, который потом написал книгу «Командировка в утопию». Там дедушка пару раз упоминается. Возил писателя Бориса Пильняка. Каких-то людей из Верховного Совета. Дедушка иногда мог позволить себе несколько фраз по-английски, так что я не удивлюсь, если он был как-то связан с ЧК. Он возил Лайонса, автора «клеветнической» книги, которого проклинали в Советском Союзе. Но с дедушкой ничего не произошло. Он возил Пильняка – Пильняка расстреляли. С дедушкой опять ничего. Очевидно, начальство дедушке доверяло, мягко говоря.
Артемий: Еще была забавная история у гостиницы «Метрополь».
Денис: Да. Дедушка стоял возле машины с друзьями-шоферами. Вдруг выскочил пьяный Есенин. Дедушка был наполовину цыган: смугловатый, большеглазый, с орлиным носом. Есенин схватил его за грудки и сказал: «У, жиды, житья нет от жидов! Кругом жиды!» Я спрашивал: «Дедушка, а ты ему дал в глаз?» Он говорил: «Нет, конечно. Во-первых, пьяный в доску. Во-вторых, Есенин, я же вижу. Как-то неудобно».
Артемий: Еще была история про то, как тебя попросили что-то занести Фурцевой. (Екатерина Фурцева – министр культуры СССР. – «Правила жизни»).
Денис: Да, ужасно смешная история. К нам пришел точильщик – точить ножи. У него остались какие-то ножи Фурцевой. Он сказал, что работа стоит девять рублей, и попросил меня их отнести. Я позвонил в дверь, открыла сама Фурцева. Она была в красивом домашнем платье в цветочек. Я говорю: «Вот, точильщик принес». Она спросила: «Сколько он просит?» – «Девять рублей». Она мне дала десятку. Точильщик дал мне сдачу – рубль. Я поднялся обратно. «Что тебе, мальчик, надо?» – «Тетя Катя, точильщик вернул рубль». Она сказала: «Мальчик, ты что, не надо, возьми себе!» Я пошел с этим рублем вниз, и тут как раз пришла мама. Я ей рассказал, в чем дело. Она возмутилась и вместе со мной побежала к Фурцевой. Сказала: «Мы не нуждаемся в подачках», – и отдала ей этот рубль.
Самое смешное, когда я рассказал эту историю своему приятелю, иностранцу, он сказал: «Как парадоксально был устроен Советский Союз! Коммунистический министр дает человеку заработанные деньги, а простая женщина ему отвечает: "Не надо, мы будем работать бесплатно!"
Артемий: Бабушка Алла мне рассказывала, как ее сестра, Муза Васильевна, плакала, когда умер Сталин. Но когда я родился и ездил к бабушке Музе в гости, она уже жила в окружении икон и была очень набожной.
Денис: Это так.
Артемий: Где черта? Как происходит эта трансформация? Наблюдал ли ты что-то подобное в нашей семье?
Денис: Тетя Муза была членом партии. Я пытался ей что-то объяснять про коллективизацию, она не верила. Говорила, что сволочи кулаки морили голодом Россию. Когда сменился государственный дискурс, сменилась государственная, так сказать, пропагандистская струя, она пошла за ней. Она говорила о проклятых коммунистах. Об их преступлениях перед русским народом. Общество трансформируется само и трансформирует своих членов.
Артемий: А твой папа был членом партии?
Денис: Нет. И мама тоже не была. Помню, в школе я получил плохие оценки по обществоведению. Какой стыд! Отец, можно сказать, известный писатель, а сын не знает обществоведения. И наша классная руководительница сказала на родительском собрании маме: «Я думаю, вашему сыну нужно больше читать. У вас дома, конечно же, есть полное собрание сочинений Ленина». Мама расхохоталась и ответила: «Конечно же нет!»
Артемий: Я хотел спросить вот что. У нас в роду, еще до бабушки Аллы, было довольно много евреев. Была ли какая-то религиозная повестка в семье? Или она растворилась в какой момент?
Денис: Так получилось, что еврейской повестки не было абсолютно. Почему? Потому что Лейба Драгунский, отец бабы Риты, был социал-демократом, организатором довольно известной «Гомельской самообороны» в погромные годы – с 1907-го по 1909-й. Чуть ли не большевиком. Хотя потом, в 1913-м, он уехал в Америку и там остался. Он был совершенно неверующий человек. Марксист, социалист. Более того, бабушка моя рассказывала, как ее ругали, когда она проходила мимо синагоги девчонкой маленькой. Какие-то бородатые старики говорили: «Вот, это дочка того самого безбожника Драгунского, отступника!»
Кстати, Лейба Драгунский в 1920-е годы в Америке издавал журнал на идише, Kinderland, – «Страна детей». Писал что-то и переводил с итальянского детские рассказы – детская литература в нашей семье еще вон с каких пор.
Поэтому ничего связанного с Песахом, с Ханукой не было никогда. Языка тоже не было. Хотя моя бабушка знала какие-то фразы на идише и даже учила меня им. В основном это были какие-то ругательства. А папа, наливая рюмку, любил говорить: «Зай гезунд, банзай гезунд» (Первая фраза – «Будь здоров». Вторая – шуточная. – «Правила жизни»).
Артемий: Когда у тебя появилось первое ощущение материального достатка? Чем оно было вызвано?
Денис: Детское ощущение достатка – очень интересная штука, на самом деле. Когда мы еще жили в подвале на Грановского, купили «Волгу». Папа купил. Прекрасную, голубую, с оленем на капоте. Она вызывала полный восторг у всех во дворе. Особенно у детей маршалов и членов политбюро. Но при этом ощущения богатства не было. Оно появилось, когда мы переехали на Каретный Ряд. В этот замечательный дом артистов. Когда я в ту квартиру переехал, у меня было ощущение: да-а-а, вот такая квартирища, большая, и высоко – 11-й этаж! Вся Москва как на ладони. Подъезд со стеклянной дверью. Лифтер.
И еще насчет обеспеченности. У меня не было модных шмоточек. Я даже отчасти, можно сказать, завидовал мальчишкам, у которых есть джинсы, пиджачки красивые. А я ходил в каких-то обносках. Жизнь – парадокс. У нас есть «Волга», но мы живем втроем в маленькой подвальной комнате. Потом мы живем в шикарной квартире, в прекрасном доме, у меня своя комната – при этом я хожу в каких-то заштопанных брюках.
Артемий: Ты был свидетелем нескольких волн эмиграции. Уезжали твои друзья, коллеги, знакомые. Ты сам какое-то время прожил в США, занимался там научной работой. Но я никогда не слышал, чтобы кто-то из семьи собирался куда-то уезжать. С чем это связано? И почему ты не остался в США или не уехал куда-то еще?
Денис: Думаю, это связано как раз с темой нашего разговора. С династией. Мы укоренены в этой жизни в нашей стране, в нашей культуре. Для меня Москва – не пустой звук. Это место, где жили две мои бабушки и дедушка. Здесь могилы всех моих родственников. Недалеко от Москвы дядя Леня Драгунский похоронен. Здесь жила моя любимая сестра – жила, творила, писала прекрасные вещи. Моя дочь здесь живет. Все это наше. Россия – это не просто место рождения. Это дом нашей семьи. Поэтому я не могу себе представить... Вернее, не хочу себе представлять ситуацию, при которой придется собирать манатки. И никто не хотел – ни папа, ни мама. Никогда.
Мне предлагали уехать. Во-первых, по израильской линии. Мол, что ты дурака валяешь, давно пора. Нет. Я не хотел. Потом – по американской линии. В Соединенных Штатах в 1994-м вышла книжка российских политологов с предисловием Киссинджера. Там была и моя статья. Мне адвокат сказал: «Четыре тысячи долларов – и с этой статьей тебе тут же выдадут грин-карту». Но я сказал – нет, не надо.
Артемий: Мне тоже кажется, что это наш дом. Место, где надо расти и развиваться. Наш язык, который позволяет нам выразить себя, – это что-то исключительное. Когда ты вспоминаешь детство на Грановского, удивительных людей в окружении, всю свою жизнь, не возникает ли у тебя ощущение принадлежности к чему-то особенному? Чувство, что ты проживаешь исключительную жизнь, не такую, как у всех?
Денис: Честно говоря, такое ощущение должно быть у каждого человека. Каждый проживает свою исключительную жизнь, не такую, как у всех. Даже похожие жизни разнятся между собой. У меня, конечно, ни на кого не похожая жизнь, потому что мне действительно повезло родиться сыном замечательного писателя. Но это не мои достижения. Это везение. Мне повезло стать не просто персонажем книжки, а героем художественной литературы. Таких было три на свете: Кристофер Робин, Мересьев и я. Остался один. Это на самом деле невероятно!
Я тоже хотел бы задать тебе несколько вопросов. Как ты считаешь, творческая художественная династия – это хорошо, плохо или это никак?
Артемий: Династия – это наследование определенных культурных образцов, эстетики, манер, интересов. В целом, когда какие-то навыки и пристрастия передаются из поколения в поколение, – это здорово. Другое дело, что иногда это заводит в тупики. Поэтому хорошо, что мы расширяем нашу экспансию в разных областях. Не бьем в одну и ту же цель. Ты – писатель, Ира – художник, я – режиссер.
Денис: Как у тебя сложилось ощущение, что ты не просто сам по себе, но еще и член семьи? Представитель семьи, которая посвятила себя искусству?
Артемий: Когда я был маленьким, сначала я понял, что мама связана с театром. И что мы ходим в театр, потому что у нее есть и детские, и взрослые спектакли. Потом бабушка Алла начала со мной заниматься, рассказывать, ставила пластинки «Денискины рассказы». Постепенно все срасталось с дедушкиным наследием. Потом я узнал, что у меня есть дядя Денис, что он писатель. Что у меня есть сестра Ира, художник. Все постепенно выстраивалось. Понятие ответственности, я думаю, пришло лет в двенадцать, хотя нет, наверное, пораньше – в девять-десять. Когда вообще такое понятие, как ответственность, появляется в жизни ребенка. К этому времени я привык, что мы ходим в театр, на приемы и тому подобное. Я член семьи. Когда меня о чем-то спрашивают, я что-то говорю, меня слушают – я представляю и выражаю сторону семьи; даже если это какие-то детские глупости, я подходил к ним ответственно. Это мотивировало – и мотивирует – меня установить собственную планку, чтобы все не просто говорили, что я внук Виктора Драгунского, сын Ксении Драгунской, племянник Дениса Драгунского. А чтобы говорили, что я Артемий Драгунский, который сделал что-то свое.
Мне нравится, что мы поэты чего-то оптимистического. Наше творчество реже про грусть, чаще про радость. Для нас стакан наполовину полон, а не пуст. Это одна из самых важнейших черт нашей семьи.
Артемий: Давай, кстати, поговорим о «Денискиных рассказах» и о наследии. Как тебе приходилось и приходится ладить с тем, что ты прототип Дениски? Тебя, наверное, часто спрашивают про кашу и вот это все. Вот меня часто представляют как внука того самого писателя, Виктора Драгунского. Это очень приятно. Но тем не менее это не моя заслуга, а просто биографический факт. Конечно, для меня это стало определенным драйвером – необходимо делать что-то самостоятельно, чтобы выбраться из этого клише.
Денис: Я думаю, это очень правильно. Династия – это такая вещь, которая объединяет нас. От нее не надо уходить.
Что касается Дениски, конечно, мне задают миллион вопросов. Они появились позже, когда выросли дети, которым родители читали «Денискины рассказы». И они меня доставали и до сих пор достают. «А вот это на самом деле было? А это правда? А кашу вы в окно выливали?»
Надо сказать, что есть вещи, которые совершенно невозможно выбить из людей. Я могу аудитории сказать, что все, что написано в «Денискиных рассказах», – художественный вымысел. Герой – да, обстановка – да, Мишка, Дениска, Аленка – да, это живые люди, прототипы. А что касается сюжетов, происшествий – все это сочинил писатель Виктор Драгунский. Потому что иначе литературы нет. А меня спрашивают: «А вы что, приходили из школы, рассказывали папе, а он записывал?» Говорю, конечно, так прям и записывал. А они: «Скажите, вы не сердитесь на папу, что он все ваши секреты рассказал?»
И вот все это я объясняю большой аудитории. Люди слушают, кивают. И все равно спрашивают: «А скажите, шарик вы правда отпускали?» Отвечаю: «Я же сказал, что все это художественное произведение». – «Понятно, понятно... А вот на велосипеде вы все-таки катались?» И так далее.
На самом деле, твой вопрос более важный, чем просто про кашу. Он про то, как себя определять в этой ситуации. Конечно, это сильно давило. Я давно живу. У меня были разные периоды в жизни. Были хорошие, веселые, замечательные. Были неудачные, когда и денег было мало, и работы нет. И было непонятно, чем заняться. Вот тогда и возникали вопросы, кто я, собственно говоря, такой. Неужели вся моя судьба – это быть персонажем? Прототипом?
Более того, мне не раз говорили злые, нехорошие люди: «Ну посмотри, ну кто ты такой? Ты же так, прототип "Денискиных рассказов" – и все. Больше ты ничего из себя не представляешь». Мне было очень обидно. Ну и конечно, – тут ты абсолютно прав – появляется какой-то драйв, чтобы это преодолеть. Я рад, что ты работаешь над этим замечательным фильмом. Потому что дело семьи должно продолжаться.
Денис: А вот тебя когда-нибудь попрекали, как меня? Мол, твой отец был знаменитым, а ты сам никто. Говорили, что с тобой все ясно? У тебя все отлично, потому что ты внук, сын, племянник? И папа вдобавок известный кинооператор?
Артемий: Было не совсем так, ведь я занимался музыкой. Чаще исполнял, чем выражался на бумаге. Мое творчество сложно было бы отождествить с Виктором Драгунским или кем-то из родителей, его можно было увидеть и услышать только на концерте. Скорее, я сталкивался с тем, что, когда вдруг выяснялось, что я внук автора «Денискиных рассказов», люди говорили: «Вот оно что, теперь понятно, откуда ноги растут!» Отсюда, возможно, чрезмерная уверенность в себе. Какая-то артистическая харизма. Яркая манера поведения.
А чтобы мне ставили что-то в упрек – никогда! Любопытно вот что... Когда меня спрашивают: «Из какого вы города?», я обычно отвечаю: «Я из города Троицка, под Москвой».
Денис: И это правда!
Артемий: Это правда, я действительно все детство провел в окрестностях Троицка, а сейчас иногда умалчиваю, что я москвич. Часто это позволяет установить какой-то правильный контакт с людьми, которые не живут в Москве. Преодолеть какие-то предубеждения против москвичей или тем более члена семьи писателей. В общем, династией стараюсь не козырять.
Денис: У тебя никогда не было внезапного желания послать к черту династическую предопределенность? Я знал такие семьи, где все математики, а внук или правнук машет рукой и говорит: «Идите к черту, я буду артистом».
Артемий: Не было, думаю, это связано с тем, что на меня никто никогда не давил. Кроме тех случаев, когда мама грозила мне изгнанием из дома за плохие оценки в школе. Меня не заставляли учиться музыке – я сам попросил отвести меня в музыкальную школу. И по мере возможности сам выбирал свой путь. У нас все было легко, не было ругани и споров. Никаких страстей. Я с детства оказывался за кулисами. Мне безумно нравилась изнанка театра, больше даже машинерия, но артистом стать я не хотел.
Денис: Можно ли сказать, что не только семья, но и друзья семьи сыграли какую-то роль?
Артемий: Огромную роль. Во-первых, у нас много друзей-актеров. Многие из них замечали во мне актерские задатки, может быть, в шутку пророчили мне актерское будущее, но мама всегда отвечала: «Только через мой труп!» Возможно, если бы я их развивал, стал бы актером. Я жалею, что в школе-студии нам не преподавали азов актерского мастерства. Сейчас ищу возможность получить какие-то знания, актерскую практику, чтобы понимать природу актера, когда я работаю как режиссер. Михаила Чехова, Станиславского я прочел с удовольствием и интересом. Но это архаические знания. Сейчас есть много новых любопытнейших школ и методов. Поэтому я не исключаю, что обязательно чему-нибудь поучусь.
Денис: А может быть, и сыграешь.
Артемий: Может, и сыграю. Это уже как получится.